Литература:: - ИНИЦИАЦИЯ

ИНИЦИАЦИЯ

   [ принято к публикации 00:04  31-03-2010 | Нимчек | Просмотров: 292]

- Вам понравилось? — у распорядителя выставки была черная флибустьерская повязка, скрывающая правый глаз. На груди его безупречного черного смокинга висел бейджик. Золотым оттиском там значилось "Theodor Vergoose". Корине вспомнилось название дарк-фолк группы.
На букве "о" в имени настояла при рождении ее мать. Она в молодости собирала мировой фольклор, надеясь когда-нибудь создать его полную антологию под собственной редакцией. В сказках древней Месопотамии, которые до начала 20го века были лишь в устном варианте и передавались из поколения в поколение, обрастая новыми деталями, встречается демон Корина: она уводит мужей у жен, эротические сны — это любовная связь с ней, и в принципе она являет собой воплощение всех оттенков похоти. Корининой маме польстило такое сравнение и она, не задумываясь, дала дочке это предопределяющее имя. Корина была искренне рада за мать, что той хватило эмоциональной сдержанности, что бы не предопределить судьбу ребенка именем Силува. Но и без этого, она выросла демоном.
Ей с детства снились кошмары, только кошмары и ничего больше. Но кошмар заключался не в том, что мог испугать Корину, она была не робкого десятка, а в том, что открыв по утру глаза, она не могла найти признаков сна в окружаещем мире. Все было ровно, отточено: радио на кухне, мама на работе, завтрак на столе, небо за окном и так далее. Не было ни голубых, ни коричневых линий, рассекавших мир пополам, оставляя левому глазу голубое, а правому шоколадное. Ни намека на лысых тварей, лижущих ее колени. Отсутствовали мурены, выползающие из лона хозяйки Медной горы, то есть Монетного двора, где чеканились монетки с ее, Корининым, изображением; мурены стягивали с нее трусики, нитка за ниткой, а потом она ела их живьем, откусывая головы, застревающие в гортани. На яву был четкий курс смерти: ты приходишь на кладбище проведать родственника или друга- это раз, ты уходишь с кладбища — это два, ты приходишь на кладбище — это три, ты уходишь с кладбища — это четыре, твое последнее, самое последнее, финальное посещение кладбища будет нечетным, как ни крути. Во сне же, смерть была как игрушка в руках ребенка: открывались новые способы ее применения, играния, разглядывания и назначения. Смерть была не старухой с косой, но полнейшим безразличием: вот ты умерла, поздравляем, теперь мри тут, пока не оживешь, что врядли, поскольку это состояние придется тебе по вкусу больше прежнего. Единственным минусом было постоянное присутствие Корины-тени у Корины спящей: одна была неотделима от другой, и бедная Корина-тень вынуждена было ошиваться рядом, в качестве некоего астрального тела.
И лица, лица, лица незнакомых мужчин, женщин, детей, стариков, которые проплывали мимо нее, вокруг нее и через нее, они выражали все чувства сразу: и смех и грех и все остальное, будто оценивая ее, взвешивая в уголках глаз, пробуя на зуб. Иногда, по нечетным числам, как заметила сама Кори, мимо проплывало ее собственное лицо, с отрешенным выражением, словно она была лишь тенью самой себя, а та, та Корина, которой снилось Коринина тень, была экспонатом, лотом на аукционе. И за этот лот давали кошмарные деньги, которые не имели во сне никакой ценности, полная девальвация всех материальных ценностей мира на яву.
То, что творилось в ее голове и на сердце, некому было доверить. Да и открыться перед кем нибудь, кроме вечно занятой матери, было невозможно: как и всякое слишком красивое создание, Корина была лишена достойного окружения. В школе ее ненавидели: ее красота вызывала зависть даже у запущенных работниц столовой и престарелой уборщицы. Выводок мальчиков на любой вкус преследовал ее от дома до парты. Корина действительно распускала вокруг себя фимиамы красоты, недоступной смертным. В свои 17 лет она была стопроцентным афродизиаком для всех мужчин, осиливших половое созревание.
При этом, Корина сохраняла целомудрие, но не для особенного мужчины, как думали отвергнутые и не для вступления в брак чистой и не порочной, как предполагала мать, а только лишь потому, что она чувствовала себя и так достаточно развращенной — нужно оставлять какой-то резерв, так, пригодится.
Мужчин она не воспринимала, равно так же как и женщин. Люди ее не интересовали. Она вожделела экспонаты, любые: картины, скульптуры, макеты и предметы древности. Корине хотелось бы не иметь рук, жить в спичечном домике, забить каждый сантиметр тела розоватым туманом Монэ и ходить в маске Кукулькана. Так, как и было во сне.
