Vалерия

Автор: R. Pashkevitch 1.

Я решил переночевать в N, поддавшись на призывы бесхитростной придорожной рекламы. Город оказался серым и сморщенным, как мумифицированная конечность. Был замечательный тихий вечер, необычно тёплый для середины апреля.

Почти сразу нашлись меблированные комнаты за уместную цену, а ниже, в подвале того же здания — обширный полутёмный трактир.
Посетители трактира разом обернулись, когда я вошел, и стали без стеснения меня изучать; человек за стойкой напряженно улыбался.
Стулья были столь массивными, что передвинуть один из них оказалось непросто; более крупная мебель, очевидно, не трогалась со своих мест веками, вросла в пропитанный пивом пол.
Меня заинтересовала картина, висевшая так, что была видна из каждого уголка заведения; проезжая по городку, я уже видел на рекламных щитах нечто подобное, но теперь смог рассмотреть в деталях.

Это был портрет молодой женщины, блондинки с мягкими чертами и чуть усталым материнским взглядом; в этом взгляде чувствовались тепло, укор, легкая ирония и еще нечто неуловимое, некая неуместная нота — будто, скажем, на портретисте не было брюк.

На ней было белое платье в мелкий цветочек, в руках — большой смирный кролик. Ее организованно окружали цветы, словно агенты ФБР, не оставляя путей к отступлению. Розовые и белые, похожие на тюльпаны или ирисы, они были повсюду — вплелись в волосы, росли под ногами. Я подумал, что несколько вымученная улыбка дамы наверняка вызвана головной болью, которой не избежать в пропитанной цветочным запахом атмосфере.
Дама смотрела на кого-то, оставшегося за кадром, зато кролик уставился мне прямо в душу безумным черным глазом, полным отчаяния.
Трактирщик принес тяжелую кружку пива и кусок мяса с зеленым горошком. Я поблагодарил и поинтересовался, кто изображен на портрете.

После некоторой паузы (я уже успел подумать, что меня не расслышали) он оглянулся, словно заручаясь поддержкой всех присутствующих, и сообщил:
- Это Валерия. Она живет за городом.
Не успел я спросить, почему портрет некой Валерии столь популярен, как сидевшая через два стола от меня толстуха шевельнулась и неожиданно тонким голоском зачастила:
- Валерия живет в прелестном доме: лёгком, похожем на белую птицу, или на украшение для торта – ажурное, из белого шоколада. Вам обязательно стоит на него взглянуть. Дом стоит на берегу озера, а вокруг лес, и луга, и цветы!

- Двери никогда не запирают, — добавил трактирщик, — да и замков-то в них нет – зачем? Кто сделает доброму человеку плохое?

Я вежливо улыбнулся, не сумев подыскать слова для ответа.

- Она часто приезжает к нам в город, — продолжала толстуха, — ходит по магазинам, покупает для семьи разные подарки, милые пустячки, безделушки. Валерия говорит, что необходимо каждый день показывать родным свою любовь.

Все согласно кивнули. Отрешенно сидевший у окна мужчина вдруг улыбнулся чему-то в своих мыслях и негромко сказал:

- У Валерии две машины. Она никак не может запомнить их длинное название, её муж всегда хохочет, услышав, как она пытается проговорить трудное слово, и целует её в макушку. Белая – на каждый день, а серая, цвета сумерек, под задумчиво-меланхолическое настроение. А черному в её жизни места нет вовсе.

- У Валерии есть муж, конечно, а как же: солидный, красивый, чуть старше, а занимается он всё время разным, чтоб не наскучить, — подал голос кто-то из-за дальнего стола.
- Сегодня он – владелец нефтяных, скажем, месторождений, очень много знает про нефть, рассказывает, что знает, детям за ужином: как нужно и полезно для людей его дело; а завтра уже знаменитый писатель, нет-нет, ничего такого, не подумайте – он пишет добрые книги, очень хорошие и познавательные, написал уже целых две полки, и гордится тем, что нет в его книгах ни крови, ни неприличностей – так и говорит в интервью с улыбкой: «У меня, знаете ли, дети. И я пишу такие книги, каждую из которых мои дети могут прочитать, и мне не придется краснеть перед ними». А послезавтра он – кто-нибудь ещё, всегда разный: бизнесмен, генерал, артист, композитор, учёный… с ним интересно.

Внимательно слушавшая толстуха подхватила эстафетную палочку:
- Он, кстати, вообще не спит – ему некогда; полчасика или даже часик он умудряется уделить своим хобби. У него их множество. Более всего он любит петь, играть на рояле, плавать на яхте по озеру, а еще коллекционирует всякое: гоночные автомобили, марки, драгоценные камни, всякие старинные вещи, картины, часы, и во всем разбирается досконально.
Дом, конечно, полон этими его коллекциями, Валерия мужа из-за этого иногда бранит, но любя и несильно: ведь она его любит, любит настоящей, полнокровной, чистой любовью, и поэтому многое может простить.

