Оккупация (на конкурz)

Автор: Лев Рыжков




В Лас-Вегасе в этом году я успел побывать дважды, и не могу сказать, что мне нравится этот город. Может, раньше он и поражал великолепием, был этаким бриллиантом посреди пустыни. После всех бомбежек и самоотверженного штурма, организованного в сентябре позапрошлого года китайскими товарищами, смотреть здесь особо не на что. Сейчас это просто помойка посреди пустыни. Местами радиоактивная, местами условно пригодная для жизни.

Говорили, что раньше в Лас-Вегас лучше было въезжать ночью. В какой-то момент лунный пейзаж темной пустыни вдруг взрывался неоновым великолепием, и ты оказывался в городе вечного праздника.

Сейчас по ночам въезжать в Вегас не советуют. Комендантский час. Да и китайские товарищи, патрулирующие въезды и выезды толерантностью не славятся.

Когда-то здесь жило три миллиона человек. Сейчас — от силы сто тысяч.

При въезде со стороны Калифорнии бывшая игорная столица Америки производит удручающее впечатление. Разрушенные небоскребы напоминают кариозные клыки, которые пытаются укусить небо.

Жалкое зрелище. И в чем-то даже жуткое.

Китайский патруль на блок-посту не понимал (или не желал понимать), что нам здесь понадобилось. Ни по-русски, ни по-испански, ни, подавно, по-английски суровые пиздоглазые ребята в наглухо застегнутой, несмотря на убийственную жару, форме не разумели.

Впору было впасть в отчаяние, но тут инициативой завладел капитан Рамирес. На каком-то странном языке, который я ни за что не назвал бы китайским, он принялся втолковывать китайцам о наших полномочиях и размахивать документами. В какой-то момент он замяукал, как самый настоящий кот. Я едва сдержал смех, но уж очень потешно звероподобный венесуэлец с вислыми усами, татуировками на мощных руках и грудью, поросшей целыми джунглями курчавых волос, подражал звериным повадкам.

И случилось чудо — шлагбаум поднялся, и мы въехали в Лас-Вегас.

— На каком языке ты с ними разговаривал? — спросил я Рамиреса. — Только не говори, что по-китайски.

— На шанхайском диалекте, — самодовольно заявил Рамирес. — На юге Китая так разговаривают.

— Ты был на юге Китая? — спросил я.

— Нет, Ваня, но у нас, в Маракаибо, жили ребята из Шанхая. Вот и выучил несколько словечек.

На жарких разбомбленных улицах никого, кроме китайцев, не было. Да и те казались одуревшими от зноя.

Нам, в бронированном «джипе» тоже приходилось не сладко.

— Снести бы к ебеням это Вегас, — высказался старшина-белорус со смешной фамилией Картопля. — Да и бетоном залить. Все равно толку никакого. Кто здесь жить будет?

— Китайцы хоть на Северном полюсе жить могут, — сказал Рамирес.

Молчал только Даргоджийн — водитель-монгол. Парень был крепкий, надежный. Русский, на котором наше интернациональное антитеррористическое подразделение общалось между собой, вроде бы понимал. Сам разговаривал только в исключительных случаях.

…Антитеррористический штаб оказался расквартирован в бывшем казино «Xanadu». В нем, пожалуй, единственном что-то осталось от былой роскоши. Например, частично сохранилась вывеска. Фонтан в центре зала почти не пострадал. Ну, и номера тоже остались и выглядели почти прилично. Хотя это вовсе не гарантировало, что ночью вас не закусают кровожадные и по-азиатски дикие вегасские клопы.

Местные китайцы из АТ-подразделения разъяснили нам суть проблемы. Их доводили партизаны. Кто-то из местных жителей, которых тут, по-хорошему говоря, не должно было остаться. Они организовывали теракты в бывших казино.

— Видать, допекло пиздоглазиков, — заявил Рамирес. — Залетные бригады они не жалуют.

Работу можно было начинать прямо сейчас. Но никому не хотелось. Тем более, официально наши полномочия начинались с завтрашнего утра.

Разбомбленный Вегас производил впечатление тяжкое и тоскливое.

— Интересно, выпить-закусить тут можно? — спросил Рамирес.

Один из понимавших человеческий язык китайцев из штаба объяснил нам, что через дорогу и чуть наискосок, в другом бывшем казино, есть что-то вроде ресторана. И то слава Богу.

…Местечко превзошло все мои самые смелые ожидания. Тут сносно кормили — правда, китайской едой. Была и выпивка. Притом не только китайская водка, пить которую не стоит никогда и никому, но и русская. И даже, за баснословные юани — старорежимный бурбон.

