Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
За жизнь:: - УруруУруруАвтор: Абдурахман Попов Так его звали на районе. Имелось также имя — Василий, дядя Вася. Он был ветераном войны и редкостным ублюдком. Не чета нынешней шантрапе. По шкале ублюдочности он следовал сразу за моим братом, а мой брат был чемпионом в этом вопросе. Немного подробнее о дяде Васе:- Он был хроническим алкоголиком и самогонщиком. - Он топором отрубил ухо своему сыну, тоже алкоголику. - Он всегда и всюду носил с собой финку. - Раз в полгода он допивался до белой горячки и с помощью штыковой лопаты возобновлял военные действия против оккупантов. Местные жители прятались по домам, до приезда санитаров. - Он был воинствующим материалистом: Рождество он называл днём рождения выблядка, а на Пасху специально прогуливался возле церкви и посылал всех по матери. - В годы войны он командовал разведротой. - Он был орденоносцем. - Он писал стихи. Они публиковались в местной газетёнке. - И он был соседом. В нашей семье было два урода — я и брат, а больше детей не случилось. Если родители решились бы родить младшенького, мы бы вбили его в землю. Мы с братом были погодки, и этот год был не в мою пользу, увы. Мы ненавидели друг друга так, как могут ненавидеть только самые близкие родственники. Мы дрались через день. Но как дрались? Он валил меня на пол и топтал ногами, а я кусался. Не помню, за что мы бились. Наверное, за всё. Родители боялись разнимать нас. Помимо того, что мы были безумны, у нас имелись и другие дефекты. Я сильно заикался, а у брата был тик. Мы дразнили друг друга. Когда он находился в пределах видимости, я моргал без остановки, а когда я был в пределах слышимости, он говорил, заикаясь. Мы так часто и помногу передразнивали друг друга, что у меня появился СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ тик, а брат стал заикаться по-настоящему. Но нам было наплевать на всё, главное — уничтожить друг друга. Ночью мы расходились по своим углам. Я не мог заснуть. Из форточки несло весной. Меня беспокоила непрекращающаяся эрекция. Я боролся с самим собой. И всегда проигрывал. Чтобы отвлечься, я воображал, как убиваю своего брата. Потом родителей. Поджигаю квартиру и ударяюсь в бега. Я включал ночник и просил боженьку о прощении. В бога я не верил. Под утро я доставал блокнотик и писал порнографические рассказы. Думал, что порнографические. С таким же успехом я мог писать о проблемах дальней авиации – опыта у меня не было никакого. Рассказы были короткими. Кончались они так: «Сперма текла обильно». Или так: «Он залил спермой её пупок». Вот в семяизвержении я был специалистом. Перед тем как встать и начать собираться в школу, я думал, что пора бы мне уже и умереть. Я был совсем измучен. Между прочим, я так и не узнал, как проводил тогдашние ночи мой ненавистный братик. В тот день я застал брата курящим. Он стоял на балконе и дымил украденной у отца сигаретой. Я наблюдал за ним, стоя в комнате. Сигарета была толстой. Она дымила. Брат пускал колечки и сплёвывал за балкон. Это было прекрасно. И грешно. Сигарета дымилась. Она уменьшалась в размерах. На конце горел огонёк. Мой брат курил, Боже. Я понял, что должен НЕМЕДЛЕННО ЗАКУРИТЬ. Пора становиться взрослым. Курить, трахаться. Окончательно разобраться с братом. И тут он меня увидел. - ПОДСМАТРИВАЕШЬ, КОЗЛИНА! – заорал он и ринулся в комнату. Он настиг у меня у самого входа. Он повалил меня на пол и и начал отбивать мне руки. Бил пяткой по запястью, прямо по венам. Это было что-то новое. Стало ясно, что брат окончательно свихнулся. Раньше он бил меня в живот. Я поймал его ногу и впился зубами в лодыжку. Брат принялся лупить меня по голове. Я удвоил усилия. Я стал бульдогом. «Стамеской, только стамеской» — крутилось в голове. Брат упал и завыл. Я разжал челюсти, вскочил, пнул его в пах и выбежал в подъезд. Я поднялся на крышу. Там было пустынно. На свободном от антенн и вентиляционных труб участке была нарисована пентаграмма. По её углам стояли трёхлитровые банки. А один из углов был нацелен на местную церковь. Я разбил все банки. Погнул пару антенн. Нашёл кирпич и сбросил его вниз. Я сел на край крыши. И заплакал. Никогда я не чувствовал себя таким одиноким, даже по ночам. «Время умирать» — подумал я. - УРУРУ! Ты чего шакалишь, татарва? Я обернулся – это был дядя Вася. - Воздухом дышу, — сказал я. - Это не ты вчера в подъезде нассал? - Нет, вчера не я. - Ну, если знаешь кто, передай ему – поймаю, хуй через жопу вытащу. - Вы не ругайтесь при детях. - Где здесь дети? - Я. - Это ты врёшь. Я вот тебе лучше стихи