Доктор Долгов (цикл Деньги)

Автор: Khristoff «Только бы не большой, только бы не большой». — Наташа с замиранием сердца смотрела на двери обоих лифтов. В шахте послышался негромкий шум подъезжающей кабины, раздался мягкий стук, как будто кто-то хлопнул в одетые в варежки ладони, шум стих и спустя мгновение, с глухим лязгом отъехала широкая створка грузового лифта. Чертыхнувшись про себя, Наташа осторожно заглянула в кабину. Утренняя куча была там же, кто-то стыдливо прикрыл её газетным листком, потом кто-то вдавил листок в кучу, и наконец, кто-то разорвал его ботинком, разнеся грязные следы по всему полу. Запах стал еще гаже. «Пешком или ждать маленького?». — Наташа глянула на два внушительных пакета в каждой руке, дёрнула плечом сумку, закидывая её повыше, и решительно двинулась к лестнице. «В конце концов, это ведь даже полезно», — сказала себе она.

- Долгов, ты здесь? – Добравшись, наконец, домой, Наташа поставила пакеты в прихожей и тяжело дыша, опустилась на пуфик.
С кухни донеслось неразборчивое не то рычание, не то урчание, грохот отодвигаемой табуретки, шлёпанье, потом неясный силуэт в кухонном проёме и вот уже её муж в трусах и футболке, ковыряясь ручкой в ухе, навис над ней фонарным столбом.
- Моё вам почтение, товарищ детский врач, — он поцеловал Наташу в щеку. – Как дела на работе? Для чего такая старческая одышка?
- И вам, моё, товарищ, врач скорой, уф, помощи. — Наташа клюнула супруга, целясь не то в губы, не то тоже в щеку, в результате попала в нос. – На работе сотни сопливых детей, все кашляют, чихают и плачут. Одышка, пешком поднималась, потому что. Потому что, в большом лифте опять кто-то кучу наложил, а маленького ждать не хотелось.
- Куча – это плохо. Это, как сказал бы профессор Преображенский – разруха. А вот дети – это хорошо, это река жизни, а если тяжело будет, ну то есть терпение педиатрическое всё окончательно и без остатка выйдет, то всегда можно купить негашеной извести.
- Угу. Остроумные свежие шуточки.

Муж, сгребая оба пакета одной рукой, повернул обратно, противно шлёпая левой тапкой с оторванным задником.
«Сама новые не куплю, он ведь в этих до могилы прошлепает», — подумала Наташа, сбросила туфли и прошла на кухню следом за мужем.
На обеденном столе она увидела большой круглый поднос с унылым восточным узором, на котором они обычно носили в комнату бутерброды и кофе по воскресным утрам или телевизионным вечерам. Сейчас там лежала стопка тысячерублевых банкнот, а рядом с ней стоял покосившийся, готовый рухнуть в любой момент карточный домик, сложенный из таких же денежных листов.
- Зарплата, кажется, на следующей неделе? – спросила Наташа мужа, с ненужной решительностью принявшегося переставлять содержимое пакетов в холодильник. Продуктами он руководил, как войсками, занимавшими позиции на передовой.
- Это нетрудовые доходы. Так сказать, нечестно нажитый капитал, изъятый у одной преступной группировки. Капитал подлежит немедленному уничтожению и осмеянию. Вернее, сначала осмеянию, а затем уничтожению, путем самосожжения. Нет, просто сожжения.
- Ничего не поняла, откуда они? – Долгов продолжал орудовать в холодильнике, вслух раздавая приказы и сам же их выполняя. Наташа, за десять лет замужества привыкшая к подобному чудачеству, тем не менее, покрутила пальцем у виска для проформы.
– Генерал от продовольствия, откуда деньги, спрашиваю?
- Откуда-откуда, да от бандитов, говорю же. — Голос мужа затерянный в недрах холодильного шкафа, стал глуше. — Да чёрт с ними, с деньгами, успеется. Я тут пока в ночном прохлаждался, новый креатив сочинил, хочешь, зачту?
- Нет, не хочу. Сколько же тут, тысяч двадцать, не меньше?