Решили сильно не тратиться, и взяли русской водки.

— Bueno! — произнес Рамирес, смачно рыгнув. — Теперь бы еще какую-нибудь puta с шаловливыми ручками и ненасытной пизденкой.

Он игриво подмигнул стеснительному Даргоджийну. Монгол предсказуемо покраснел.

Я усмехнулся и перевел взгляд на вход, к которому сидел лицом.

И не поверил своим глазам. В ресторан входило настоящее чудо. Это была белокурая девушка. Из плоти и крови. Не мираж. В облегающих джинсах и полурасстегнутой клетчатой рубашке, которая вовсе не скрывала роскошной груди. Могло ли такое быть?

Я выскочил из-за стола первым, пока похотливый венесуэлец еще не заметил чуда.

— Привет, — сказал я по-английски, подходя к девушке.

Она окинула меня насмешливым взглядом и произнесла:

— Привет, оккупант…

Она будто расставила все точки над i. Я, значит, оккупант… Ну-ну.

— Ты местная, что ли? — спросил я.

— Можно сказать и так, — улыбнулась она.

Я покосился на Рамиреса. Тот уже вставал из-за стола. Нужно было что-то срочно предпринять, пока он не влез в разговор и не перетянул одеяло на себя.

— Ты что сегодня делаешь? — отчаянно спросил я.

Все-таки за годы этой бесконечной, дурацкой войны я основательно отвык от женского общества. Я понимал, что безнадежно туплю.

— Ты ко мне яйца подкатываешь, русский? — спросила она.

— Ну… — смутился я от такой прямоты. — Я — Иван. А ты?

— Называй меня Дита, — сказала она, чуть прищурившись. — Только советую отвалить.

— Почему? — Я, конечно, не красавец, но не люблю, когда меня вот так отшивают.

Дита лишь пожала плечами.

— Потому что тебя я сегодня не хочу…

И тут подвалил Рамирес. Он урчал и фонтанировал весельем. Он немедленно изрек поток каких-то англо-испанских пошлостей, среди которых я разобрал «пышечка», «киска» и, почему-то «шестнадцатидюймовый ствол».

Было бы справедливо, если бы эта красотка отшила и его. Но нет. Рамирес безнаказанно тискал ее за грудь и роскошный зад. А Дита только улыбалась. Ушли они в обнимку. Я дико злился и догадывался, что найти эту парочку можно в номере венесуэльца.

День плавно перетек в вечер. Я напился.

***

Расследование заняло несколько дней. Всем нам хотелось поскорее убраться из этой дыры.

Конечно же, некоторые ниточки нам удалось ухватить. По-любому, жаркое солнце Невадской пустыни порядком расплавило китайским товарищам мозги. Они пропустили многие очевидные вещи.

Мы допросили кое-каких чиновников оккупационной администрации из числа местных жителей. Просмотрели данные спутниковой съемки. Провели детализацию контактов абонентов мобильных сетей. Развязали языки паре-тройке задержанных по подозрению в терроризме. Может быть, китайцы не умели правильно задавать вопросы. Хотя, скорее всего, большинство из них просто плохо понимало по-английски.

Так или иначе, к концу недели мы знали, насколько разветвлена структура городской террористической сети. Знали имена связных и основные базы. Вычислили даже «кротов» из числа китайцев, которые поставляли повстанцам оружие. Один из них был наркозависим и менял бомбы на героин. А другой… У другого в городе Чэнду осталось много родственников, которым нужны были деньги.

Хотя полномочия наши и позволяли прихлопнуть всю сеть немедленно, мы не торопились этого делать. Наносить удар следовало одновременно и по максимальному числу объектов. Мы даже придержали прыть китайцев. которые хотели немедленно расправиться со своими предателями. Если бы мы им это разрешили, партизаны, несомненно, догадались бы, откуда дует ветер.

Удар было решено наносить одновременно, и по многим объектам. Китайцам мы отдали второстепенные базы и разрешили, наконец, арестовать предателей. Нам самим предстояло брать главную базу. Место, которое весельчак Рамирес называл «головным офисом». Располагался тот в неприметной многоэтажке на окраине города.

Что до Рамиреса, то он все эти дни меня бесил. Я, конечно, понимал, что личные обстоятельства, выражающиеся в том, что он увел единственную ебабельную телку этого городка у меня из-под носа, не должны мешать общему делу. Однако я ничего не мог поделать. Рамиреса я ненавидел. Немного облегчало мою ненависть то обстоятельство, что номер телефона она ему все-таки не оставила.

