Жук-освободитель

Автор: Арлекин Он вошёл ко мне в комнату и уставился на зеркальное отражение своими чёрными блестящими лукошками. Плоть вокруг его лохматого анального отверстия была испещрена дерматоглифами и рубцами. Короткий бурый хвостик совершал пищеварительные движения. Края хитинового макинтоша пожухли и свернулись в трубочки. Мускулистые шиповатые клешни неспокойно волнились. Гладкий желатиновый затылок выражал недоумение. Отражённый жук скрупулезно пошамкал жвалами, влажно переступил с ноги на ногу и разбил зеркало, полоснув по мембране бритвою усов. Осколки медленно оплыли на ворсистый от мышиного дерьма пол и прозвенели. Венок и бинокль, висящие на шее жука, раскачивались, сверкали и шелестели. Яростный клёкот вырвался из его пасти и срезонировал от каждого зеркального кусочка.

Отражённый жук свирепо повёл антеннами в мою сторону. Чуть присев, он выдавил на пол гигантский куриный желток, от которого распространялось землистое зловоние, плотно сжал хребетные плиты и наклонил голову вперёд. Его движения явственно выражали дурное намерение в отношении меня.

Набрав в грудь побольше воздуха, я закричал, и голос мой вибрировал, пока стальные антенны жука колотили меня по кадыку. Из его пасти высунулось мыльное щупальце, протёрло окуляры бинокля и, чуть задев пластмассовые листья венка, скользнуло ко мне в промежность. Тонкое и скользкое, как аскарида, оно легко проникло под трусы и принялось лобызать мои ощетинившиеся яйца. Член набух, начал вздыматься, но упёрся в твёрдый шириночный исток, и дальше наливался вниз, пока не достиг хрящендо, вызвав судорогу неудобства. Я хотел поправить его в штанах, дать возможность нижнему зрачку видеть небеса моего подбородка, но щуп всё сделал сам. Намылив собой ствол от лобка до залупы, слизень ласково высвободил мой член из виса и принялся щекотать чувствительный просак; между тем, антенны по-прежнему хлестали моё горло, рисуя шрамами диковинную клинографию.

Я кончил и вывернулся из его клешней, в два прыжка оказался у окна, третьим вскочил на подоконник, распахнул форточку и выгнал жука газетой и криками. С минуты на минуту я ждал визита Василисы, и присутствие в комнате похотливого ксеноморфа совершенно не соответствовало моим планам на этот вечер.

Я интуитивно вытер с пола и стен пятна своей спермы и жучиных выделений, смёл под половичок бурую хитиновую пыль, и стал коротать секунды ожидания созданием очередного потустороннего аккаунта в ЖЖ. Суть этого внекультурного лингвистического проекта состояла в том, чтобы сформировать в блогосфере несколько сотен локальных очагов фиктивных проявлений потустороннего. Каждый из блогов я вёл с переменной регулярностью, используя спонтанные сочетания букв латинского и кирилличного алфавитов и пробелов различной длины. Специально для журналов я рисовал абстрактные формы с рукописными подписями на этом выдуманном муляже языка. Я фотографировал неидентифицируемые объекты, составлял из десятков снимков дисгармоничные гаммы и убирал их под кат. Я создавал блог за блогом, оперируя бессмысленными наборами логотомов, объединял журналы в сообщества по надуманным и неясным темам. Постепенно на мой проект стали обращать всё больше и больше внимания. Вскоре многие логотомы из фальшивых блогов стали широко употребляться в сетевых переговорах, составили выделенную группу мемов и сделались достоянием широких масс в качестве субъектов сленга, обиходной речи и типографики. При этом сами эти блоги и сообщества контактировали исключительно друг с другом; любые другие внедрения извне игнорировались. Такой коллективный аутизм способствовал размножению бредовых теорий и догадок. Версия о том, что блоги на неведомом языке, содержащие визуальный контент, не поддающийся идентификации, являются всего лишь шуткой одного или нескольких юмористов, какое-то время была достаточно популярной, чтобы собрать под своей эгидой большинство скептически настроенных ханжей, но быстро была признана несостоятельной, поскольку количество потусторонних блогов и сообществ, а также непонятных изображений, продолжало увеличиваться. И хотя процесс создания контента, состоящий в бездумной молотьбе по клавиатуре, не требовал затрат умственной энергии, вливание жизни в этот аутентичный суррогат виртуальности требовало всего моего времени. Проводя по двадцать часов в сутки за механическим набором искусственных текстовых блоков и неделями не допуская в сознание ни единой абстрактной или синтаксической мысли, я претерпел тотальное обрушение разума, ряд существенных ментальных метаморфоз и полную потерю ощущения целостности объектного мира. В физическом теле меня удерживали лишь жукообразная ипостась моей физиологии, плотские сношения с Василисой, которая, изрядно поковырявшись, наконец-то отомкнула своим ключом замок в моей двери, и необъяснимая зависимость от мясистого салата из суккулентов – единственной пищи, которая покидала моё тело через выход, а не через вход.

