Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Здоровье дороже:: - Война из мести.Война из мести.Автор: Белый Тайсон За пыльным окном общей кухни дома, где я жил, стояла привычно дождливая погода, а у профессора физико-математических наук — Николай Николаевича Вакина, хуй привычно не стоял больше сорока лет.В безрассудную пору молодости Николая, все барышни города ласково именовали его, не иначе как – касатик. Уверен в себе, умен. В меру щедр, не в меру напорист, по мелочам не разменивался и душой не болел. Обладая мягким мелодичным голосом, с легкостью превращал звуки в мед, настолько обожаемый женским слухом. Николай Николаевич всегда принимал за должное, данную ему природой привилегию — с легкостью добиваться любой понравившейся ему женщины. В самый темный понедельник года, Николай Николаевич в баре на Тверской улице, хвастал перед друзьями своим уникальным умением. Юный господин Вакин брал в ладонь пивной бокал и с легкостью разбивал его об свой окаменевший детородный орган, чем приводил в восторг даже бывалых, вороватых зевак. Под звуки жидких аплодисментов и невнятной пьяной речи конферансье, в приспущенных штанах с лампасами, на сцену ресторанного зала, выстроенной в форме продолговатого гриба, вышла молодая цыганка Роза. Дочь кочевого народа рвала сердце Николай Николаевича на атомы хитросплетенной игрой на скрипке. Шестнадцатилетняя цыганка Роза с распущенными черными волосами, словно конская грива, смуглой, кофейной кожей и блядскими толстыми губами, до встречи с обворожительным кавалером Вакиным, лишь грезила о любви. О любви честной, сильной, по-цыгански красивой, но получилось совсем иначе. По-русски. Порвав девственную плеву, пьяный Николай Николаевич рукой растёр кровь по своему лицу, подражая вождю команчей – Куана Паркеру. — Ну, мне пора, золотце. – напел одухотворенный Николай, натягивая исподнее на окровавленный член. На улице чуть брезжил рассвет, выметая из города остатки, синей, туманной ночи. — Ты молодой, а сил у тебя, как у старика. Тьфу, на тебя, немощь. – Роза, прикрывая ярким, разноцветным платком наготу, чувствовала себя униженной и обманутой, и проклинала Николая Николаевича, на чем цыганский свет стоит. Болезненный холод ниже пояса, через сутки поставил Николай Николаевича перед фактом — бесповоротного мужского бессилия. Впоследствии каждый раз, когда очередная незнакомка при встрече кокетливо опускала взгляд, Николай Николаевич параноидально твердил себе, что всё, чего она хочет – высмеять его в глазах общественности. За прошедшие с того памятного дня сорок лет, Николай Николаевич не раз умывался слезами и бился об заклад, что по количеству выделенной слезной железы он выплакал никак не меньше, чем целый Тихий океан. Но слезы кончились, оставив в организме профессора физико-математических наук только желчь. Сделав большой шаг на обочину, прочь от человечества, Николай Вакин поселился отшельником в неживописной деревне, где-то на краю вселенной, вместе с верным другом – псом Харитоном. С годами голос профессора не утратил мелодичности, лишь перестроился на новый лад. Старый пюпитр слов был выброшен из головы и забыт, а новый более короткий и женоненавистнический, врезался в сознание профессора Вакина, как казалось, навсегда. Я, чтобы хоть как-то занять свой праздный досуг, неоднократно навещал Николай Николаевича в его доме. Я был, наверное, единственным человеком, который не вызывал у профессора чувства нетерпимости или презрения. Однажды, проснувшись рано утром, под шум капающей с крыши дождевой воды, я отчетливо осознал, что должно, что-то произойти. Что-то выходящее за рамки привычной прямой линии жизни. Во дворе моего дома, так же, как и во всей округе, от мокрой земли, омытой дождем, в небо поднимался белесый, призрачный пар. Над домом профессора Вакина пар был плотнее и возвышался стремительнее. Пожар! Скрипя досадой в сердце, я побежал к дому Николая Николаевича, минуя бесчисленные рытвины на дороге, размытые за ночь водой. Деревенский домик Николая, кричавший своей неухоженностью, гармонично базировался между речным оврагом, на задворках деревни, и многолетней свалкой мусора, образованной самим профессором. Поскользнувшись на пустой пивной бутылке, облепленной грязью, я по инерции, падая вперед, пролетел около метра, больно ударившись о доску – часть забора профессора. — Вот так номер! Николай Николаевич, как же вы там очутились? – спросил я, растирая назревавшую на лбу шишку. Сидел Николай верхом на заборе, что само по себе являлось дикостью, но ко всему прочему, дощатое преграждение с левой стороны основательно горело. — Привет, Влад-хуй-маловат. – Николай Николаевич каждый раз придумывал, какую-нибудь приставку к моему имени и считал свои шутки вершиной остроумия. — Слезайте оттуда, вы же сгорите! – решительно потребовал я. — Я провожу самый главный эксперимент в жизни, а забор – наблюдательный пункт. – сказал, как отрезал профессор, не глядя в мою сторону. Жадные, отточенные, словно наконечники стрел