Однако когда венесуэлец вспоминал о вечере нашего приезда в Вегас (а вспоминал он о этом достаточно часто), то закатывал глаза и говорил: «О-ля-ля!» В такие моменты я был готов его придушить.

…Партизаны открыли огонь первыми. Вряд ли кто-то их предупредил. Имеем в виду, что местность на городской окраине — пустынная. И если ты — серьезный партизан, ты наблюдаешь за пейзажем из окна. Ты понимаешь, что «джипы» с вооруженными людьми останавливаются на твоей улице неспроста.

С партизанской штаб-квартирой пришлось повозиться. Отстреливались они мощно. В том числе из гранатометов. Одна из бомб угодила в живот капитану Рамиресу, уроженцу венесуэльского города Маракаибо. Умер Рамирес на удивление не сразу. Успел дожить с развороченными внутренностями и превратившимся в кашу кишечником до конца штурма.

Перед тем, как умереть, он вцепился мне в ладонь и попросил прощения.

— За что? — спросил я.

Но Рамирес не отвечал. На губах выступила кровавая пена. Ему оставалось от силы несколько секунд.

С опозданием я понял, что венесуэлец, должно быть, извинялся за то, что увел у меня бабу. Видит Бог, в тот момент я начисто об этом забыл.

***

Три месяца спустя мы распутывали в Чикаго изощренный диверсионный заговор.

Во время войны город сдался фактически без боя. Тогда, два года назад, танки взяли Чикаго в кольцо. Войска приготовились к решительному штурму. Но президент США уже подписывал капитуляцию в Анкоридже, на Аляске. Не везде приказ о прекращении огня был выполнен безукоризненно. Техас, например, до сих пор полыхал. В Калифорнии, Юте и Нью-Мексико война тоже, по сути, не прекращалась. До сих пор стреляли в Нью-Йорке. Но о нем — разговор особый…

Чикаго уцелел. Правда, время от времени, с завидной регулярностью, стали раздаваться взрывы. Взлетали на воздух небоскребы, в которых устроили себе офисы чиновники оккупационной администрации. Не говорю о вокзалах, портовых сооружениях, аэропортах. Грохотали взрывы и в кинотеатрах, развлекательных центрах. Все эти объекты в той или иной мере пострадали от диверсантов.

Не буду рассказывать во всех подробностях, как мы вычленяли звенья конспиративной сети. Скажу лишь, что процесс оказался трудоемким. Прежде, чем картина заговора предстала перед нами во всем объеме, пришлось попотеть. Спал я лишь урывками. работа поглотила меня с головой.

Большие аресты мы назначили на вечер пятницы. Предстояло наведаться не только на конспиративные базы, явочные квартиры и склады с оружием, но и в некоторые кабинеты чиновников оккупационной администрации, и в руководство оккупационного гарнизона (а кто, скажите на милость, мог еще поставлять диверсантам боеприпасы?).

В вечер перед арестами мы решили наведаться в небольшой ночной клуб в центре города. Кажется, он назывался «Heaven». Нас было трое — я, монгол Даргоджийн и Фабиано, майор кубинской контрразведки. Фабиано был потрясающей красоты мулатом. Богатырская стать, порочный взгляд, тоненькие сутенерские усики над верхней губой.

Мы пьянствовали и не думали ни о чем. Завтра — финиш. Завтра мы передадим полномочия прокуратуре.

На сцене выступала какая-то группа. Играли «Калинку-Малинку», «Катюшу», «Гуантанамеру». И вдруг перед самой сценой я увидел Диту.

От неожиданности я даже потер глаза. Как она сюда попала? Разве можно было выбраться из наглухо заблокированного китайцами Вегаса?

Дита тоже смотрела в мою сторону. Да, это совершенно точно была она. То же гладкое, гармоничное лицо. Та же прозрачная бледность кожи. Вот только вместо джинсов и рубашки на ней был наряд бизнес-леди.

Я встал из-за столика.

— Привет, — сказал я. — Сколько лет, сколько зим.

— Привет, оккупантская собака, — ответила она.

Однако я не обиделся. В конце концов, неизвестно, как я относился бы к американцам, вздумай они патрулировать мой родной Саратов.

— Давно в этих краях? — спросил я.

— Недавно, — пожала она плечами.

— Как насчет… э-э… провести вечер вместе?

— Не сейчас, — засмеялась она.

— Почему? — удивился я. — Я тебе не нравлюсь?

— Ты милый, — ответила Дита. — Но — не сейчас. Как-нибудь в другой раз…

— А, может, телефон оставишь? — спросил я, почему-то робея, как мальчишка.

Я понимал, что она дразнит меня, но ничего не мог с собой поделать. Жажда секса помрачила разум.

— Нет, — ответила она. — Я сама тебя найду.