- Двадцать две. Ровно двадцать две разбойничьи тысячи! – Долгов закончил расставлять продукты и теперь придирчиво рассматривал получившуюся диспозицию войск. Везде царил образцовый порядок. На дверце, под стрелковыми ячейками куриных яиц развернулся отдельный тяжелый артдивизион из трех пакетов молока. На верхней полке – окопались полевая артиллерия молочных сосисок, финского сыра и истребительно-противотанковая бригада докторской колбасы. На нижней – танковый полк из телячьих отбивных и приставленный к нему отряд самоходных орудий – охлажденная курица в полиэтиленовом пакете. Тут же рядом пристроились два пулеметных расчета сливочного масла, минометный взвод консервированной фасоли и отделение связи, представленное двумя плитками горького шоколада. Долгов удовлетворенно цокнул языком («Не цокай» — тут же попросила Наташа, и Долгов цокнул еще раз), — закрыл холодильник и сел за стол.
- Задание выполнено, ложимся на обратный курс. Итак, — сказал он, — про деньги потом, деньги – вздор. Вот, слушай! – он вернулся к столу, вытащил из-под подноса тонкую зеленую тетрадь, и громко, со старательностью школьника-хорошиста объявил:
- Креатив: Чёрно-белый этюд!
- Прости, Сереж, что перебиваю, а он длинный?
- Нет, не прощу. Нет не длинный. Итак, чёрно-белый этюд!
- Извини, последний раз перебью: а можно я буду жевать бутерброд? Я не обедала ещё.
- Ну что за гедонизм, право? – сморщился Долгов и стал терпеливо ждать, пока Наташа нарезала себе колбасу и хлеб.
- Части понесли первые боевые потери, — констатировал Долгов и, остановив рукой дальнейшие вопросы жены, театрально покашляв, стал читать:
«- Кем ты хочешь стать, когда вырастишь?», — спросил бородатый мужчина сидевшего на полу мальчика трёх-четырёх лет.
- Галкой! — не задумываясь, воскликнул тот.
- Вот как, — удивился мужчина, — но почему же непременно галкой?
- А мама мне книжку читала, там галки летают. А вот теперь я рисую. — Мальчик раскрыл книжку-раскраску и на развернутой странице мужчина увидел стаю черно-белых птиц пролетающих над крышей сельского дома. Часть картины была старательно замалевана зеленым карандашом.
- Неплохо у тебя получается. А ты уверен, что это галки?
- Уверен. Ведь это птицы. Птицы – они же галки.
- И не поспоришь, — улыбнулся мужчина. — А знаешь, я тоже хотел бы стать галкой, — сказал он и вздохнул.
Мальчик повторил вздох взрослого и оба вернулись к своим занятиям. Один продолжил закрашивать стаю птиц, другой углубился в книгу, на задней обложке которой был напечатан черно-белый портрет худого юноши с черными, расчесанными на прямой пробор волосами и большими темными глазами, устремленными на всех, кто смотрел на него».
Долгов закрыл тетрадь и вызывающе посмотрел на жующую жену.
- И чего ты от меня хочешь, писатель Толстой? – спросила та, откусывая кусок докторской.
- Как чего? – взвился литератор муж. — Ты креатив слушала или нет?
- Ну, слушала.
- Ну, и?
- Ну и. Опять про Кафку. Не дает он тебе покоя, не дает.
- А как ты догадалась, что про Кафку?
- Галки потому что, и портрет – тут и догадываться не нужно.
- О! Молодец, Зяблик. Тоже читала в ЖЗЛ. – Долгов шлёпнул Наташу по бедру. Почти пошло шлёпнул. Руки его потянулись под блузку.
- Ничего ни в каком ЖЗЛ я не читала. – Левая рука мужа была удалена, зато правая забралась под майку и нетерпеливо поглаживала живот, стараясь пролезть выше.
— Ты уже говорил, что Кафка – это галка по-чешски. И вообще, ты мне надоел со своим Кафкой.
- Но креатив то каков, а? Хорош?
- Да плох твой креатив. Графомания сплошная. Да: доктор Долгов – это, увы, не доктор Чехов и на черно-белом портрете юноша с черными волосами это, к твоему писательскому сведению, тавтология, а галки, к твоему зоологическому сведению, они почти все черные. Так что, как у вас там говорят: учи матчасть, писака.
