Охвачены

Автор: Антоновский — Вот она дура тупая – думал Калягин пробираясь сквозь небольшой лесок во дворе высотных домов на Подвойского. — Воооооооот – дура тупая. Он бросил взгляд наверх. Темное небо весело над ним исчериканое голыми зимними ветками. – А вооооот космос.
Колягин упал. Некоторое время он лежал в снегу, вяло, шевеля челюстью. Снег таял во рту, и Колягина стало тошнить. Он перевернулся лицом к небу. Ветки поплыли в невыносимом танце, завалили на бок, заставили сблевать. С полминуты он простоял на карачках. Потом стало лучше. Встал. Отряхнулся. Пошарил в карманах. Попытался закурить. Зажигалка забилась снегом. Со злости швырнул её далеко куда-то и так и пошёл с незажженой сигаретой.
Глухая ненависть в саднящей голове, обратилась ледяным спокойствием. Фонари оставляли желтые лужи на снегу, было пустынно, меланхолично, до ближайшей стекляшки надо было пилить ещё две остановки, до дома три. Где-то недолго покричала сигнализация.

Калягин попытался восстановить в голове черты, той таинственной девушки в красном платье, которая этой ночью, так подло уехала с каким-то громилой на серебристой ауди. Громила ткнул Калягина в плечо, когда тот пытался остановить девушку садится в машину, сжал ей тонкое запястье, заглянул в ледяные глаза. Теперь от неё осталось в его сознание только улыбка, как от чеширского кота. Только улыбка, февральские веснушки, радостно разбросанные по всему лицу, красное платье. Калягин закрыл глаза. Снова появились вертолёты, на этот раз пронесло, только сглотнул кислого – полегчало.

В стекляшке продавщица вязала, уставившись в черно-белый маленький телевизор. Глубокой ночью там показывали сериал Детективы. Было очень ярко. Щурясь, Калягин как-то обречено, изучал холодильник с пивом.
Неожиданно, это ударило в одну секунду, в голове раздался какой-то серьезный шум, как будто кто-то настроил в мозгу радио на пустую волну. Шум усиливался. Калягин повернулся к прилавку, схватившись обеими руками за виски.

Через несколько долгих секунд всё утихло. Он даже немного протрезвел от такого. Напротив него ошеломленная стояла продавщица. Она бросила вязанье. Телевизор почему-то был выключен.

- Вы тоже это слышали? – немолодая уже женщина, с черными крашеными волосами, сжатое морщинами лицо.

Калягин онемел. В его голове вертелись какие-то гнусные, смешные ругательства. Означали они одно — произошло что-то безумное. А потом вдруг всё забылось. И он снова захотел пива.

- Хайникен, пожалуйста. – выцедил наконец-то из себя Калягин и протянул мятую сотню продавщице. Та не спешила её брать.
- Вы это слышали? – ещё раз спросила она.
- Что слышал?
- Какой-то неясный звук. Как будто, как будто шипение от радио, и потом яркий свет, очень яркий, и это повторяется, повторяется – продавщица пробормотала это, в пол голоса, уже не воспринимала покупателя напротив, а потом потянулась в карман, растянутой вязаной кофты, достала мобильник и начала набирать чей-то номер.
- Пиво можно и зажигалку?

Она на автомате, свободной рукой вначале достала из под кассы зажигалку, потом отключила сигнализацию. Холодильник запищал, Калягин достал бутылку Хайникена и не дожидаясь сдачи вышел.

Спокойствие ночи вновь встретило его, окатило прохладой. На улице он совсем отрезвел. Хотя живот снова начало неприятно крутить. Но убыстрятся, не хотелось.

На ходу, вскрыл пиво. Пробка выскочила, взмылась вверх, и исчезла где-то в черном небе – Калягин даже улыбнулся такому. Глотнул, стало легче.