Василиса ворвалась в прихожую, свирепо стряхнула с ног шлёпанцы, ударом в живот отбросила меня на диван и принялась сражаться с пуговицей моих испачканных в сперме и слизи штанов.

– Эй, тш-ш-ш-ш, чу-чу-чу, – опешил я, нервно двигая тазом. – Успокой влагальце и объясни в чём дело.

– У меня хорошие новости, гадёныш. – Её острые подвижные ноготки, растительный блеск в глазах, дыхательный бластбит, раздвинутые скользкие бёдра, губы навыпуск – всё говорило о пробуждении Монструозной Пизды, современного воплощения Лилит, поочерёдно и бессистемно проявляющегося у всех половозрелых женских особей. – Я узнала о твоём отце.

– Что? Что ты узнала? – встрепенулся я, слизнув с её клитора несколько гранул душного секрета.

– Его фамилия Анандов, – отчеканила она. – Но это ещё не всё.

Действительно, одного-единственного семизначного слова было недостаточно, чтобы признать этот отчёт о проделанной работе шквалом информации.

– Анандов, – продолжала вульгарнопахнущая Василиса, – последние пятнадцать лет служил капитаном торгового судна свободного дрейфа, и погиб четыре месяца назад при странных обстоятельствах. Рассматривая в бинокль естественные буруны над коралловыми отмелями, Анандов внезапно заквохтал по-индюшачьи, бросился в кубрик, откуда, смертельно покалечив, изгнал увлечённо онанировавшего юнгу, забаррикадировал дверь всеми автономными предметами и скончался. Когда его нашли, он находился внутри непроницаемого чёрного кокона. Попытки извлечь Анандова наружу не увенчались успехом, поэтому его захоронили прямо так, в коконе вместо гроба, по традиции предав тело водам.

Я выстрелил языком в вертикальный беззубый рот, и её репортажная декламация сменилась злобным стоном. Горячая пиздятина словно бы исходила животворящим гниением, и вместо моря отдавала гумусом. Я ласкал языком её нежное смрадное мясо, трахал её своим носом, выдувая в распростёртое влагалище струи углекислорода и доводя Василису такой пневмостимуляцией до эпилептических судорог, яростно бодал вспотевшим лбом её липкий лобок, отвешивал набухшему клитору суровые оплеухи, извлекал стрекот из её внешних половых губ фиолетового цвета, ласково месил её жиденькую грудь, царапал окаменевшим членом её изящные ключицы.

Она выхватила из воздуха дразнящий хуй, взяла его в рот и стала вызывать у себя рвотные спазмы его головкой. Василиса заглатывала его всё глубже, затыкая хуем глотку и перекрывая себе кислород. Скоро весь ствол заволокла глянцевая плёнка её желудочных соков. Она непрерывно отрыгивала, а я крепко сжимал Василису за уши и исступлённо ебал её голову. Её руки беспокойно оглаживали мои бёдра и жопу, горловые крякающие звуки будоражили мои семенники. Я выдернул пульсирующий член из её черепа и швырнул Василису на пол. Она задрала колени к ушам и протянула ко мне руки как раз в тот момент, когда через распахнутую форточку в комнату проскользнуло ртутное щупальце похотливого жука.

