Святая ненависть к человечеству

Автор: Туманов Я работал продавцом в салоне сотовой связи.
Говоря «салон», я мысленно усмехаюсь. Это был не отапливаемый сараюшка, расположенный в центре городского рынка. Наскоро слепленная фанерная будка, обитая вагонкой. Рабочий день – 12 часов с пятнадцатиминутным перерывом на обед. Продавцам полагалось два выходных в неделю, но ввиду огромной текучести кадров, постоянных болезней сотрудников и прочего долбоебизма два дня ни в неделю ни разу не выходило. Отдохнуть хотя бы день было большой удачей.
Городской рынок, на территории которого располагался салон, был самой настоящей клоакой. Толпы разношерстного сброда – алкоголики, бомжи, бандиты, цыгане, таджики, азеры и прочие чурки – заполонили его словно при вавилонском столпотворении. За день их проходило тысячи. Орущие, визжащие, ржущие – они вваливались на пятачок перед витринами, на котором было не развернуться и троим, и начинали грузить меня своими тупыми и ничтожными запросами. Одному богу было известно, как я ненавидел покупателей. А с ними – и всё человечество.
- Чё, C100 есть что ль?
- Есть.
- А X100?
- Тоже есть.
Для этой недоразвитой публики две эти модели корейской дребедени “Samsung” были самыми заебательскими телефонами.
- А какой лучше?
Это вопрос просто бесил меня. «Да какая тебе разница, урод?» - думал я, глядя в заплывшее тупостью лицо. Я грустно опускал глаза в пол, стараясь сохранять спокойствие. Ответить «одинаковые» значило спровоцировать на новый вопрос « а почему цена разная?», назвать какую-нибудь из моделей – и получить новый вопрос «а чем?» Но разве можно объяснить таджику, который ищет в телефоне щель, чтобы активировать карту экспресс-оплаты, разницу в технических деталях?
- Последнее время больше X100 берут, - отвечал я и это было самым веским аргументом для покупки. Сброду похуй на качество, на функции, на внешний вид: «люди берут» - вот критерий, которому они поклоняются.
- Серьёзно? – щурился мужичонка. – Не обманываешь?
«Да нахуй ты мне сдался, уёбище, чтоб тебя обманывать!»
- Серьёзно, - серьёзно отвечал я.
- Берём, - кивал ненавистный покупатель. – Заворачивай!
В советские времена людские потоки контролировались очередями. Худо-бедно люди учились дисциплине и взаимному уважению. Но с наступлением эпохи капитализма очереди отменили, появились «салоны» с заброшенными на растерзание алчной толпе продавцами-консультантами - и народ распоясался. Каждый требует к себе внимания и уважения. Вчетвером они подскакивают с разных сторон и в четыре рыла начинают грузить тебя своими ничтожными проблемами. Если ты не уделишь кому-то внимания – а кому-то обязательно не уделишь – Великая Мировая Скорбь опускается на их гнусные душонки, дикая обида за несчастное детство и просранную жизнь прорывается гнойным нарывом и люди приходят в бешенство.
- Эй, продавец! Я вам говорю или столбу?
- Молодой человек, ну вы не отвлекайтесь на других. Начали со мной, так закончите.
- Братан, реально нам карточку купить, или до вечера ждать тут?!
- Чувак, бля! Телефон покажешь, или нет?
Я растягивал рот в вымученной улыбке.
- Одну минуту.
- Подождите пожалуйста.
- Всех обслужу, не волнуйтесь.
- Сейчас, сейчас! Уже иду.
Народ омерзителен в своей невежественности. Ни один человек, покупая телефон, не читал инструкцию, несмотря на то, что все они шли на русском.
- Объясни-ка, как тут заставку сменить?
- В инструкции написано.
- Да покажи ты, жалко что ли!
- У меня времени нет. Народа много.
- Да ёб твою, покажи!
Угрозы – неотъемлемая часть процесса торговли. Они все угрожали мне, эти человеческие мрази. Они понимают визит в магазин как ролевую игру, в которой продавец – чмо, которое должно лизать их обувь.
Ни один не знал условий тарифов при подключении. И наотрез отказывался читать их на стенде. Каждому нужно было объяснить всё усно. Причём не просто объяснить, а разжевать.
Но особенно поражало меня неумение ( а точнее нежелание ) человеческого сброда активировать экспресс-карты.
- Введите нам пожалуйста, - протягивали они карточку и им было похуй, что в магазине ещё куча народа, которому нужно что-то объяснять, что народ этот уже бесится от тесноты и злобы на весь мир ( которую он разумеется выплеснет лишь на продавца ), главное для них - урвать свой момент, получить свой кусочек идиотского счастья – и быстренько съебаться.