- Дурёха ты, Зябликова. Это же гротеск, абсурд. Это контркультура, если хочешь знать…
- Всё, всё, всё – замахала руками Наташа, — с меня хватит. Иди на свои форумы и там абсурдничай с такими же графоманами.
- Какая ты после этого боевая подруга? Ты кроме своего «комеди-вумена» вообще ничего не знаешь.
- Ну, там хотя бы смешно и галок никто не раскрашивает. А Кафка твой унылый графоман. И ты унылый графоман. Бу-бу-бу одно только и слышно.
- Это кстати, почти комплимент – Кафка уныл и я уныл. И запомни, Кафка – пророк!
- Пророк — шоколадный сурок. Скука одна.
Наташа встала с табуретки, высвобождаясь от пошлых писательских рук мужа.
- Не сейчас, Сереж.
- А когда?
- Потом, вечером. За Родькой скоро. И вообще, на кухне неромантично. И ты так и не сказал, откуда у тебя эти деньги. – Она кивнула на поднос.
- Да говорю же – от бандитов. – Долгов просительно поглядел на вырез Наташиной блузки, как пёс на кусок мяса, но та решительно помотала головой.
- Вот же, какая ты скучная особа, Зябликова. Одни деньги на уме. На Вернадском сегодня огнестрел был. Выезд мой. Приезжаем, смотрю – лицо кавказкой наружности подстреленное в машине сидит. В шею сквозное, задело артерию. Я, как полагается по клятве Гиппократа всё сделал, чтобы оно не скончалось от потери крови и дальше себе безобразничало и разбойничало. Кровь остановил, в больницу транспортировал. А рядом его дружок постоянно крутился. И мне всё носом своим тыкал: «дарагой, спаси брата, спаси брата». Уже когда в машину садился он мне деньги совать начал. «На тэбе, на!». Я говорю, никаких денег не надо. Так он злиться начал, слюнями меня всего обдал: «Как нэ надо? — завопил, — как нэ надо?! Эта дэньги, доктор – это дэньги, ты че не панимаеш, да?!». В общем, сунул он их мне в карман, мы и уехали. Я хотел все Семёнычу отдать, тот наотрез – только пятерку. Вот, собственно, и всё.
- И что ты тут с ними колдуешь? – спросила Наташа, нарезая себе новый бутерброд и опасаясь услышать в ответ что-то глупое и бестолковое, долговское, как она про себя называла всякие выходки супруга.
- Как что? Это же бандитские деньги. Ни к чему они нам и я решил их сжечь. То есть я в начале их хотел нищим раздать или послать на счет кому-нибудь, но подумал: ну что вот я их кому-то отдам, ну с чего бы? Я ведь не меценат никакой, никогда не был, сострадания подобного рода во мне не наблюдалось, так чего тут начинать. А сжечь, сжечь – это другое, это, понимаешь некий сакральный акт. Как бы очищаюсь я от всего этого. И что-то разрушительное совершаю. Человеку нужно что-то и разрушать. Ну, конечно, тому, кто обычно созидает, а не наоборот. И я вспомнил, прямо перед самым институтом, перед картошкой, мы с Саленым тогда панками еще были, рублей набрали кучу и тоже их сожгли…
- Какой еще Саленый? – Перебила его Наташа. — Ах, Саленый, ну да, ну да. Сережа, ты чего несешь? Какой такой акт тебе приспичил? Не вздумай их жечь. С ума сойти – от зарплаты до зарплаты живем, как питекантропы советские, а он тут деньги живые сжечь вздумал.
- Питекантропы? Ничего себе питекантропы: иномарку только купили, и какую – немецкую!
- Десятилетнюю.
- Неправда ваша, девочке всего девять минуло. А коробка вообще почти новая.
- Всё равно, как питекантропы. Сколько у нас вот, скажем, на сберегательном счету, а? Воот. А люди акции пачками скупают. – Наташа придвинула поднос себе, домик угрожающе покачнулся.
- С акциями и останутся. А мы еще плазму взяли в кредит, а питекантропы не могли. – Долгов вернул поднос обратно и снова полез обниматься к супруге.