Сразу пять тонких коричневых лап проникло следом, и каждая нашла себе опору. Затем показалось его вожделеющее семя – по высокой дуге оно плотным потоком излилось в вагину Василисы.

– Cссука, нет! – закричал я, выгребая из слизистых пазух возлюбленной тухлую влагу и ороговевшую микрофлору. – Прекрати! Не делай этого!

Василиса была в предкоитальном трансе и не воспринимала ничего, кроме боли и наслаждения. Своими черпаками я только добавлял ей услады. Между тем, в окне показалась морда блестящей мрази, и клешни скребли по стеклу, стенам и потолку, а мыльное щупальце вошло в Василису на тридцать сантиметров. Я понял, что оно направляется к самой крупной клетке её организма. Эта клетка настолько велика, что её можно увидеть невооружённым глазом. Она напоминает перекати-поле, свитое из жёлтых, как омлет, проводов.

Жук выдавил раму из проёма, окно обрушилось на пол и мелкие осколки перемешались с уже разбитым зеркалом и мышиными катышками. Тяжёлый морской бинокль соскользнул с головного сегмента чудовища и нанёс мне увечья в районе копчика. Я взвыл и отполз в сторону, тщетно пытаясь зализать ссадину.

– Зачем ты делаешь это с нами?

Похотливый монстр оказался в комнате. Щуп всё дальше проходил в тело Василисы, хорошо смазанный сгустками её крови и мыльным раствором. Одинокий пластиковый венок на голове жука делал его похожим на гавайского аборигена. Я в уме дорисовал ему банджо. «Я и не думал умирать, сынок», – как бы говорили яростные фрикции его слизня. Рентгеновское зрение, приобретённое на один краткий миг, позволило мне увидеть, как генитальный глист арахнида проткнул яйцеклетку Василисы и, резко рванувшись назад, выдрал этот шарик из её лона. Нас с нею забрызгало грязной кровью. Щупальце втянулось обратно в пасть жука, и он медленно жрал яйцеклетку, подрагивая усиками. Затем раскрыл створки панциря, высвободил мятые крылья и упорхнул в мерцание звёзд и песни цикад.

Одержимая чувством утраты, Василиса обняла меня за шею и заправила в себя мой обмякший хер. Тот быстро расправился внутри, и я долбил её, пока не потерял сознание.

Меня разбудил её утренний минет. Ужасно зудело горло.

– Ночью было круто, – проворковала Василиса, вытягивая ко мне свои неприятные фиолетовые губы. – Прости за царапины.

Её задница нависала прямо над моим лицом, пока она сосала. Я не удержался и лизнул её клитор. Потом обхватил её бёдра и зарылся носом в этот горячий сочный фарш.

Мы ещё раз трахнулись.

Мы ещё раз трахнулись, принимая душ.

Мы ещё раз попробовали трахнуться, пока она шинковала суккуленты на салат, но я не смог подобающе сэрегировать.

Мы старались удовлетворять свою похоть как можно чаще, пока у неё продолжались месячные. Помню, отец, в один из своих редких и кратковременных приездов, сказал мне: «Заделать отпрыска до тридцати – значит прервать собственную жизнь». Я залез в свою настоящую жужу, чтобы запечатлеть эту мысль морского волка в цифре, но отчего-то вместо слов на экран полезли бессмысленные наборы символов.

В основное сообщество моего лингвистического эксперимента возжелали вступить ещё сто шестьдесят два любопытствующих ничего не понимающих проходимца. Я проигнорировал эти просьбы, и отказался от импульса отредактировать абракадабру из своего поста.

Потом Василиса снова позвала ебаться.