- Я вижу, вы немного удивлены тематикой произведений — руки распорядителя облегали белоснежные перчатки гольфиста. Он жестом обвел ряд полотен на стене перед Кориной.
Тематика действительно, на взгляд Кори, была диковата. На полотнах изображались лица людей. Без кожи. Живая плоть: с морщинами нервов, с коктейльными трубками вен, мышцами цвета раздавленной клубники. Кожа была снята, как стесывают кору с бревен. Портреты ужасали и завораживали одновременно: Корина знала это ощущенье, ее любимый поэт называл это "… так отвратительно, что глаз не оторвать".  На ближайшем полотне, перед которым она стояла, кожный покров был сохранен: у молодого человека, с зализанными назад волосами, лоскута материи не хватало только вокруг правого глаза. Кожу как стружку сняли очень острым рубанком.
- Нет, меня наоборот очень возбуждает это скопление… человеческой подоплеки. Я верю в гадание на внутренних органах умерших. А лицо является зеркалом души: без кожи — это истинное лицо. — Корина плотоядно закусила губу, словно примеряясь: какой бы кусок отхватить еще? Распорядитель, казалось, был удовлетворен таким ответом. В его руках возник бокал с шампанским. Кори чинно взяла протянутый sparkling wine и сделала большой глоток. Theodor Vergoose элегантно кивнул ей и отошел к группке вездесущих иноземцев с громоздкими фотокамерами.
В это утро, Корина проснулась к полудню: лицо стягивала маска засохших, но не испарившихся слез. Во сне она видела как фигуры в венецианских масках водили хоровод вокруг Джона Траволты, который на самом деле был Ником Кейджем, все как в "Face off". Траволта/Кейдж стоял на колениях и просил, умолял Корину рассказать ему, кто же он на самом деле. Корине было жаль его, но она не могла ответить — у нее отсутствовал рот.
Немного повалявшись на теплых простынях, Корина встала, умыла лицо, выпила кофе и залезла во Всемирную паутину. Просмотрев афишу на этот день она наткнулась на новую выставку, под названием "Без(раз)личие". Обычно, Корина без охоты посещала фотовыставки, но в этот раз решила: почему бы и нет? К тому же, связав безличие с Face off, она восприняла свой сон как намек. Но прежде следовало принять ванну.
Окунаясь в горячую, обволакивающую воду, Корина вновь вспомнила свой недавний сон: Траволта снимающий лицо и становящийся Кейджем, потом делающий это еще раз и становящийся снова Траволтой. Сколько маску не носи, все равно когда нибудь придется ее снять, подумала она, погружаясь в воду до подбородка.
Корина прошлась вдоль экспозиции и набрела на портрет самого распорядителя, уже без повязки: скрытый под тканью глаз теперь был представлен в окантовке из пултьсирующих лицевых мышц, словно заключенный в центр окружности. Корина дотронулась до холста: на ощупь он был шершавым и как будто мягким, живым. Она наклонилась поближе к картине и в нижнем углу прочла подпись, сделанную желтой краской и почти не отличимую по цвету от позолоты багета рамы: Мастер. Фу, какая пошлость и надуманность, решила она и разочарованная направилась к выходу из зала, допивая шампанское. У гардероба ее перехватил распорядитель. Он лаконично тронул Корину за локоть, и, глядя в глаза, вкрадчиво поинтересовался:
- Разве вы не хотите с ним познакомиться? — Корина не сразу поняла: о чем это он? Внимательно посмотрев в единственный глаз распорядителя, она разглядела там хищный блеск. А вот это уже интересно, подумала она.
- С автором? Он здесь? — Корина положила свою курточку на гардеробную стойку. Распорядитель улыбнулся и, обняв ее за плечи, повел через всю выставку. Корина почувствовала легкое головокружение, списав это на последствия строгой диеты. В углу последнего, третьего зала была неприметная дверь с табличкой "Служебное помещение". Распорядитель щелкнул замком и пропустил Корину внутрь. Они оказались на лестничной площадке. Поднявшись на четыре пролета вверх, Корину начало напрягать молчание ее спутника. Видимо, решил отвести меня в укромный уголок и трахнуть, размышляла она, нащупывая опасную бритву в сумочке. Последнему кандидату на свою девственность, Кори отсекла верхнюю губу легким движением руки. На пальцы что-то налипло. Корина осмотрела ладонь: какая-то кашица, цвета модного в этом сезоне лака Ruby Pumps, покрывала фаланги трех пальцев. Отлично, теперь давай забудем чистить зубы по утрам, вздохнула она и достала бумажную салфетку. Потом украдкой заглянула в глубь сумки — закрытое лезвие было испачкано в бурой субстанции, напоминающей густой слой запекшейся крови с блестками. Но лак то она оставила дома. Тааак, долго мы еще будем идти?