- Сережа, милый, — дай мне эти деньги, котик. Ведь это детский сад то, что ты задумал.
- Не могу. Они бандитские и подлежат ликвидации. Пусть и ребячество.
- Сережа.
- Не могу. Никак не могу.
- Долгов, дай сюда деньги.
- Не могу. Ну, прости, Наташ. Глупо выглядит, понимаю, но не могу.
Долгов поднес к крайней банкноте зажигалку.
- Отдай деньги, ненормальный. Долгов, дай сюда деньги! – Шутливого тона как не бывало. Лоб жены прорезала «докторская» вредная морщинка. Долгов убрал зажигалку. Но денег не отдавал.
- Не тронь, бандитское, — он мягко перехватил одной рукой руки жены, другой пытался снова залезть к ней под блузку.
- Да прекрати меня всё время лапать! — Раздраженная, она отошла к окну и прислонилась к холодильнику. Очередная глупость мужа и его совершенно неуместная приставучесть разозлили её не на шутку.
- Ты всё играешься, умника из себя строишь, книжек заумных перечитал, а люди вокруг уже давно сделали карьеру и живут по-человечески. И теперь умничают, но умничают с деньгами.
- Это как это: по-человечески, поясни, воительница. — Долгов оставался самой невозмутимостью, руки вернулись к строительству домика.
- Так это. Ты знаешь как это. Федя Седов в какой-то ядерный НИИ устроился чуть не директором, а он с тобой вместе учился. Я со Светкой разговаривала, он сто пятьдесят тысяч в месяц получает. Вот так это!
- Как это в НИИ да еще и ядерном можно такие деньги получать. И почему Федя, он что же, врач-ядерщик? Ты Свету больше слушай. И Федю, кстати, тоже.
- Не тоже. Сейчас идёт программа какая-то про инновации. Медведев или Путин говорил, не помню кто, но деньги во все эти институты рекой текут. Да все мимо нас. А Федя подсуетился, потому что не дурак. И без всякого блата, между прочим.
- Ну, может и программа по инновации для скорой помощи тоже появится, тогда и к нам потекут.
- Ага, появится. Хватит ерунду говорить. Они, кстати, квартиру купили в Италии, на побеежье.
- Значит, хорошо текут. В смысле – деньги. А зачем им квартира в Италии, для инноваций?
- Они теперь каждый год на море будут ездить. А я на море три года не была! Три года, ты понимаешь это, Долгуша ты долгоносый?
- Ну, так уж и три. – Долгов смущенно почесал кончик носа. – Да если и три, так что? Люди за всю жизнь не могут ни разу съездить, а тут три года. И потом, какие три? В прошлом году на озеро ездили, это почти море.
- Куда? На озеро?! Это ты имеешь в виду те две недели в промокающей палатке в компании пьяных неудачников, где каждый вечер я вынуждена была отбиваться от комаров сидя у дымного костра и слушать ваши каркающие предсмертные хрипы: «мы лед под ногами майорааа»?! Это, по-твоему, почти как на море?! Так вот Долгов, запомни: недоваренная картошка, туалет в кустах и вонючая лужа с илистым дном – это никак не песчаный пляж, синее море и шезлонг с мохитом.
- С мохито, – вставил супруг.
- Что?!
- С мохито, говорю. Это название коктейля и оно не склоняется.
- Это у тех, кто его пил оно не склоняется. А у меня будет склоняться! Я хочу пляж, я хочу море, я хочу купальник, я хочу номер с кондиционером и я хочу стакан холодного мохита! Давай сюда эти деньги!
И она подгребла к себе стопку банкнот и рассыпавшийся домик. Долгов не сопротивлялся, весело глядя на разгневанную жену.
- Ты мохито не пила, конечно, рассказывай. Пила, в Турции вёдрами его в себя вливала. Да погоди ты со своим морем. Что там море: только выбросишь кучу денег — и всё. Никакого удовольствия если разобраться. Одни расходы.
- Да, расходы! – жена взмахнула руками как будто пианист перед началом. — На озеро дешевле, разумеется!
- Еще бы, раза в три.