Трактирщик принес сдачу на блюдце и дощечку размером с карманный календарь, с продетой в специальные ушки шелковой лентой; осторожно и церемонно, словно золотую медаль, он повесил дощечку мне на шею и, кивнув, удалился.
Это был миниатюрный портрет Валерии, не тот, что висел на стене, но очень похожий: вместо кролика Валерия держала толстый пучок цветов.

(Я вдруг понял, что это — икона)

Пожилой господин в сером костюме, проходивший по улице, увидев портрет у меня на груди, подошел ближе.
- Валерия, — сказал он. — Сама природа стремится отдать ей всё лучшее: снег у нас тает за ночь, и слякоти совсем не бывает, весной всё набухает и радостно пробивается к солнцу – это так трогательно.
Зимой они всей семьей катаются на лыжах, коньках и санках, играют в снежки, лепят разные смешные фигуры, но более всего Валерия любит лето, ведь можно купаться, носить легкие платья, и шляпы с полями, а ещё — ездить в машине с открытым верхом…

Мне порядком надоело его слушать, и я, кивнув, направился к дверям гостиницы; мне хотелось снять с себя портрет, но я не решался — вдруг это обидит горожан.
- Весна длится в этих местах всего неделю, — продолжал он, глядя мне в спину. — И осень тоже: Валерия терпит их ради разнообразия. Это времена перемен и ненужных сомнений, а кому здесь сомневаться и зачем меняться, когда все и так прекрасно?

- У Валерии дети, трое прекрасных созданий, трое ангелочков, — сообщила дама за гостиничной стойкой, протягивая мне ключ. — Младшая — девочка и два мальчика чуть постарше. Валерия любит детей, любит очень, даже сильнее, чем лето.

И только горничная, протиравшая в коридоре пол влажной тряпкой, удивила меня:
- Я встретила её однажды на рынке. Стояла она, ну вот как вы сейчас, не дальше, красивая, как невеста в белом платье, но запах от нее шел… как вам сказать… тяжёлый.

В номере на столе стоял уже знакомый мне портрет с кроликом, уменьшенный и застеклённый. Я повернул его к стене и забрался под сырое тяжелое одеяло.

Мне приснилась Валерия. На ней был костюм для тенниса, цилиндр и длинные перчатки — все из белого шелка. Она лежала в золотом кресле со специальными подпорками для ног; под короткой юбкой ничего не было, и мне была видна огромная дыра между ее ног, выстланная розовым мясом.

Между её колен сплел паутину большой волосатый паук и теперь злобно смотрел множеством алых глазок.
Валерия напряглась и начала стрелять в меня желтыми мячами, они со свистом вылетали из её мускулистого жерла, словно из пушки; Валерия улыбалась, водила раздвоенным языком по белоснежному фарфору зубов.
Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но в него угодил покрытый слизью мяч и накрепко склеил мои челюсти, я стал задыхаться и
(умер)
проснулся.

Утром я понял, что должен убить Валерию.
Все стало проще и понятней. Моя жизнь до этого момента показалась мне лишь затянувшейся необязательной прелюдией перед настоящим делом.
Я догадался, что не случайно решил заехать в N: кто-то заботливо подвел меня к этому.
Обнаружив над кроватью деревянный крест, я чуть не разрыдался от радости и некоторое время яростно молился, стоя на коленях.
Мне казалось очевидным, что бог на моей стороне, и его доверие очень мне льстило.

Поскольку оружия у меня с собой не было и в номере ничего подходящего не нашлось, позавтракав, я отправился на рынок.
Ничего пригодного для убийства там, однако, не продавали, зато на одном из прилавков я увидел нож и почувствовал, что мне необходим именно он. По счастью, мясник как раз отвернулся; я молниеносно схватил нож и спрятал его под пиджак.

Из города я вышел налегке, пешком, решив, что так будет лучше. Несколько горожан смотрели мне вслед.



2.

Дом Валерии действительно очень красив. Газон тщательно выбрит. Нет ни охраны, ни видеокамер, ни забора. Дверь, в самом деле, не заперта.

Внутри пустота и сладкий запах морга. И фотографии Валерии и её детей, пришпиленные к стенам булавками: сотни, если не тысячи, фотографий. Они расположены по спирали до самого купола.
У оконных отверстий прикреплены виды светлых, нарядных комнат. Они держатся на крюках; красный глянец стен мелко дрожит.
Пол имеет форму воронки, плавно опускается от краев к центру. Там, в самом центре, колодец, наполненный темной жижей, её уровень меняется, словно дом дышит.
Фотографии, свечи и шрамы на стенах, ничего более в доме нет.

Зев колодца напоминал некий вход;
(да что там — он напоминал дыру из моего сна)
я зачем-то снял обувь, сел на край и осторожно опустил ноги в жидкость — как оказалось, теплую и густую.
Я оттолкнулся руками, соскользнул вниз, в теплое желе со слабым ароматом (привокзального сортира)
(бойни).