И тут к нам подвалил Фабиано.

— Иван! Познакомь с сеньоритой.

Не дожидаясь знакомства, он уже целовал ей руку, щекоча кожу усиками. Когда я увидел, как Дита улыбается мулату, сознание мое бултыхнулось в трясину ненависти.

Группа на сцене, наконец, заиграла что-то старинное, но то Пинк, не то Бритни Спирз. А я терзался, размышляя: что же во мне не так? Не было такой гадости, которую я бы не пожелал Фабиано.

…По дороге домой я отпиздил таксиста. Фактически ни за что. За неудачную шутку.Я понимал, что из-за таких нервных эпизодов и появляются впоследствии легенды об оккупантских бесчинствах, но поделать с собой ничего не мог.

***

Утром, когда мы брали заместителя мэра оккупационной администрации города, Фабиано погиб.

Нет, чиновник не отстреливался. Он вообще не оказывал сопротивления, разве что изменился в лице. Этот жирный кот сразу поднял руки и сказал, где лежат документы.

Меня должна была насторожить та легкость, с которой этот тип вдруг стал «сотрудничать» с нами.

Чиновник назвал код сейфа в своем кабинете. Фабиано тут же направился к стальному ящику и принялся набирать комбинацию.

Дальнейшее происходило стремительно. В кабинете что-то вспыхнуло. Запахло гарью и паленым мясом, а на меня бросился монгол Даргоджийн, придавил телом к полу. Мощная ударная волна пронеслась по кабинету, переворачивая столы и срывая портреты.

Монгол оказался ранен. Спину ему посекло осколками. Чиновника изорвало в клочья. От Фабиано же не осталось ни одной целой кости.

Простить этого себе я до сих пор не могу. Вроде бы опытные профи, а купились на детский фокус. Много ли ума надо, чтобы догадаться, что последовательность цифр, названная иудой-чиновником, вовсе не открывала дверь, а активировала взрывное устройство?

***

До войны Нью-Йорк называли «Большим яблоком». Собственно, таким он остался и сейчас. Если представить себе яблоко несъедобное, кишащее червями. Говорят, что некоторые районы были опасны и до войны. Сейчас ситуация не изменилась, только усугубилась.

Власти в городе не было. Оккупационные администрации, что городские, что районные, не контролировали ровным счетом ничего. В отличие от других городов здесь местные жители во власть не стремились. Стать чиновником на побегушках у захва… извиняюсь, конечно же, у освободителей — означало подписать себе смертный приговор.

Город раздирали на части банды. По счастью, они враждовали не только с нами, но еще и между собой. Дня не проходило, чтобы в каком-нибудь из районов не вспыхнула стрельба.

Говорят, раньше здесь, помимо отребья, жили и приличные люди. Сейчас их и вовсе не осталось. К стенке можно было ставить фактически первого встречного. И сомневаться не приходилось — причина бы нашлась.

Думать, что освободители поддерживали здесь свою власть силой оружия, было бы заблуждением. Солдаты и офицеры могли безбоязненно передвигаться разве что по территориям своих воинских частей. За их ограждениями царил неконтролируемый хаос.

Повторюсь, на великое наше счастье жители Нью-Йорка прежде всего уничтожали сами себя. Страшно и представить, что бы началось, объединись все эти банды против солдат победивших армий.

В городе размещались венесуэльские, украинские, никарагуанские и абхазские части. Однако больше всего было северокорейских соединений. Корейцы еще во время официальной войны прославились своей жестокостью и бесстрашием на грани полного безумия. Закопченные каменные джунгли были в самый раз для этих свирепых, кое-как обмундированных, вечно голодных и кровожадных отморозков.

Я со своей поредевшей АТ-группой прибыл в Нью-Йорк в разгар очередных уличных беспорядков. Взбунтовался Южный Бронкс, населенный в основном неграми. Собственно. спокойно там никогда и не было. Но сейчас у руководства возникло подозрение, что выступления негритянских банд кто-то регулирует. Кто-то из вашингтонских недобитков.

Конечно же, такое вполне могло быть.

О том, чтобы проникнуть в зону враждебных трущоб, не было и речи. Приходилось ограничиваться допросами пленных. Иногда и с пристрастием. За «пристрастие» в нашей отвечал звероподобный Даргоджийн.