- А знаешь что, Долгуша. – Глаза супруги превратились в две узкие щелочки, как горизонтальные бойницы в пулеметном гнезде; крылья её тонкого носа задрожали от злости. — А вот ты возьми, да и проведи отпуск со своим Салёным в нашем лифте. В нём как на озере воняет. Возьмите водки, гитару, сидите себе там сколько влезет да песни свои горланьте. Это, уверяю тебя, еще дешевле будет.
— Ну ладно тебе, Зяблик, чего ты тут соколом взвился? К чему эта зависть? Я ж не виноват, что врачам государство так неохотно платит. Поднакопим — поедем на море.
- А эти, вот эти? – Наташа сунула под нос мужу скомканные в руке деньги, — почему нам нельзя потратить эти?
- Да потому что это как взятка. Я же не за взятку работаю. Я клятву Гиппократа давал, в конце концов.
- Во времена Гиппократа кавказцев раненных в автомобилях не находили. И не стреляли каждый день.
- Не стреляли, но резали друг друга будь здоров.
- Так то кто резал? Долгов, ты ведь сам мне рассказывал, что гоплиты друг друга рубили, да, фалангисты там всякие из луков стреляли, тоже…
- Сарисами кололи.
- Пусть кололи. Но это воины были, даже не солдаты, то есть они рождены были для этого, чтобы защищать свой полис, свои дома. Я правильно излагаю, ничего не напутала, нет? А это кто? Торгаши и бандиты. Про них Гиппократ твой ничего не говорил. Может этого раненного вообще нужно расстрелять, а ты его спас. Может, он какого-нибудь мальчонку избил до смерти или еще что натворил подобное. Так он, конечно, должен тебе денег. Во всяком случае, он не имеет на них права. Он их не заработал, он их украл или отобрал или обманом присвоил. А ты имеешь, потому что ты врач. И к тому же врач дуралей. Нестяжатель выискался. Диоген без бочки!
- На расстрелы у нас мораторий, к слову, а клятва на всех действительна. А с дуралеем напрасно вы так. Мой прадед…
- … получил затрещину от самого Пирогова, я знаю. А дед был на консилиуме по состоянию здоровья товарища Сталина, а папе твоему Брежнев подарил поцелуй на всесоюзном съезде докторов или как он назывался. А теперь, — Наташа поправила указательным пальцем на переносице воображаемые очки, — а теперь великую династию хирургов и клиницистов Долговых продолжает врач скорой помощи Сергей Долгов, он же Долгуша, который целыми днями носится по городу на ржавой «Газели» и спасает всякую сволочь, от которой потом не желает брать денег, которые он заслужил!
- Да с чего ты решила, что я их заслужил…
- Заслужил! Да! Полностью и абсолютно заслужил. Если ты их, если ты этих денег не заслужил, тогда вообще никто ничего нигде не заслужил! Никто, никогда, не заслуживал их так как ты!
- О, патетика пошла, — протянул Долгов.
- Хватит, хватит умничать господин умник. Я серьезно, я абсолютно серьезно. Да, я знаю, что многие живут хуже нас, многие гораздо хуже. И мне не плевать на них. Но что зависит от этой кучки денег от этой жалкой кучки невесть откуда свалившихся денег, которые ты не украл, а заработал. Честно заработал. Ведь тебе их дали, в руки дали, разве нет?
- Ну, дали. А если мне завтра, к примеру, спасать того же Гитлера, а потом Геббельс мне тысячу рейхсмарок даст, мне что прикажешь, взять их и в Баден-Баден сгонять?
- Причем здесь Гитлер?! Это же не Гитлер был. Какой-то человек раненный, ты же его не знаешь. А вдруг, он и не бандит вовсе? И вообще, почему ты решил, что он бандит?
- О, уже не бандит. Может, кстати, и не бандит. Давай я узнаю, бандит ли он, и если нет – возьму. По рукам?
- Нет! Чего узнавать, Сергей, ты о чем говоришь вообще? Позвонить в больницу и спросить не Гитлер такой-то кавказец с ранением в шею? Дурдом какой-то. Почему нельзя нормально договориться, съездить в отпуск и всё. Почему нужно из всякой мелочи раздувать проблему мирового масштаба? Да и пусть Геббельс! А ты возьми. Ты ведь ни ему, никому другому этим не сделаешь хуже или лучше. Ты скорее всем сделаешь хуже, если Гитлера вылечишь, а не деньги у Геббельса возьмёшь. Ты не думал об этом?