- На карточке написано, как вводить.
- Ну мы не умеем, - омерзительно улыбалась какая-нибудь безобразная баба, - помогите уж нам.
«Мерзкая ёбаная тварь! Чтоб ты сдохла, сука!»
- Там нечего уметь. Всё проще простого.
- Ну молодой человек! – вот уже и визгливые нотки, вот уже и годами заученная неврастения. – Вы должны же помогать.
- Нет, не должен - бормотал я едва слышно и начинал вводить карточку.
«Я ничего вам не должен, уроды! Отъебитесь от меня, выблядки паскудных матерей, я не хочу вас видеть, я не хочу вас слышать, я не хочу быть рядом с вами!»
Хозяином магазина был добродушный толстяк по имени Герман Станиславович. Лёгкий человек. Редкостное чмо. Такой тип людей убеждён в своей безусловной значимости. Они считают, что решают охуительные проблемы. Он приезжал в магазин два раза в неделю, хлестал у себя в кабинете пиво с такими же уебанами, как он, которые подгоняли ему гнилой товарец, потом съёбывался в кабак – и это называлось у него «работой». На все вопросы он смотрел с устрашающим оптимизмом. Потому что знал наверняка: все вопросы и проблемы будет решать не он, а такие добровольные рабы-долбоёбы, как я. Пару раз я пытался заговорить с ним о графике, о справедливом распределении зарплаты, упоминал аббревиатуру КЗОТ, но скользкий, как кусок говна, оптимист Герман умудрялся находить такие изворотливые манёвры от всех этих разговоров, что я лишь раскрывал удивлённо рот. Против этого гибкого центнера я был бессилен.
Не было дня, чтобы я не хотел уволиться.
«Но ведь уволиться – значит проявить слабость, - говорил я себе. Значит стать сродни всем этим беспомощным людям, которые Слабость сделали своей религией. А я не слаб, я силён. Я не они, я стойкий».
И я продолжал работать. Я держался дольше всех продавцов, когда-либо работавших в этом отстойнике – полтора года. Не один не выдерживал там больше трёх месяцев, а я терпел восемнадцать. Как последний идиот, как гнусное чмо.
Но однажды я сорвался.
- Билайн на 5 единиц, - протягивал мне какой-то мужлан деньги.
Из продавцов в магазине присутствовал только я. Стояла очередная пора увольнений и больничных – единственным идиотом, который не сделал ни того, ни другого, был, разумеется я. Вяло отбиваясь от наседающих человеческих волн, я пребывал в глубоко безразличном состоянии и даже не особо реагировал на выпады недовольства в свою сторону. И тут вдруг этот барбос.
Есть люди, которые не нравятся с первого взгляда. Не нравятся сильно и невыносимо. Этот не понравился мне настолько сильно, что меня затошнило. Мерзкая уёбищная физиономия, которая каждым своим движением просила кирпича или лома. Презрение и ненависть – вот что демонстрировало мне это быдло. Я почувствовал необыкновенный всплеск ярости.
- В кассу, - ответил я.
- А ты чё, не даёшь што ли? – пробуравил он меня своими маленькими гнусными глазками, пытаясь определить интонацией в разряд касты отверженных.
- Карточки в кассе, - я ещё старался сдерживаться.
- Охуели, бля! - выдавил он вдруг и, развернувшись, вразвалку, с лоховским понтом, направился к кассе.
«При чём тут охуели? – смотрел я в его спину. – Порядок такой: карточки в кассе».
Однако я прекрасно понимал, что дело было не в его недовольстве условиями продажи, а в его личном презрении ко мне. Он почувствовал во мне глубинное непокорство и оно его оскорбило. Будучи сам падалью, о которую вытирали ноги более крутые, чем он, он возымел вдруг желание сделать и из меня такую же падаль.
Я уже знал, что купив карточку, он не уйдёт.
- Загони-ка мне её, - вернулся он ко мне.
Я оформлял договор, попутно объясняя функции какого-то телефона.
- Там всё написано, - ответил я.
- Загони, бля, говорю тебе! – голос его был уже близок к крику. – Торгаш, делай что тебе говорят!
Больше сдерживаться я не мог.
- Ты охуел что ли, мразь ёбаная?! – посмотрел я в его глаза. – Гнусное человеческое отродье, рождённое проституткой и алкоголиком! Пошёл нахуй отсюда, тварь. Гнида ебливая, перхоть подзалупная, пидар недоёбанный! Ненавижу тебя, ссука!