Казалось, где-то вдалеке поют птицы, но была зима, и представить себе такое просто невозможно. Штиль. По улице ни одной машины не проедет. Слышно чавканье собственных ботинок, по рассасывающейся снеговой каши тротуара. В голове путались мысли – от работы вроде отпросился, значит до поздна – спать, хотя всё равно звонить будут, обещал к сестре – Верке, но ладно, подождёт, ещё какие-то дела были – Калягин напрягся, но никак не мог вспомнить, надо было взять ещё пива чтобы с утра не бегать никуда, или днём, или когда он там проснётся, сядет, посмотрит фильм, или не идти домой? – на секунду он завис в нерешительности – может поехать куда-нибудь, куда? Где женщины, где веселье, где будут рады странному незнакомцу, который наговорит с три короба отборного бреда – Калягин всегда такой ответственный, переживающий из-за всего, свой парень на которого всегда можно положиться, на которого может даже излишне все перекладывают, Калягин у которого в голове всегда заботы о других, он хотел сейчас побыть один, безответственным, совершить что-то совершенно разгильдяйское, поехать в центр, познакомится в кабаке, подраться, уехать с молодой, жизнерадостной, так же как он хотел уехать из этого окраинного шалмана, когда бандитообразный громила его опередил, ещё на утро напиться пива, впасть в запой дня на 3 … сегодня только четверг — мысль превратилась в гул, гул нарастал, как будто реактивный самолёт снижался в голове. Глаза Калягина были открыты, но в какой-то момент, казалось, они открылись ещё как-то, уже открытые…он не мог это объяснить, но цвета вокруг резко поменялись, как будто кто-то настроил контрастность вокруг. Ночь стала гуще, но сиятельнее. Гул не утихал. И главное, он не сразу обратил на это внимание на небе, на черном с серым отливом заволоченном небе, появились три точки. Три жирные с пятирублевую монету, где-то в районе Сириуса и чуть выше девятиэтажных крыш, точки. Одна синяя, другая желтая и третья кислотно-зеленая. Точки маятником покачивались, еле заметно, но Калягин заметил. Он вообще вдруг стал, что ли чувствительней к окружающему.

Гул не спадал. Три точки начали приближаться, причём приближались они именно к Калягину. Тот стоял посреди улицы не в силах оторвать от них взгляд. Теперь предмет на котором были три этих точки стал отчётливей – это был конус, странный конус… и ..
Гул превратился в помехи, какими они были в стекляшке, голову разрывало на части. Бутылка пива разбилась, сам Калягин упал на четвереньки, он попытался сблевать он выходили страшные, утробные звуки. По Калягину шарили три луча – красный, желтый и салатно-зеленый. Лучи были не жирные, с запястья в диаметре, прямые, били в глаза, и тогда какой-то дикий страх прошибал всё тело. Будто внутрь Калягина кто-то залез и разбирает всё его содержимое – органы, мыли, чувства – изнутри.

А потом всё вдруг прекратилось. Снова стало тихо и спокойно. Вокруг, и Калягину тоже. Осталась только ночь с включенной контрастностью. Он встал. Вся одежда была грязная от черной воды со снегом, на ладонях остались ссадины.

Пошёл. Шёл – ни о чем не думал, был опустошен. Просто мыслей не было.

- Эй постойте – сзади кто-то позвал, Калягин даже не вздрогнул. Женский голос. Обернулся. Вдалеке маячила фигура. Продавщица из стекляшки. Она уже смешно семенила к нему, запахивая рукой на груди кофту. – Постойте я всё видела.

Калягин убыстрил шаг. Инстинктивно. Она догнала его. Дернула за плечо.

- Постойте! Вы – вы в порядке?

Калягин безразлично смотрел сквозь неё. Казалось, не замечал.

- Это не первый раз, поймите. Я уже видела это. Они – они здесь! Понимаете. Я не знаю кто они! Они изучают нас.

Калягин нахмурился. Что от него хочет эта сумасшедшая. Такая прекрасная ночь и он один в ней, наедине с миром. У него вдруг стало прекрасное настроение. Словно его окатили волшебной водой, вернули жизни. Продавщица показалось ему смешной. Он даже дотронулся до её лица. Легонько и нежно. Женщина смутилась. Она не на шутку завелась:

- Вы что не понимаете того, что происходит? Не понимаете, что только что с вами произошло?

Калягин молчал. Он, правда, не понимал. Достаточно было тех ощущений, которые были у него сейчас. Ощущений внезапно свалившегося счастья, или даже счастливого покоя.

