Холстохуй. История лошади (конкурz)

Автор: Шырвинтъ* ***
Все ниже и ниже опускалось небо над скотным двором поручика Дерябина, все зловещей становился серп луны, казалось, он так и упадет с небес и отсечет поручику голову, или что еще хуже яйца.
- Ну, че уёбки, проголодались? – отворяя ворота огромного хлева, спросил Дерябин у томящихся там домашних животных, - а жрать-то хуй, - поручик слегка присел и развел в стороны руками. Скот грустно посмотрел на поручика печальными глазами, недовольно зафыркал от исходящего от Дерябина перегара, затопал копытами и в страхе забился в угол. – Ладно, не обосритесь только. Убирай потом за вами, - немного успокоил скот поручик, - завтра что-нибудь придумаем. А теперь всем спать.

- Ага, как же, придумает это чудовище, ебись оно конем, - сказала кобыла по имени Марта, топнула ногой, и в сердцах добавила, - скоро все под нож пойдем.

- Слышь, ты афца пергидрольная, не гони, - сказал ей старый пегий мерин, который в задумчивости стоял в углу и, опершись копытами о стену, пытался дотянуться до шматка свисающей с крыши соломы. Овцы, для которых такое обращение отнюдь не было оскорбительно, дружно выскочили на середину хлева, завертели жопами и сладострастно заблеяли. – Цыц, свиноматки ряженые, - выругался на них мерин. Свиноматки, которых в хлеву осталось мало, но они все-таки были, тоже обрадовались комплементу и радостно захрюкали. – Блять, как же меня заебал этот дурдом, - сказал мерин, - мало того, что скоты и уебки, так еще и имбецилы полные. Мерин подскочил к одной, особо радостной свинье, и укусил ее за жопу, - молчи уебище. Под нож они пойдут, как же… Первым я пойду. За вас блядей и пидарасов, - мерин кивнул на лежащих в углу козлов, - хоть какое то бабло можно поднять, а за меня уже хуй. Меня теперь только на колбасу и холодец пустят. Так что мне первому пизда, а у вас хоть шанс есть. Оставьте эту безобразную клоунаду, мне хочется плакать.

- Так вот ты у меня щас и заплачешь, - к старому мерину подошел молодой чернявый жеребец по имени Мускат и больно укусил его за бок, - ты кто вообще такой, слышишь, конь педальный?

Этот жеребец, которого совсем недавно поручик Дерябин выиграл в карты, вообще вел себя вызывающе. Попав в табун, он сразу начал отстаивать свое лидерство, лягать мелочь и считать себя альфа-самцом. Конь полагал, что молодость и наличие яиц дают ему исключительное право на выёбистоть. Вот и сейчас Мускат, потеряв берега, залупнулся на старого мерина, считавшегося в табуне уважаемым мудрецом.
- А ну-ка сынок, - сказал ему мерин, - стань как вот сюда, в центр хлева. Мускат посмотрел по сторонам. Скот одобрительно закивал головами на его молчаливый вопрос. Жеребец фыркнул и выполнил просьбу старика. Мерин обошел Муската сзади, пристроился к нему жопой к жопе, и со всей дури уебал наглеца по яйцам своими старыми, но еще крепкими копытами.
- Ой, блять, - сказал Мускат, - и рухнул на пол.
- Ты спрашивал, кто я такой? Так вот знай, я Холстохуй, - пару раз пройдясь копытами по поверженному сопернику, сказал мерин, - я вам, блядям, так уж и быть расскажу свою историю. Слушайте:

- Да, я сын Любезного первого и Бабы. Имя мое по родословной Мужик
Первый. Хоть я уже и не блатной, но это тоже круто. Я Мужик первый по родословной, и Холстохуй по-уличному, прозванный так толпою за длинный и размашистый хуй, равного которому не было в России. По происхождению даже в мире нет лошади больше меня по хую. Вы бывали когда-нибудь в магазине тканей? Вы видали там скрученные холсты? Так вот, мой елдак напоминал скрученный холст, размотав который можно было бы выстелить дорогу от этого ебаного хлева до луга, где нас пасут. Да хуле с вас взять, скота деревенского, вы даже в городе ни разу не были.

Я тот самый Холстохуй, который опередил на бегах самого Лебедя – любимца графа Толстого, за что меня продали с конезавода каким то пидарасам. Не таким пидарасам, как этот, - Холстохуй кивнул на лежащего у его ног Муската, - а другим. Меня потом вообще часто перепродавали всяким разным хозяевам: то князю, то ебанутой старушке жившей у Николы Явленного, то гусарскому офицеру.

Люди, вообще странные существа, меня, например, они называли своей лошадью, хотя ездили на мне и ухаживали совсем другие. Люди говорят, «мой дом», «мой магазин», хотя сами там не живут и не работают. Я этого до сих пор не догоняю. Кормили меня тоже совсем другие. А я всегда считал, что принадлежу Богу, о котором люди забыли, да и хуй с ними, не с Богом, конечно, а с людьми… Вам не понять.

У гусарского офицера я провел лучшее время своей жизни, хотя он и стал причиной моей погибели. Офицер был молод, красив, счастлив, богат, всех ненавидел, и именно за это был всеми любим. Да, да, именно за то, что гусар на все клал хуй, все его и любили, и я в том числе. Он купил меня за восемьсот рублей у барышника именно потому, что ни у кого не было лошадей такого пегого окраса, как у меня, а такого хуя и подавно. Людям свойственно отождествляться со своими питомцами, поэтому глядя на меня, дамы, до которых гусарский офицер был зело охоч, думали, что у гусара такой же болт. И они не ошибались.

