Конкурс:: - Отсечение (на конкурс)

Отсечение (на конкурс)

   [ принято к публикации 15:54  19-02-2010 | я бля | Просмотров: 1216]

Меня всегда интриговал и даже гипнотизировал – в лирико-энигматическом, скажем так, смысле – феномен птицы, бегающей без отсечённой головы. Я, помнится, внимательно смотрел, как всё происходило, стараясь углядеть метафизические отблески сверкающей, как нож, истины в издевательски отчётливо видимой материи мира. Но это было, как всегда, неуловимо, неуловимо, неуловимо.

И эта ужасная наглядность, эта ложная простота, трёхмерная, глубокая и вводящая в бесконечное (как в том трюке с зеркалами) заблуждение! Мама рубила птице башку, птица бежала прочь – не всегда удавалось маме ловко удержать тушку за ноги. Я видел, как двуногое существо с перьями – наполовину платонический человек – давало несколько кругов по огороду. Я думал: а голова? Наблюдала ли она это дикое зрелище бегающего без её участия туловища?  И если наблюдала, что при этом думала? (Наделю птицу человеческой душой – метемпсихический произвол как необходимая процедура, иначе заговорю о гильотинах и французах, а на кой они мне здесь сдались?)

Какая, наверное, невыносимая мука и какой невероятный,  вневременной и, знаю, неистребимый самой смертью опыт взгляда со стороны на эту вмиг разрешённую, только что горбатившуюся, казалось бы, вечным вопросом экзистенциальную проблему бытийности-небытийности?

Отрубание. Отсечение. Пробуждение. Музыка. Аминь.

В этом городе два миллиарда жителей, и каждый из них находится в той или иной стадии сумасшествия, нашего вечного спутника в коротком путешествии к полной слепоглухонемоте пункта Z. Зная хорошо хотя бы одного человека –ну, допустим, себя – ты уже знаешь весь этот биологический вид, всех особей, болезных и жалких, похожих друг на друга, как солдаты китайской народной армии. Не выходя со двора, как говорил Лао Цзы, можно познать вселенную. Главное, это говорю лично я, выбрать себе правильные глаза.

Буду звать её Линда. На своих авторских, почти неограниченных в пространстве, времени и плоти текста правах, я мог бы выяснить её настоящее имя, но ей-богу, это ни мне, ни тем более тебе абсолютно ни к чему. Линде шёл двадцать первый год, и у неё была внешность, находящаяся в пределах допустимых лояльной цензурой жизни погрешностей; внешность, вызывающая скорее умиление, чем…чем какие-либо другие чувства; или так: ей не было стыдно идти по улице без паранджи; или вот: самой себе она нравилась, зеркало не было ежедневным врагом и обличителем её, желания улучшить отражение не хотелось: настоящие большие ресницы, твёрдая (третьего размера), тоже неподдельная грудь, и в мозгу обитали полезные, как йогурт, мысли, и рассеян был там же во внутреннем космосе приятным туманным облаком любимый человек Константин. И ещё там присутствовала серая, с точечками черноты, дыра уже привычного беспокойства: Константин ушёл на войну.

Линда его ждала. И была, что называется, верна ему. Во всех смыслах. Физически, морально и духовно. Была верна посреди многочисленных соблазнов большого города, и даже внутри наркотического интернета, содержащего в себе привлекательные и почти неотличимые от настоящих суррогаты тысяч свобод, братств и равенств, не снившихся и французской революции, сохраняла она свой моральный облик в банной чистоте. Линда даже находила в этом состоянии особого рода  удовольствие. В такой модели было что-то новомодное. Что-то такое, о чём она прочла между строк блестящего журнала, свежий номер которого она с неизменностью покупала уже в течении года в одном и том же месте. Это была своего рода её примета. Ритуал. Она купила журнал в привокзальном киоске в то утро, когда проводила Костю на войну, это было её первым социобиологическим действием с момента разлуки, результат неанализируемой работы подсознания: ну, просто ей понравилась лицо на обложке. Была весна. Шумели равнодушно автомобили и прочая индустриальная механическая нежить, не обращая, подавляя и почти вытесняя. Стоя в прострации у журнальной будки, Линда почувствовала, что чьи-то глаза с обложки смотрят на неё в этом хаосе с покоем и обещанием, внушают что-то безусловно хорошее, прогнозируют светлое будущее. Мелькнула мысль о Боге. О Жизни. О Карме. И о чём-то ещё из того же ящика с хламом человеческих заблуждений. С тех пор в начале каждого месяца, как бы отмечаясь у Доброго Наблюдателя, она покупала в том же киоске очередной свежий номер. И читала от обложки до обложки. Шло, как говаривали в романах, время.