И он вдруг дрогнул – я явственно почувствовал это: он дрогнул. Он ожидал увидеть в моём лице очередное человеческое чмо, лишённое всяких представлений о достоинстве, а я вдруг выступил против него так яростно и отчаянно, что он растерялся. Пару секунд длилась в нём внутренняя борьба, но ярость, пылавшая в тот момент во мне, была такой огромной, что он не рискнул с ней бороться. Униженный, размазанный как плевок, он развернулся и вышел из магазина вон.
А я торжествовал! Люди испуганно смотрели на меня, но теперь я не прятал от них глаз. Я испепелял их своей ненавистью, которую скрывал в себе так долго.
- Что уставилась, пизда с ушами?! – заорал я на какую-то девку. – Что тебе от меня надо?! Гнойная ебливая сучка! Что, с нетерпением ждёшь ночи, чтобы тебя пустили по кругу четверо прыщавых подростков? Это и есть твоё представление о счастье?
- А тебе что от меня надо, мужик?! – накинулся я на усатого мужичка. – Почему в твоём взгляде столько скорби? Ты обо мне скорбишь? А почему ты не скорбишь о себе, человеческая гниль?!
- Почему твой взгляд так испуган, женщина? – подскочил я к непрерывно моргающей тётеньке. – Ради чего ты живёшь на этом свете, бесполезный кусок человеческого мяса?! Ты нашла в жизни любовь, встретила понимание? Ответь мне, ты встретила понимание?
Побелевшая тётенька что-то мычала.
- Нихуя ты не знаешь ни о каком понимании! Тебя все ненавидят, а в ответ и ты ненавидишь всех, потому что только взаимной ненавистью вы и можете питаться, мерзкие порождения природы!
Толпа смотрела на меня как на сумасшедшего. Они меня боялись.
- Но вы даже не представляете, - выжигал я их взглядом, - как я ненавижу вас! О, как же я вас ненавижу!!! Я готов уничтожать вас ежедневно, ежесекундно, чтобы вывести эту мерзкую человеческую породу с лица земли! Вы недостойны жизни, твари!!! Вы недостойны намёка на жизнь, потому что вы – гнуснейшая ошибка!
Толпа быстро рассосалась. Люди уходили из магазина молча и старались не смотреть на меня. Вскоре я остался в помещении совершенно один.
Торжество в моей душе длилось ещё пару минут. А потом вдруг накатило раскаяние. Мне стало неимоверно стыдно за свой срыв, стыдно и безумно горько.
«Дурак! – шептал я себе, - какой же ты дурак! Разве можно так обнажаться перед этим сбродом?! Разве можно вообще обнажаться перед кем бы то ни было?! Ведь это закон, непреложный закон – никому и никогда не показывать свой внутренний мир. Только так можно выжить».
В салон стали заходить новые люди. Они задавали мне какие-то вопросы, машинально я отвечал на них. Рассказывал о тарифах, объяснял про телефоны – через несколько минут всё происходившее уже казалось мне моей фантазией.
Но фантазией оно не было.
После работы меня подловили и грохнули. Четверо мужиков лет по сорок с «гандончиками» на головах и повадками пятнадцатилетних гопников тормознули меня на выходе из рынка и без долгих предисловий стали топтать. Одним из них было то самое чмо, с которым я сцепился в магазине.
- Ты знаешь, кто я такой?! – орал он, опуская на мою голову свои тяжёлые ботинки. – Знаешь?
«Да кем ты можешь быть, уёбище? – шевелились в моей голове мысли. – Одной из бесчисленных человеческих тварей, которых миллиарды! Всё равно я ненавижу тебя».
Любой из этих мужиков грохнул бы меня, дохлого и больного, в одиночку. Но они пришли стаей. Это правило: альбиноса должна загрызать стая. Чтоб другим неповадно было. Это ёбаная матрица социума: она мгновенно вычисляет, какой из элементов в её системе стал давать сбои и тут же высылает к нему бригаду возмездия.
- Спасибо, - теряя сознание, бормотал я окровавленными губами, - большое спасибо! Искренне благодарен вам. Вы научили дурака.

Две недели после этого случая я лежал в больнице. Урон здоровью был нанесён серьёзный: проломленный череп, отбитые почки, выбитые зубы. На работу в магазин я разумеется не вышел. И был безмерно рад этому.
Сейчас работаю сторожем. Слушаю по ночам радио, дрочу и читаю книги.
Совершенно один. Счастлив.