мавров — языки пламени, почти дотянулись до пяток профессора, неминуемо предвещая, скорые ожоги ног. — Смотри, Влад-дает-в-зад, на дом Майдановых. – Николай Николаевич в нетерпении старался сесть поудобнее и чуть было не рухнул лицом вниз. Старая, входная дверь из ДСП семьи Майдановых с грохотом вылетела во двор, упав на сырую, истоптанную, словно каша, землю. Глава семьи – Валерий Майданов с помощью своего сына – Вовки-дурного, выносил из дома окровавленный труп своей супруги – Евгении Майдановой. Узнать Евгению Анисимовну я смог лишь по темно-синему кружевному платью, которое она надевала каждый раз, идя молиться в местную бревенчатую часовенку. Положив тело возле крыльца головой на север, Валерий Майданов под задорный аккомпанемент из хлопков в ладоши – Вовки — дурного, устроил на теле усопшей супруги неистовые пляски, способные довести до инфаркта любого слабонервного человека. — То, что ты сейчас видел, Влад-хуй-пойми-где-перед-где-зад, было зарождением новой вехи в истории Homo Sapiens. Новой и бесповоротной. Пойдём в дом, чаю попьем, чертежи изобретения посмотришь. Это, что-то грандиозное! – пребывая в сильном волнении, Николай Николаевич по-юношески спрыгнул на мягкую, почти жидкую землю. Уже на пороге дома, я обернулся через плечо, по вине неуверенности в случившемся и замер с неестественно выпученными глазами, словно рыба, выброшенная на берег. Вовка Майданов, с детства питавший страсть к безобидным забавам, вроде, коллекционирование палочек похожих на боевые пистолеты, в ту минуту был полностью поглощен одним и тем же действием – прыжками по голове Евгении Анисимовны. Меня стошнило прямо на морду пса Николай Николаевича, приветственно лижущего мне руку. В доме пахло яблоками, сваленными горой в сенях на старые, истлевшие газеты. По углам комнат развешаны бисерные паутинки, как напоминание о мужских приоритетах в обустройстве уюта. Портрет Ницше, висевший вверх ногами, почти утратил очертание лица под многогодовым слоем пыли. Кипы бумаг, чертежей, газет – всё взлетело в воздух с подачи ликующего профессора, прыгающего горным бараном по комнате. — Моё творение, — профессор поднял над головой изогнутый стальной рог, — испускает узко-диапазонный луч, кардинально меняя полярность мышления некоторых участков мужского головного мозга. Я сумел добиться превращение любого мужчины в ищущего свободы от вездесущего матриархата воина, готового на любые крайности. — Теперь-то я способен отплатить всем по счетам! Изведу, уничтожу, по миру пущу, как гусей слабоумных! – Николай Николаевич переполняемый эмоциями, попытался встать на руки, но тут же упал под тяжестью собственного веса. — Скажите, Николай Николаевич, вы о ком говорите? Кого изводить и уничтожать? – ответ я знал, ответ — очевиден. — Баб всех ненавистных, Влад- протезированный – акробат, убью. Ух, попляшут они у меня. Я им покажу. – в какой-то момент Николай Николаевич начал заговариваться и перешел на шепот, предназначавшийся только для него. — Если найдем антенну и ретранслятор, — продолжал бубнить под нос профессор, -то мы бесспорно увеличим диапазон воздействия луча. Во взгляде Николай Николаевича, в безумном взгляде, крылся дьявол. Умный и очень злой. — Что потом, профессор? Что случится, когда женщины исчезнут навсегда? Вакин загадочно улыбнулся. Посмотрев на меня в упор, Николай Николаевич широко раскрыл глаза, в которых дьявол хохотал от удовольствия, пританцовывая на кривых ногах. — Рай будет, Влад – чуме – бубонной – брат. Теги:
1 Комментарии
#0 14:35 14-03-2012Илья Волгов
проблемки с женщинами имеются чушь такая Первая часть из двух. счастье что две всего Я пошутил. Их сто семнадцать. + эпилог. Может вторая лучше будет. да по мне хоть триста >>Влад — протезированный акробат бля, как я ржал)) Еше свежачок Война как будто ушла из города, Который изувечили нейросети. Постаревшая продавщица творога, Два Фредди — Крюгер и Меркьюри на кассете. Дроны можно вести по ложному следу, Ехать по чигирям, не включая фар. Мы принесли в жертву не одну Андромеду.... Я не волшебник сука всё же,
И нихуя не верю в чудеса, Но предложили тут блять на ОЗОНЕ, Купить стремянку ну туда, блять, в НЕБЕСА.. Ну все мы помним эту леди, Которую когда-то наебали, Блестит не всё что называем златом, Говно блестит ведь тоже хоть едва ли.... Жизнь будет прожита тем лучше, чем полнее в ней будет отсутствовать смысл.
Альбер Камю Однажды некоему молодому человеку характерной наружности по фамилии Шницель в городской больничке скорой помощи сделали срочное переливание крови, чтобы, не дай-таки Бог, не помер посреди своего здоровья (довольно известный врач-хирург в этом месте деликатно кашлянул и сказал: "Вернее сказать, ПОЛНОЕ срочное переливан... Укрылся тоской, занемог, занедужил,
отключил телефон и попрятал ножи. Я январскою чёрною, лютою стужей, обрубив все контакты подался в бомжи. Мне периною стала картонка в подвале, я свободен от кэша, любви и тревог. Пусть в ботинки бродячие кошки нассали, Я пожалуй не бомж.... |