Перемещаясь вниз по скользкому каналу, закрыв на всякий случай глаза и задержав дыхание, я окунулся с головой и почти сразу почувствовал некое сопротивление — что-то мешало мне двигаться, но потом сопротивление исчезло, словно порвалась некая пленка.
Я остался на месте, повиснув в жидкости, как заспиртованный уродец, но мир вокруг меня поменялся, верх стал низом,
(словно я нажал на педаль, приводящую дом в действие)
(словно перевернули песочные часы)
и я рухнул вниз головой на каменный пол, выплеснулся вместе с тонной кровавой жижи.

Очнувшись, я понял, что повредил руку и, что куда хуже, сломал ногу: она не слушалась меня и выглядела неестественно. Боли пока не было, лишь дрожь и нарастающий жар.
Я протер глаза и огляделся.
Неподалеку стояли двое детей Валерии: мальчик и девочка, они с любопытством на меня смотрели;
(их лица покрыты синей сетью сосудов, глаза — тусклая скорлупа)
они приближались.
«Должен покончить с этим» — прошептал я и здоровой рукой вытащил из-за пазухи нож.
Мне удалось дотянуться до мальчика первым; нож с хрустом рассек серую кожу, пролилась черная жидкость.
Девочка распялила рот и завизжала,
(этот визг — ее оружие; от него темнеет в глазах)
топнула ногой в лакированном красном ботинке.
Пол подо мной превратился в труху, и я провалился вниз, на следующее дно дома.
На этот раз падение было очень болезненным; левая рука окончательно вышла из строя.
Несколько минут я лежал без движения, дожидаясь, когда боль схлынет.

Тут полумрак, и занавески из тяжелого бархата.
Я пополз,
стал осторожнее, заметив силуэты на ткани -
они двигались, деловито и суетливо, и я понял: там Валерия со своим мужем, они
(заняты делом)
(любимым делом)
(любят друг друга).

Я подполз ближе, скрипя зубами, отодвинул ткань, заглянул:
(цепи, о, там множество цепей с рыболовными крючками не менее чем пятнадцатого номера)

и плети с крючьями, подвески, платиновые наручники, противогазы, и рогатые маски, и детские чучела;
(нежно-розовые резиновые хуи смотрятся среди всего этого так наивно! так трогательно)
(нержавейка на бархате)
и помпы, стеклянные колбы с насосами, и шприцы, и выделанные кожи, и серебряные зажимы, иглы, павлиньи перья;
(вокруг супругов неудачные эмбрионы в банках, но живые)
(они смотрят)
(безмолвные зрители)
(их это возбуждает)

и лезвия, и тиски, и блюдца;
и свечи, они трещат и коптят;
(кто-то стонет, тихо и устало, в этом стоне такая тоска и предчувствие смерти)
(трещит кровать)
и покачивается балдахин, за которым
(судорога по ее гладкому телу, насаженному на непомерный слоновий хуй мужа)

(они жрут)

(пьют мочу и кровь)
(вводят в вену)

(едят говно)
(размазывают серебряным шпателем)

Проспиртованные трупы младенцев.
(режут бритвами, отсекают головы)
(оттягивают и режут, раскрывают и вырезают)
(ломается кость)
На золотой тарелке глаза — голубые и мутные, удивленные.
(катают их языками)
На стенах иконы, и портреты детей.
Все в крови, и в дерьме, и в светящейся зеленым сперме, повсюду полиэтиленовая пленка и зловонные лужи; над кроватью с потолка свешивается нечто бесформенное, кровавое.

Оно дышит.

(потрескивают аккумуляторы, скрипит резина перчаток)

Что-то плюхается на пол.
Валерия хрипло смеется.

(они снова начинают)

(её горячее чрево)
Трещит кровать.
Капает кровь.

(Кто-то умирает)

(они двигаются быстрее)
Он рычит, словно зверь.
(его спина поросла шерстью. Под ней движутся мышцы, твердые, как слоновая кость)
(он кончает)
(она выпускает из зубов изжёванную детскую ручку)
(она издает нечеловеческий крик. Из ушей вытекает струйками ядовитая сперма.
Сперма заливает её глаза, течёт из носа, раздувает живот)

(она откидывается назад, конвульсивно дергается, волны судорог искажают ее тело)
(ее чрево)
Она ничего не замечает вокруг.
Он хрипит, упав в подушку лицом.
(обильно течёт слюна)

Сейчас!

Я встаю на здоровую ногу, приближаюсь, держась за занавески.

Нож входит ровно посередине, между грудей.
(никакого сопротивления, никакой кости)
Меня обдает коктейлем из дерьма, спермы и крови и чего-то, похожего на крупную рыбью икру.
(в лужах дергаются и пищат зародыши)

Она неподвижна.

Он хрипит, я слышу, как стучит кровь в его висках;
я делаю к нему шаг, заношу лезвие -
(что-то не так) -
нож тает и стекает по моим пальцам.
Торжествующий рёв.
Она
(обновляется)
хватает меня когтями. В её глазах пляшет пламя.
(Она ждала этого)
(ждала меня)
моя кожа лопается, тело расходится по швам
я падаю на кровать, на влажный алый шёлк
они тянут и глотают мои внутренности
кровь течёт, смешивается со спермой

(они снова начинают)

зародыши лакают кровь

(они двигаются быстрее)

трещит кровать

(кто-то умирает