- Да думал, если честно.
- Вот именно. Может этот кавказец убийца, а ты его вылечил!
- Погоди, он уже был убийцей, потом стал не убийцей…
- Не нужно цепляться к словам мистер грамматик, не нужно!
Она бросила деньги на поднос и встала в стойку. Скрещенные руки на груди, взгляд бежит прочь из квартиры за окно, через двор на соседний дом, загораживающий небо; с гордо поднятой головой – так обижаются герои в мелодрамах. Так обижалась Наташа. Долгов молчаливо ждал, вертя в руках зажигалку. Наташа присела на краешек табурета и уставилась в плинтус. Долгов заметил, как дернулась нижняя губа, как предательски задрожал подбородок.
«Перегнул похоже. – Подумал он. — Как есть перегнул. Да к черту все эти принципы».
- Хорошо, хорошо, малыш, ты чего. Зяблик? А, Заблик? – Долгов осторожно погладил жену по голове, обнимая её за плечи. – Возьми их себе и съезди сама на море. А мы с Родькой в Беловское сгоняем. Такой вот будет исключительно русский интеллигентный компромисс с совестью. То есть и волки сыты, но не веселы, и овцы целы, да испуганы.
Серые глаза в прозрачных лужицах слёз с недоверием и надеждой взглянули на него. Наташа смахнула слезы и вытерла кулаком покрасневший нос.
- Честно?
- Честно-пречестно.
- А как же Гитлер и Геббельс?
- Да в задницу их. Глупости это всё, пережитки по большому счёту. Поезжай, поезжай.
- А так можно? Ты не обидишься? — Спросила она.
- Постараюсь пережить этот трагический отрезок в моей жизни. Только с врачами-ядерщиками и прочими кудесниками от инновации в безумства никакие не вступай.
- Ты что, я – нет, никогда! Долгуша, ура!!! На море!!! – Наташа повисла на шее у Долгова целуя его в щеку и почти сразу же ощутила руки мужа на груди. На этот раз они хозяйничали нагло, ничем не стеснённые, стащив обе чашки бюстгальтера вниз.
- Тогда идем, — промычал муж, пальцы ковырялись с пуговицей на джинсах.
-Ты извращенец, натуральный извращенец! Погоди, что ты делаешь, ты растянешь мне лифчик.
Она расстегнула крючок и вытащила бюстгальтер из-под блузки, которую Долгов тут же одним рывком стянул с неё через голову.
- Если бы я лифчика твоего желал, тогда – да, я был бы извращенцем. Но я же желаю законную супругу, которой только что пожертвовал деньги и совесть.
- Скажи ещё, что купил меня. – Наташа села ему на колени, обхватив его ногами.
- Ну, почти купил, — пуговица на джинсах поддалась.
- Что? Ах, ты какой, Сереж, погоди, не здесь, по крайней мере. И мне нужно в туалет.
- Это лишает момент страсти на девяносто девять процентов, — заявил Долгов, страсти, однако, не уменьшая нисколько. – Хорошо, я готов и жду вас на супружеском лоне. Раздетую и желающую так сказать постичь и всё такое.
- Идем, идем, извращенец. Маньяк, натуральный маньяк.
Они встали. Долгов на секунду задумался.
- Погоди, — сказал он и, схватив верхнюю банкноту и ручку, начертал на ней что-то.
- Вот, полюбуйся. Это мой протест и презрение к деньгам и прочим материальным благам.
Наташа прочла надпись вслух:
- Деньги – это грязь! – Она улыбнулась. — Сережа, ты же врач, у тебя почерк должен быть как клинопись шумерская. А здесь каллиграфия сплошная. Значит ты врач никудышный.
- Очень даже кудышный, — возразил Долгов, — так ведь это не диагноз врачебный, это прокламация. Она должна быть доступной массам.
Долгов подхватил супругу на руки и понес её в спальню.
- Погоди, мне нужно в туалет. Я через минуту. – Наташа юркнула за дверь уборной.
- Полминуты! — Прорычал Долгов, стаскивая с себя трусы и майку.