Жилось мне хорошо. Мы вместе катались к его многочисленным подругам, дамы угощали меня сахаром и заплетали в гриву косички. Потом мы вместе выезжали на природу, где хозяин с любовницами предавались разврату, абсолютно меня не стесняясь.
Вы думаете, что я не познал радость общения с молодыми лошадками? Ах, как вы ошибаетесь, я имел самую красивую кобылку на свете – ахалтекинку Изольду. Правда, после этого мне отрезали яйца, но уж поверьте, ради этого стоило жить. Вы не переживайте, скоты, вас всех тоже обязательно кастрируют, если конечно вскоре не зарежут и не пустят на фарш.

Потом случилась беда. Однажды, приехав на свидание к самой любимой даме гусара, мы узнали, что несколько часов назад та уехала в Париж, не в силах больше терпеть пьянство, измены и прочие заёбы моего хозяина. Мы поскакали ее догонять. Хочу вам сказать, что раньше я никогда так не бегал. Я проскакал почти сорок верст, пока не догнал возлюбленную своего хозяина. Я валился с ног, тяжело дышал, но в ту минуту я был особенно счастлив и горд собой. А на следующий день все пошло по пизде. Сошли копыта, ноги согнулись коленками назад, как у кузнечика, грудь впала, и что самое страшное, скукожился хуй. Он стал обычного размера, как и у всех вас. Меня продали барыге. Этот пидарас кормил меня, всяким гавном, колол в жопу какое то лекарство, от которого мне делалось еще херовей. Пиздил меня кнутом и говорил гадости. Чуть вообще меня до бешенства не довел, уебок. Потом меня купила ебанутая старушка. Ездила она все к Николе Явленному, и вместе со мной секла кучера. Мы потом вместе плакали стойле, и я тогда узнал, каковы на вкус человеческие слезы. Как мог я утешал кучера, облизывая языком его глаза… Слава Богу эта старая мандавошка вскоре отдуплилась и ее приказчик взял меня в деревню, где продал краснорядцу, у которого я объелся пшеницы и еще больше заболел. Жизнь становилась все хуже, я падал в цене, и стал переходить из рук в руки уже за копейки. Меня продали мужику, где и опустили по полной программе, заставив пахать землю. Так я и сам стал «мужиком» перейдя из высшей касты в более низшую. Но не ссыте, ниже, как вы, я уже не опущусь, скорее сдохну, чем буду спать в углу у входа рядом с кучей гавна которое вы там высрали из своих никому не нужных тушек.

У мужика этого я почти ничего не ел, пахал, и еще, мне сошником подрезали ногу. Я опять захворал. В итоге, цыган выменял меня у мужика на какую-то бесполезную хуйню. Он мучал меня ужасно и, наконец, продал поручику Дерябину. И вот я здесь. Дерябин, скажу я вам, тот еще гандон, и чует мое сердце, не сегодня-завтра он меня зарежет.

- Да, - тяжело вздохнул скот, - сильно тебя жизнь поебла, Холстохуй. Мы бы тебе помогли, вот только не знаем как. Ты нам подскажи.
- Благодарю, - ответил Холстохуй, - хоть вы тут все ссученные козлы и бараны в сотом поколении, но рассуждаете по понятиям. Жизнь меня научила не бояться, не верить, и особенно ничего не просить у таких скотов, как вы, но я все же рискну. Терять то нехуй. Ежели поможете, то, так уж и быть, я стану вас немного уважать. Значит так, завтра утром, когда Дерябин войдет в хлев, вы тут заблейте, захрюкайте посильней, заржите, кто может, в общем, отвлеките его внимание, а я зайду сзади и уебу копытом по его тупой башке. А потом мы все вместе съебемся в побег на волю под солнышко в чисто полюшко. Согласны?
- Ну, типа да, - неуверенно согласился скот.

Рано утром дверь хлева с лязгом распахнулась. На пороге стоял поручик Дерябин. Он плохо держался на ногах и вонял спиртным. Из ширинки торчал кусок белой рубахи, в руках поручика была видавшая виды сабля из дамасской стали с потускневшей бирюзой на гарде. Из-за спины Дерябина появился угрюмый мужик в заляпанном запекшейся кровью фартуке, от которого исходил запах смерти. Скот в страхе забился в угол и затих. Лишь один Холстохуй не вздрогнул. Старый мерин гордо стоял посреди хлева и смотрел в глаза своей погибели. Мужик накинул Холстлхую веревку на шею, вывел его за ворота, сел верхом и задрал его голову вверх. Какой прекрасный сегодня день, подумал старый мерин, разглядывая чистое голубое небо над головой, просто прекрасный день, для того чтобы умереть.

Поручик прищурил глаз, примерился и ловко чиркнул саблей по горлу Холстохуя.
Все-таки стуканули, скоты, и когда успели, подумал старый конь, закрывая глаза. Он вздохнул во все бока. Облегчилась вся тяжесть его жизни. Все так ново стало. Мужик спрыгнул вниз. Холстохуй завалился вперед, потом на левый бок, судорожно затрясся и затих.

13.08.09