После нескольких дней беспрерывных допросов в раскрытии шпионского заговора мы не продвинулись ни на шаг. Я даже начал склоняться к мысли, что бунт — все-таки стихийный, направленный прежде всего против корейцев, блокировавших поставки продовольствия и воды в город. На допросах пленные рассказывали, что в Бронксе и Гарлеме давно уже процветает каннибализм. Что хлеб попадает в город самыми невероятными путями, и самая обычная буханка стоит около ста довоенных долларов. Что жители уже выменяли на продовольствие все ценное, что у них было. Что воду берут из поганого, загрязненного еще до войны Гудзона. Что в городе бушуют эпидемии, а врачей и медикаментов нет.

Конечно, нельзя так говорить, но я на месте этих людей я тоже пошел бы убивать корейцев.

Я побывал вместе с корейцами на зачистке одного из зданий. Двенадцатиэтажного дома на окраине Бронкса с закопченными стенами и проржавевшими пожарными лестницами. Кто-то из жильцов сначала отстреливался. Ну, а потом в квартиры стал врываться корейский спецназ.

Хотя я прошел войну, ничего тошнотворней последовавшего зрелища я не припомню. Озверевшие северокорейцы выволакивали из жилищ всех, кто там был. Детям разбивали головы прикладами автоматов, мужчин убивали тут же. А вот с женщинами разговор у оккупантов был особый.

После зачистки дома их выволокли во двор. Большую часть составляли перепуганные молодые негритянки. Впрочем, была среди них одна белая женщина.

И неожиданно я понял, что знаю ее. Это была она, та девушка, которую я видел в Лас-Вегасе и Чикаго. Она почти не изменилась. Разве что одета была в джинсовый сарафан.

— Дита! — воскликнул я, позабыв о всякой осторожности.

Впрочем, на Диту обратил внимание не только я, но и северокорейский майор, командовавший своими убийцами. Он выволок ее за волосы, швырнул на капот ржавого «шевроле». Кто-то из денщиков послушно задрал ей край сарафана, обнажив бледные ноги и темную запятую межножья.

Дита не боялась. Она, как мне казалось, даже усмехалась, когда низкорослый, плюгавый майор взобрался на нее, расстегнув мешковатые форменные штаны.

В этот миг я потерял рассудок. Из кобуры под мышкой я достал пистолет и быстрым шагом направился к корейцам. На спину мне прыгнул Даргоджийн. Здоровый монгол повалил меня на землю и стал выкручивать руку, отбирая оружие.

— Отпусти, блять! Отпусти, падла монгольская! — кричал я.

Но монгол был неумолим. Он разжимал мне пальцы, вынимая ствол.

— Тихо, Ваня, тихо! — Интонации его голоса оказались почти умоляющими.

— Пусти!

— Они же нас всех убьют, Ваня! Это же звери…

Он поволок меня в сторону. А я, не отрываясь, смотрел на Диту, распластанную на капоте, к которой подходил расстегивая грязные штаны, очередной кореец. Готов поклясться, что она тоже увидела меня. Ее губы двигались.

Я не мастак читать по губам. Однако (или мне показалось) я разобрал:

«Не волнуйся. Я выживу. Мы встретимся. Обязательно встретимся».

Еще мне показалось, что говорит она по-русски.

Впрочем, я ни в чем не уверен. Я психовал и вырывался. Даргоджийн врезал мне по голове, и я провалился в тяжелое беспамятство.

***

Два дня спустя взвод северокорейского спецназа попал в засаду в одном из переулков Бронкса.

Западня оказалась безукоризненной. Сначала на пути корейцев взорвалось несколько мин. А потом из окон домов и ближайшей станции сабвея их стали поливать автоматным огнем. С корейцами было покончено в считанные минуты.

С тел ободрали кожу и распяли на металлических рамах — в городе хватало металлолома. Некоторые из северокорейцев были еще живы.

Взвод был тот самый. Майора, еще живого, доставили в полевой госпиталь. Он пытался что-то сказать, но нижняя челюсть у него была вырвана.

***

Конечно, я пытался найти Диту. Я пробивал ее по базам, отсылал запросы в штабы.

Некоторое время мне не давала покоя мысль, что она — связная групп террористического подполья. Но в базах она не значилась. Да и не могли наши пути так совпадать. Сейчас для гражданского населения переезды из города в город даются не так-то легко.

Скорее всего, она… Впрочем, вы сами, наверное, уже догадались. Все эти люди — Рамирес, Фабиано, корейцы — погибали неспроста. Она выбирала их.

А меня почему-то не хотела.

Я уверен, что когда-нибудь мы с Дитой встретимся. Возможно это случится в Майами, или в Денвере, или в Финиксе, или в Москве, штат Айдахо. Не суть. Встреча будет.

Она мне обещала.

Может быть, при встрече я попробую пристрелить ее. Может быть…

Но если она вдруг позовет меня с собой в постель, я не смогу отказаться. Не смогу, и все.