Этот журнал был одиннадцатый. И опять была весна (что, впрочем, не удивительно, ибо существование имеет лично мне неприятную детскую слабость ко всему круглому). Нынешняя весна, однако, была красивее, уродливее, веснее, резче, пахуче прежней. Распустились. Листочки, я имею в виду. Солнце приятно грело кожу, вися на фотографически синем фоне. Жизнь была живее, чем год назад. Или это Линда стала смотреть на неё через иную призму. Линда дочитала новый номер почти до середины. Она сидела в уличном кафе под зонтом. В стакане был гранатовый сок. В статье шибко умный автор рассуждал о чём-то таинственном, то ли о галлюциногенных грибах,  то ли о точке джи. Слева от Линды безумно, но стройно чирикали на сиреневом кусте пернатые. Справа дисгармонично и грубо гудело человеческое застолье. Линда пару раз обратила направо своё внимание. Жучиные глаза и корявая нерусская речь. Диаспора горцев. Несколько раз её подзывали. Составить компанию. Хотели угостить. Может даже без злого умысла. Без учёта перспективы вставить ей между ног свои инструменты. Может, это были даже хорошие, что, конечно, сомнительно, люди. Линда была милой девушкой, и верила в совокупность гуманистических идей, вмещающую в себя прогресс, добро, христианское благо. Линда не знала, что миром правит чёрное радиоактивное чудовище. Молодость – время миражей. Да и не только молодость. Вся жизнь грустных человеческих существ – время фата-морганы. Большинство людей до преклонных лет верят, например, в слова, в видимый мир, или ещё пуще –в какое-нибудь божество, да что там – в кино, в движущиеся картинки. Не взрослеют, но стареют, как лишённая духа субстанция. Эволюция – редчайшее явление в этом ленивом, склонном энтропии и холоду мире.

Она читала одиннадцатый по счёту журнал на 37 странице, когда на её мобильник позвонили. Звонила мама Константина. Сам звук её голоса сразу вселил в Линду жуть. Она понла, что произошло страшное. Мне сообщили, проговорила надрывно мама, мне сообщили сейчас, Линдочка, мне только что сообщили… Костя мёртв…. Его убило…. Взрыв…… Мина…. Тело…. В течении недели… Похороны… Держись, доченька, держись, милая…

И дальше помутилось, расплылось в глазах у Линды.

Линда молча встала со стула и пошла прочь из кафе.

 И тут же, как заказанный, пошёл дождь, прохладный и мелкий, похожий на ядовитый конденсат.

 Линда шла домой. Пешком, через весь город. Она чувствовала  на языке тошнотворный  металлический вкус кровавого сока, который пила только что. Одежда быстро промокла и создавала в теле ощущение смирительного халата. И в голове гудела ультразвуковая нота, плавящая мозги. Несколько раз Линда заходила далеко на проезжую часть. Автомобили объезжали её, сигналя.

-Мёртв, — шептала Линда автоматическими губами,- мёртв, мёртв.

Ближе к полуночи подруги ушли, поцеловав её каждая своим особенным поцелуем, как бы призвав Надеться, Верить и Любить. Водка, как ни странно, помогла. Именно так, как надо. Терапевтически. Линда пришла в себя, ожила и  стала даже разговаривать о чём-то постороннем.

