ШЕДЕВР

Автор: Красные лепестки вокруг меня чуть колеблются от ветра. Тоненькие стебли, покрытые колючим пушком. Я лежу на горной полянке, рюкзак – в головах. Слишком много мака для одной горы. Вдали слышен вертолет. Это не по мою душу, у меня просто каникулы. Небо низкое, густо-синее, и солнце в зените, больно смотреть. Вся поляна красная-красная, и надо мной красота, и подо мной красота. (Где я это слышал? Про индейца-зека фильм) Вот. Лежу, читаю «Бродяг дхармы».

ЧЕРЕЗ СЕМЬ МЕСЯЦЕВ

Комплект постельного белья с маками. Спасибо тебе, мама, порадовала. Пол будет под цвет постели. Ничего, отмоет. Ругать не будет.
Так, сочинение по литературе. В пизду Солженицына. Не дождетесь! Не буду я писать про того, кто мне не нравится. Олимпиадная работа по литературе, то же по истории, то же по биологии. Обойдутся без меня. Написал, отправил – и хватит с них.
Темно, как за полярным кругом. Вечная темень. Окна выходят на глухую стену – куда как приятно. Оттого, что я всю зиму живу в темноте, у меня начинается светобоязнь. Глаза днем болят.
Никто не сфотографирует на цветную пленку. Не пустят менты этих трех жополизов, пусть локти себе искусают от зависти. Если б знали, шакалили бы на пороге, наслаждались. Еще бы, по реалке-то.
Записку надо бы написать, почему: так, мол, и так. Пару слов. В падлу. Да я и сам толком не знаю, как объяснить. Надоело жить – не поймут, жизнь смысла не имеет, потому что и не должна его иметь. Надоело ждать чего-то? Ладно.
Вена, моя дорога, вымощенная желтым кирпичом. Еле заметные струпики от иглы инсулинового шприца. Буду резать по ним, как по пунктиру. Может, мать не узнает. Рука дрожит, лезвие тупое. Пошла, родимая. Побаливает. Чувствую себя нормально, руку держу над полом, чтобы кровать не залить. Кровь идет густая, пурпурная, соленая.

Лежу на полу. Волнами накатывает слабость. Жжение в затылке. Спина и ноги замерзли, перед глазами красно-синяя сетка. Красиво, наверное, если сверху посмотреть.

ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ

— Ольга Константиновна, Витя хорошо учился? – Молодая женщина-следователь поправляет пышные крашенные хной волосы.
— Хорошо, Татьяна Валерьевна, на медаль шел. Это одна из лучших гимназий в городе. С этой медалью ему была прямая дорога в Университет. – Мать нервно одергивает джемпер.
Татьяна Валерьевна ходит по комнате Вити и рассматривает его вещи. Потемневший от крови паркет. Россыпи аудиокассет с неизвестными ей названиями. Поставила одну – какое-то рычание, и музыкой не назовешь. Единственные знакомые группы – «Slayer» и «Гражданская оборона», их слушает младший брат. Книги на стеллажах до потолка. Весь современный андеграунд, битники, буддизм, символисты, Кафка, японцы – вся переводная японская литература и несколько книг в оригинале. Театр абсурда, Кен Кизи, Борис Виан, Кортасар, Голдинг, Умберто Эко, маркиз де Сад, Леопольд фон Захер Мазох, де Квинси, Алистер Кроули – библиотека шизофреника. Депрессивная литература всего мира в одной комнате.
По всей комнате развешаны акварели некрореалистического направления. В углу электроскрипка и усилитель.
В ящиках под кроватью лежат аккуратно завернутые в полиэтилен платы, силовые кабели, саунд-карта, старый CD-ROM, два внутренних модема. У этого мальчика явно ничего не пропадало.
Видеомагнитофона нет, зато на стенах – несколько стоек с дисками. Дисков двести. Программы, игры, порнуха, порнуха… С ума можно сойти.
— Ольга Константиновна, вы много зарабатываете?
— Не могу пожаловаться… Работаю в косметологической клинике.
— Значит, ни в чем ему не отказывали?
Мамаша рыдает на коленях, уткнувшись в подушку Вити. Холеная сорокалетняя женщина с модной прической. Из тех, кто души не чает в своем талантливом дитятке.
— На скрипке играть учился, рисовал, ходил на занятия по журналистике в Аничков дворец, информатикой занимался. За что? Что я ему недодала? Денег карманных не жалела, всё свободное время – с ним, всё покупалось ему. Английский и японский с репетитором… У меня и личной жизни никакой нет с тех пор, как ему исполнилось двенадцать.
— Ольга Константиновна, вы не возражаете, если я полазаю в его компьютере?
— На здоровье, Танечка. Я к нему и подходить-то боюсь. Знаете, страх перед техникой. Я вам кофе сварю, хотите?
— Спасибо. – Татьяна Валерьевна садится за стол и нажимает ногой рубильник на сетевом фильтре. Надеюсь, компьютер не запаролен – проносится в голове. Нет, с такой маман ему нечего было бояться. Занято тридцать гигабайт. Музыка, игры, графические файлы, много вордовских документов. На первой же фотографии – мертвая женщина с полуразложившимся лицом, на других – обкончанные проститутки в кожаных масках, мертвые негры. Несколько садистских порнофильмов, один – со старухами, которые мочатся друг на друга. Таня сдерживает рвотный рефлекс. Входит безутешная мать с подносом, и Татьяна быстро нажимает «Power». Больше в этой квартире ей делать нечего. С мальчиком всё яснее ясного.

ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ

— Мишка, хули ты этой рыжей гнал, что у Витьки была несчастная любовь? Он по онанизму был мировой чемпион.
— А тебе, Леша, не один хрен? Отвязалась – и спасибо. Хочешь, чтобы и наши родители узнали? Значит так. Саня ей зубы заговаривает, а мы быстро всё копируем. Желательно его дискеты размагнитить, сидишки попилить. Менты, наверное, уже смотрели, второй раз не полезут.
— Козел он всё-таки, что нас не позвал. Мы бы хоть камеру принесли.
— Отморозок ты, Леша. Может, еще и ментов надо было дождаться рядом с телом, а?
Трое аккуратно одетых шестнадцатилетних парней звонят у стальной двери с дубовой обшивкой.
— Тёть Оля, это мы!
Мать открывает дверь осторожно, чтобы не смазать лак с ногтей.
— Проходите, мальчики.
— Мы тут Витины книжки принесли, - говорит Миша.
— Да вы проходите в гостиную, располагайтесь.
Она бежит в ванную и сует ногти под струю холодной воды, чтобы лак твердел быстрее.
— Вы пока на компьютере поиграйте, - перекрикивает она шум воды.

— Повезло, что у него маманя такая лохичка. – Замечает Леша. – Так. Роттен ком – всё удалить. Фильмы – туда же. Виснет, сука. Стрёмно по одному таскать, еще со спины подойдет, увидит миниатюрки-то. Витенька, он был такой хороший мальчик, так заботился о своей мамочке… Наш скромник…
Мишка, дискету. Так. «Говно». И что же у нас в папочке «Говно»? Мишины и Лешины стихи. Сукин ты сын!
Ебля - копируем. Дрочилово - копируем. Суициды – копируем. Бог – копируем. Жизнь – копируем. Смерть – копируем. Ишь ты, прямо Артюр Рембо. Двадцать стихотворений в прозе. Маки. Это которое он показывать не хотел. Некрофилия. Вторую дискету давай, тут много. Объект графический вставлен.
— Лёш, форматнем, а? Тридцать гигов вручную чистить…
— Подожди ты. Так. Стихи о любви – на диск D, стихи о маме, олимпиадные, сочинения. Ишь ты, венок сонетов. Сонет номер три. Шекспир ты наш. О, стихи про собак. Собачки – тоже на D.
Входит Витина мать, поправляя жакет прошлогоднего костюма.
— Тёть Оля, а тут вирус в компьютере!
— Ой, Мишенька, что же делать? Может, разберетесь с ним?
— Конечно, тетя Оля!
Мать уходит заваривать чай, и ее сопровождает Саша, рассказывая, как они с Витей дружили, с горки катались в восьмом классе, ходили на олимпиады по русскому.

— Лёша, для идиотов повторяю: Формат, пробел, Це, двоеточие. Руки убери с клавиатуры, урод!
— Ебанько! Козел сраный! Ты что наделал?
— Системный диск лучше вставь. Щас сдачи дам!
Леша падает со стула.
— Ну что, Леша, модемчик один не хочешь взять? Она не заметит.
— Только попробуй!
Ольга Константиновна и Саша возвращаются с чаем.
— Простите, ребята, в доме только печенье, знала бы – торт купила.
— Теть Оля, мы вам сейчас поставим Windows попроще, чтобы вы сами могли работать на компьютере.
— Мальчики, вам Витя не говорил, зачем он это сделал?
Миша делает загадочное лицо и поворачивается на стуле.
— Я, тёть Оля, в это всё равно не верю.
— Во что?
— Ну, парни вешались из-за того, что скачали из инета. Помните, четыре парня повесились в девяносто шестом? До сих пор никто не знает, почему. Вы фильм «Звонок» смотрели?
— Не смотрю я эти триллеры, Мишенька. Так, видела краем глаза. Японки какие-то.

ЧЕРЕЗ ТРИЦАТЬ МИНУТ

Миша распечатывает хорошие и правильные Витины стихи и дает их Ольге Константиновне. Она рыдает над стопкой листов:
— Спасибо вам, мальчики!

ЧЕРЕЗ ЧАС

Стемнело. Они выходят на улицу. Леша отбирает у Миши дискеты со стихами:
— Вставишь еще под своим именем, мудак!
— Ты меня за кого принимаешь? Под его именем вывесим. А красивый он был. Жалко, фотографии нет. На полу, в луже крови…