- Вы что не слышите меня или они вас тоже? – она начала трясти его, но Калягину кажется, было абсолютно всё равно. – Они вас – всхлипывала – вас…на вас…по-де-йст-во-ва-ли…
Продавщица расплакалась, она уткнулась в широкую мужскую грудь, и выла страшно, безнадежно выла. Так её Калягин и оставил, сам отошёл, а она осталась посреди дороги выть.

По пути домой ему всё нравилось, он наслаждался зимней дорогой, наслаждался домами, уютными закутанными в февраль застойными многоэтажками, наслаждался тусклым оранжевым светом фонарей. Все в воздухе шептало ему о том, что всё в порядке, что существует только он и этот странный прекрасный мир ночного микрорайона, февральского, готового как тигр к прыжку в весну.

Ему нравился подъезд с облупившейся зеленной краской с черными прыщавыми надписями, похожий на окурок сигареты с жёлтым фильтром лифт – от него веяло настольной лампой и уютными делами, собственная входная дверь, в обесцвеченной самоклейке, он получал удовольствие от того, как поворачивается ключ в замке, как скрипнула дверь и открылся темный коридор, ледяной ветер покинутого дома, он чутко среагировал на то как сам включил свет, его душа облизывалась, как кот наевшейся сметаны.

Калягин уже совсем не был пьяным, но таким счастливым он никогда не был. Не стал сразу спать, некоторое время посидел на кухне, смотрел в окно, на двор в паутине деревьев, детские сняряды в черных провалах от подтаявшего снега. Припаркованные, спящие машины. Перед сном он смотрел на потолок, и даже потолок ему нравился. Кое-где штукатурка треснула и тонкие линии, изломы графично тянулись – обрывались, сплетались. Так в своих мыслях он уснул.

Разбудил его телефонный звонок. Будни опустили свою белую, пасмурную тень из окна на квартиру. Перед тем как взять трубку Калягин подумал о том, как он свежо себя ощущает, чувствует. После нервяков последних дней, после такого перепоя как вчера – это было парадоксальное ощущение. Он поднял мобильник. Ревела сестра. Муж жестоко избивал её. Она всегда звонила, после очередных побоев и ревела. Обычно Калягин разбирался с её мужем, несколько раз они даже дрались, муж каялся – обещал, но потом опять срывался в штопор, был неуправляем, бил.
Калягин закрыл глаза. Даша – сестра, что-то лепетала в трубку, но ему было всё равно. Впервые в жизни, абсолютно всё равно. Ветер из щелей в окнах чуть колыхал шторы и Калягину нравилось на это смотреть. В голове невольно мелькнула мысль, что он стал поэтом, или художником, что он мог бы описать это или нарисовать.

- Ты приедешь? – обреченно спросила сестра – приезжай, пожалуйста.

Калягин замотал головой, впервые он отказался, была долгая пауза, потом он вальяжно, не своим голосом проговорил – Извини, извини не могу.

Даша явно не ожидала такого поворота. Она даже ойкнула. Она назвала Калягина по имени, громко с выражением. Он не прореагировал, что-то теплое переливалось в нём, спокойно, как в водяных часах, которые сами переворачиваются.

- Извини Даша, — повторил он – сегодня не такой день …

На том конце связи расплакались. Калягин нажал отбой.

Он встал, походил по квартире. Свежо и уютно. Заварил кофе. На какие то моменты Калягину казалось, что он забывает кто он есть. Забывает место работы, забывает Светку которая вот уже пол года как переметнулась к этому мудаку, забывает свои проблемы, долги, невыполненные дела. Он прибывает в настоящем – здесь и сейчас, и хочет чтобы просто так же и продолжалось. Он закрывал глаза и что он себе не представлял, все казалось ему значительным и прекрасным. Мир обрел красоту, покой. Это касалось моментов в жизни, ситуаций происходивших с ним и с другими, каких-то мест, где когда-то бывал, и мест которые только представлял себе. Это касалось и вчерашней ситуации – девушки в красном платье, громилы, как тот уводит её к себе в машину – это было так гармонично и естественно и всё что происходило потом. Кроме одного момента, который Калягин не помнил.