Словно прочитав ее мысли, распорядитель указал на дверь с ручкой в виде головки с лицом неопределенного пола:
- Вот мы и пришли. Прошу вас, он ждет. А мне разрешите откланяться — я всегда нервничаю, когда за экспозицией следит кто-то другой, а не я.
Корина разрешила. Распорядитель легкой походкой зацокал каблуками по лестнице. Кори поправила подол черной, как смоль юбки и дернула на себя "лик" ручки.
За дверью была обычная мастерская живописца. В помещении с низким потолком куда ни глянь висели картины. Единственным их отличием от полотен на выставке было то, что все лица были прорисованы в классическом портретном стиле, отдающим сухим академизмом: живого мяса не было. Посередине студии стоял мольберт с фотографией: увеличенная до реальных масштабов голова мужчины без лица. Судя по цвету кожи на нетронутой шее, несчастный был негром. Просто срисовывает, вздохнула Корина, еще раз убеждаясь: то, что нынешние мужчины выдают за новаторство называется отсутствием воображения. Сама мастерская производила впечатление совместной фантазии Льюиса Кэрролла, Франциско Гойи и Шемякина. Корина не чувствовала холодка по коже или дискомфорта: такая обстановка была ее стихией, антуражем ее снов и видений на яву.
В углу кто-то кашлянул. Корина разглядела высокого мужчину в фартуке с разводами краски. В руках он держал предмет, напоминающий блендер с насадкой. Лицо было совершенно бесстрастным, его пряные глаза пристально смотрели на Кори. Мужчина взял свободной рукой табуретку и поставил ее у мольберта. Корина покорно подошла и присела. Мужчина достал из кармана фартука фотокамеру и сфотографировал ее несколько раз со вспышкой. Корину слегка ослепило. Она не могла отвести взгляд от лица мужчины. Кори ни на кого так не смотрела с тех пор, как научилась идентифицировать себя в зеркале.
Лицо живописца как будто впитало, сублимировало в себе типажи человеческих физиономий: он был похож на всех виденных ею людей сразу и ни на одного в отдельности. Как более продвинутая версия полицейского костюма-болтуньи из Scanner Darkly. Корина нашла и свое лицо среди прочих, и залюбовалась им ровно на мгновенье, пока ее изображение не приобрело усы, очки и не стало мужским. Она увидела себя, лежащей в утренней ванной, любующейся своим телом с закрытыми глазами. Жидкость, цвета вишневого сиропа, заливалась в приоткрытый ротик, находящийся под водой. Страшная, но азартная мысль ворвалась в сознание Корины и пустой бокал выпал из ее рук.
Мастер (а это был именно он) поднял руку с блендером и резко, со свистом опустил его на Корин лоб. На пол неслышно упал кусочек кожи в форме лаврового листа. Боли Корина не чувствовала, ощутив только как липкие струйки на губах покатились прочь с лица, щекоча подбородок. Мастер натянул на мольберт новый холст, достал некое подобие пушера с топориком и щетинкой, ловким наработанным движением поскреб у Корины под левым глазом и перенес ошметки плоти на мольберт. Корина смотрела на образующийся на холстине портрет, с каждым новым мазком обретающий ее черты. Мастер должен до дна допить "Маргариту", мелькнула вспышкой карманного фонарика мысль и Кори вынырнула из ванны.
- Вам понравилось? — у распорядителя выставки была черная флибустьерская повязка, скрывающая левый глаз. На, стянутой черной блузой, высокой груди висел бейджик. Золотым оттиском там значилось "Corina Vergoose".
- Нет, — ответил молодой человек и сострил — мне симпатичней мертвые портреты живых людей.
Молодой человек был безработным танцором без имени. Был он юн, белокур и нервозен, как камертон. Зачем он пришел на эту выставку, объяснить он не мог. Ноги затащили, кошелек позволил, лишь бы не дома, лишь бы не одному, а то есть все шансы протанцевать в окно.
Девушка протянула ему бокал шампанского и покровительственно растянула губы в улыбке Чеширского кота:
- Вы даже представить себе не можете, насколько ваше замечание уместно. Но Вы  не совсем понимаете контекст. Сейчас я Вам все объясню, следуйте за мной...
Танцору без имени еще никто не успел сообщить, что он утром уже сделал последнее фуэте в оконном проеме.