Умытая и причёсанная, Линда сидела на кухне с мягким зелёным слоником в руках. Поглаживая хобот маленького пушистого друга, поглаживая, поглаживая хобот, она вдруг поняла, что возбуждена. Испытывая некоторое удивление от самой себя, она отправилась в комнату и, отбросив слоника, легла, задрав халат. Пальчик уже опустился на нужное (нежное) место, и даже уже начал делать свои такие привычные, такие родные движения…

В дверь позвонили. Звонок был долгий и нехороший. Линда замерла на постели. Вообще-то никто никогда не приходил к ней в столь поздний час, но учитывая обстоятельства…. Снова нетерпеливый звонок. Линда убрала руку, поправила трусики и халат. Решительно пошла к двери.

-Кто там?

-Это я, Костя!- послышалось взволнованное. -Линда! Это я, твой Костя!

Да, это был его голос.

Она не задумываясь отворила дверь тому, кого не видела больше года, которого так ждала, и который, по официальному сообщению из части (туда позвонили подруги, желая точности и подробностей) по-военному косноязычному, но точному сообщению, «был уничтожен почти прямым попаданием пехотной мины в место его дислокации».

Костя вошёл в хорошо освещённый коридор. Он мало изменился, разве что загорел. Не похожим на солнечный, а похожим на адский загаром. Но это нормально. На войне много огня и в нём солдаты немного спекаются, немного чернеют душой и телом.

-Ну здравствуй, Линдочка!

-Костик?- только и смогла она вымолвить и лишилась, что называется, чувств. Ненадолго. От радости.

Она очнулась в кресле. Костя сидел рядом и гладил её руку.

-Это была нелепая ошибка, Линдочка. Мой однофамилец…они перепутали…нелепая ошибка…

-Костя! Я чуть не умерла! – Она крепко обняла его, прижалась щекой к  плечу и заплакала.- Как хорошо, что ты вернулся! Как хорошо! Господи! Господи!

-Нелепая ошибка… Я возвращался домой…Я не мог позвонить… Я зашёл домой к маме и она мне сказала, что… Я – сразу к тебе…

Линду не волновали объяснения. Костя был здесь и был жив. Они обнимались, целовались и вскоре переместились на диван…  И неумело, как будто в первый раз, овладели друг другом….

Линда проснулась посреди ночи. Ей приснился вязкий кошмар, из которого, как из болота, было трудно выбраться. Она проснулась, и чувство счастья сразу окатило её приливной волной. Светила полная луна. Линда поглядела на спящего рядом Костю… У того не было головы. Она отсутствовала. Укрытый до пояса одеялом, Костя, как бы спал, грудь его равномерно поднималась и опускалась, но выше плеч…пустая подушка. Линда для верности потрогала пустоту. Девушку обдало холодом до самых глаз. Она задохнулась. Она медленно сползла с дивана и попятилась прочь, глядя на тело. Она вышла на кухню, ещё не соображая, что ей предпринять. И тут вошёл безголовый Костя. Совершенно точно, безголовый. Линда готова была закричать во весь голос, позвать на помощь, но тут Костя щёлкнул выключателем. Свет включился. Голова была на месте. Но глаза…глаза были как из неживых кристаллов, переливались нечеловеческим сиянием.

-Не надо боятся,- проговорил Костя чужим голосом.- Эта ебучая мина… Да, я умер! Да! Но я не нашёл покоя. Что-то удерживает меня. Любовь! Да, любовь! Я с тобой, потому что люблю тебя!

-Кто ты? –вымолвила Линда. Она рванулась к выключателю, нажала на кнопку и взглянула.

Головы опять не было. Лунный свет рассеивал призрачную иллюзию.

Тело повернулось к ней и схватило ей за руки.

-Не гони меня! – проговорило существо, издавая звуки из глубины утробы.- Не прогоняй меня!

Тут она закричала во всю мощь лёгких.

Безголовое тело прижало её к себе, не давая вырваться.

-Кто ты? – повторяла Линда.- кто ты?

Оно держало её крепко.

И она второй раз за ночь потеряла сознание.

Они сидели на диване. Горели все лампы в доме. Костя гладил её волосы..

-Всё хорошо, -говорил он,- я умер, но всё хорошо. Видишь, я пришёл. Не прогоняй меня. Вряд ли я останусь надолго. Но пока я здесь, люби меня.

-Я тебя не оставлю, любимый,- шептала Линда,- я тебя не оставлю…

Занавес.