Надрывался мобильник с работы, он Ваньки, которого давно обещал устроить, приятелюв фирму, от мамы, снова от сестры, даже пришло обидное СМС от бывшей с какими то невнятными угрозами, она считала что машина их общая, и требовала какой-то смешной компенсации хотя ей и так досталась квартира, за которую он отдает кредит. Калягин никому не отвечал. Он сидел и как чётки перебирал в голове прошлое, настоящее, будущее. Ему так нравилось в этой квартире, нравилась обстановка вокруг, которую он вчера ещё ненавидел и бежал отсюда поскорее напиться. Это была квартира друга, который свалил в Германию и может через полгода вернётся. Но ничего и тогда Калягин что-нибудь придумает. Он был абсолютно спокоен о том, о чём паниковал ещё вчера.

Раздался звонок в дверь. Настойчивый, долгий. Калягин открыл.
Перед ним стояла женщина – продавщица из стекляшки. Она стояла грусная, обращенная к Колягину, готовая в любую минуту начать какой-то долгий монолог.
Он жестом пригласил её пройти.
Она вошла. Явно нервничала. Когда вошла её слегка потряхивало. Она была совсем не старая ещё, лет 45. От неё пахло духами и карвалолом.

- Вы помните меня? Я еле вас нашла.
- Вы продавщица, я покупал у вас пиво – вчера, кажется я был сильно пьян, но знаете удивительно, я помню. – он с удовольствием отметил что это воспоминание было каким-то приятным, как воспоминание о первой любви, или ещё о каких-то лучших моментах в жизни.
- Да, да – вы помните что там было, помните?
- Что? О чем вы говорите? Раздевайтесь, у меня есть свободное время –она казалось ему прекрасной, частью большого, великого мира.

Она разделась. Он пригласил её на кухню. Заварил ещё кофе. Она как то, может даже кокетливо, отказывалась.
Села напротив него.
- Поймите это очень важно, я прошу вас выслушайте меня! Вы не ощущаете себя странно?

Калягин пожал плечами. Что странного? Прекрасное, дивное состояние.

- Послушайте, мне кажется, они подействовали на вас, я сама видела это три луча, они изучали вас, я видела это.

Калягин как-бы даже не слушал её. Рассматривал. Чудесная женщина, что-то странное говорит и это так интересно. Не слушать, просто ощущать.

- Понимаете, это не первый раз, они вышли со мной на контакт, они изучали и меня, хотели подействовать, но я сильная, я оказала сопротивления, отказалось от — чуть замялась, но продолжила — …. это начинается здесь, в спальном районе, у нас на Большевиков, но сколько их по всему миру! Я оказала сопротивление, я смогла, я очень сильная, я вошла с ними в диалог, вы знаете, что они делают, они внушают людям спокойствие, умиротворение, счастье, они внушают всё это людям, чтобы сделать их своим оружием, захватить их, я не знаю как, может они попросят плату за это счастье, какую-нибудь услугу, вы понимаете, как героин, понимаете…
Калягин улыбался. Улыбался той чуши, которую несла эта сумашедьшая. Искренне радостно улыбался, даже иногда посмеивался.

- А может нет, может просто они хотят внушить это всем людям, чтобы потом нанести удар, чтобы сделать их максимально безвольными, вы понимаете, мы должны бороться, вы же сильный человек, я знаю, я узнала о вас, вы сильный человек

Калягин встал, подошёл к женщине, у неё были сухие губы, милое, даже не смотря на морщины лицо, очень милое, он провёл ладонью по лицу, а потом поцеловал её. Любовь разлилась в нём. Моментальная, резкая, вспышка. Она не поддавалась на его поцелуи что-то лепетала – что-то ещё говорила про инопланетян, но потом растаяла, поддалась. Первый раз они сделали это на кухне.
Потом пошли в комнату. Занимались любовью ещё три раза. В перерывах просто лежали и ласкали друг друга, нежно, как молодые влюбленные.
Потом стало темнеть. Они лежали на его кровати, иногда улыбались его надрывающемуся мобильнику. Им нравилась мелодия, и им нравилось, когда она замолкала.
Февральские сумерки из окна нежно кутали их.
И он был счастлив. И она была теперь счастлива. Где-то далеко, далеко, была ещё тревога, но её все больше и больше уничтожало то нежное, чего у неё уже давно не было. И рядом был он и им было хорошо.
И она спокойно улыбалась.