прочту. Вчера сочинил. Это было неожиданно. Я зашёл за трубу, на всякий случай. - Лучше про войну расскажите. - Да я татарвы, узбеков и всякой узкоглазой швали перебил больше чем немцев. Послушай лучше стихи. И тут я понял, что он ещё более одинок, чем я. И более безумен. Но в нём был огонь. Он начал читать. В его стихах были слова: «Ёбля, хуй, мудя, пизда, блядь». «Вот чего мне не хватает в моих рассказах» — подумал я. Лицо горело. Кончалось детство. Внизу кричали птицы. Над нами висели советские ещё облака. И в определённом смысле я не умер. И через несколько лет, после того, как моего брата так и не убили в Чечне, а я потерял девственность в вокзальном туалете, с вокзальной-же проституткой, лица которой я не запомнил, но зато хорошо запомнил её бледную задницу, я узнал, что дядя Вася выдавал стихи Баркова за свои собственные. Старый козёл. Теги:
11 Комментарии
Великолепно. стабильно ахуенно Замечательно. У нас в городе раньше фотограф был, которого все называли Улюлю. Смешной такой, с прической под Анджелу Девис, нерусский. Грек или армянин, а может еврей. А называли его так потому, что он вместо «щас вылетит птичка», очень забавно орал «улюлюлюлю!» И все смеялись. традиционно мастерская работа. Мольто сценографико. гуд Понравилось. В Литературу бы. Здорово! А вот тут хорошо.Правельное чтиво. Очень хорошо. Замечательный автор. Рубрика низковата. плюсану. это достойно Литературы, хотя Попов и лучше может. имхо, конечно Попов-один из немногих, кто перманентно радует.Атлична. добрый какой рассказ. ровный росказ. спасибо прочитавшим А если я еще не успел прочитать, значит, мне и не спасибо? И тебе, конечно. Кстати, ты заебал писать так круто. Я завидую На это мне сказать нечего. да и вобще нечего сказать. Просто пиши. После я буду гордиться тем, что ты мне однажды сказал персональное спасибо Попов, а у вас не было мыслей засесть за что-то большое? вот только что появились. Это отлично, вы пишите, странное дело, я чернуху и депресс терпеть в рассказах не могу, а ваши всегда легко читаются, особенно если вы еще иронично и зло показываете свои и чужие погрешности. Вы как-то все очень меня смутили. Мне надо подумать над этим. Нехуй здесь думать. Делай. И это не просьба. Ну так-то молодец, конечно, только кокетничай поменьше и пиши побольше. Мне, кстати, этот рассказ немного неразвитым показался. Недоразвитым Мика отожгла запанибрата. Друзья друзьями, но могла бы и на «Вы» Послушайте, Николай, давайте уж мы с Поповым как-нибудь сами определимся, как нам общаться да пиши дальше, больше ничего и не скажу можешь интереснее, конечно Мика, ну хорошо, общайтесь, на ты. И вообще, в самом деле, вы уж там сами как нибудь определитесь чтоли… Ей-богу. здОрово Отлично Тексты автора никогда не бывают утомительными и это при всём многообразии совр. прозы. Да тоже заебись, чего там. Рахман это феномен канешно. Еше свежачок Да, когда-то щёлкнет тумблер,
Сбив сознания поток. Засвидетельствуют: умер. Я узнаю, есть ли Бог. Ну а если не узнаю, То тогда и не пойму, Почему душа больная Так боится эту тьму. Если есть — подумать жутко О масштабности огня!... Не снятся мне синие горы,
И дОлы, не снятся, в туманах А снятся - друзья мои вОры, И деньги, мне снятся, в карманах Не снится, что утречком рано, Я встал, чтоб подругу погладить А снятся мне рваные раны, Желание, снится, нагадить Страдания неотделимы, От крепких телесных устоев Не снится - чтоб прямо, не мимо, А снится всё время - пустое Весь вечер провёл я, тоскуя Хотел чтобы море приснилось Приснились - два жареных хУя, В тарелку едва уместились Звенит тяжёлая монетка.
Идёт безбожная игра. ...Молчит дешёвая планетка. ...Кричит истошное — ура-а! Ведь у монетки той две части, и участь тоже не одна; твой аверс — это мир и счастье, мой реверс — горе и война. А жизнь — игра блаженства с болью, мышиной глупости с совой, игра жестокости с любовью, игра судьбы с самой собой.... Стол, две кровати, ковер неброский.
Валяется сборник, автор-Бродский. Дымится бутылка, в шаге от пропасти Видела б мама, но думаю бог простит. Но богу не важно Цезарь ты или Брут, Отважно плывёшь, ждешь спасательный круг, Иль землю отчаянно роешь как плуг, но как час твой пробьёт, у тебя все отберут.... Можно вмиг сменить работу,
Взгляды, партию, жену, Получив мандат и квоту, Эмигрировать в страну, Став счастливым гражданином, Прям, как в фильмах о добре И вернуться блудным сыном В облетевшем ноябре. Пса привязанных привычек Не отступит злая тень, Остаётся прежней личность, Сколь её ни приодень.... |
а чё ж в местной газетенке тоже тему с Барковым прощщолкали?