Чтиво для кыргызов. (немного познавательного Лермонтоведения)

Автор: Психапатриев Всем, бля, не угодишь. Всем угождать – дырок в теле не хватит. Даже если их специально проковыривать. Ибо нет ни хуя идеального, и даже хуй не идеален.
Кому арбуз – кому - свиной хрящик. И только какие-нибудь косоглазые кыргызы могут жрать чавкая и чмокая обе вещи одновременно запивая все это соленым молоком смешанным с теплым пивом заброженным на кобылячей моче. Так же все в графомании, то бишь, литературе. И не один пишущий пиздюк не сможет понравиться всем фтыкателям в мировую литературу одновременно. Даже Михаил Юрьевич Лермонтов. Хотя пример неподходящий. Есть у меня дома картинка в книжке*, где трехлетний автор «На смерть поэта» нарисован в юбке. Ахтунг – не ахтунг, не знаю, но все равно, как-то неприятно. Да и вообще, Лермонтов – мудозвон. Почитал, я как-то его стихи, и понял, что в десятом классе мой сосед по парте Серега писал лучше. Типа – «Ебите в жопу комаров, с приветом к вам - Сергей Белов.». Но не в этом, как говориться, хуй.

Я не Лермонтов стопудово, тем более и не Серега Белов, но мне, как человеку мелкому, мелочному, тщеславному, лицемерному, подленькому, бездарному и в меру циничному всегда хотелось нравиться всем в качестве невьебенного писателя. Чтоб от моих рассказиков одинаково дрочили (фигурально, разумеется, выражаясь) и кончали все – от прыщавых восьмиклассниц, курящих за школьным крылечком, до седоголовых профессоров словесности (в десятый раз переводящих с русского на русский «слов о полку и горе Ве). От домохозяек, пускающих слюни от недоеба Мингельдылины, героини, бразильского сериала, до вальяжных профурсеток среднего возраста, слюнявящих свежие листы нового Хураками-Куэлья-Павича.

Когда я начинаю писать, я подспудно осознаю, что получитца полнейшая хуйня, и вряд ли даже, такой-же мудак-олигофрен, как и ваш покорный слуга, заценит всю эту еботень выплеснутую грязными пальцами на электрический листик. Но в душе надеюсь – что все охуеют. Обоссутся на месте и побегут звонить знакомым, рассказывая, какой же ЭТОТ ПСИХОПАТРИЕВ ОХУИТЕЛЬНЫЙ!!!

Значит это было такое начало графоманского высера, который по моей тупорылой идее якобы должен хоть в чем-то прийтись по вкусу всем и каждому. Я осознаю, что ни хуя не получится, но мне пох. Кроме Лермонтова. Лермонтов сосет, не хуй было в юбке ходить, герой, блядь, 1812 года.

Начало.
(Название должно быть емким, стильным и хоть немного выражать смысл происходящего, для эстетской красоты можно добавить немного фантасмогоричности)
1.Человек из откуда-то. (Записки внебрачного сына Ги Де Мопасана)

(У истории должен быть невъебенный лирический герой. Для читателей мужского пола – небритый, пьющий, жесткий и циничный, и поэтому фамилия его будет Непререкаемый. Для читателей женского пола – благородный, умный, высокий и красивый и романтичный, поэтому звать его будут пидорским именем Альберт. Стоит добавить ему и кличку, для тех, кто любит чтиво попошлее. Погоняло у Альберта будет незатейливое, но значимое – Хуй.)
В то утро Альберт Непререкаемый проснулся с жуткого бодуна. Резко соскочив с кровати, он подошел к зеркалу, оглядел свое высокое, атлетически сложенное тело с ног до головы, почесал небритый волевой подбородок и цинично ухмыльнулся сам себе:
- Бля, какой вчера был романтический вечер! Как здорово я спас девушку от хулиганов! А теперь пора подумать над решением теоремы Ферма.»

(Теперь, заискивая перед недавней современностью, следует добавить немного экшена, эдакой гангстерской грязи, тридцатых годов)
Альберт оделся и вышел на улицу. Покупая сигареты, он краем взгляда увидел выезжающий из-за угла джип. «Это за мной» - понял Альберт, и наглухо запахнул плащ. Неторопливо, сохраняя спокойствие и невозмутимость Непререкаемый перешел на другую сторону улицы и направился к центру города. Изредка, он оборачивался и поглядывал на не отстававший джип. Альберт, так как был человеком умным, уже обдумывал план, как от этого джипа оторваться, как вдруг из-за другого угла выскочила красная «Тойота», перегородила дорогу джипу, а из нее высыпались четверо в черных масках. В руках их, как и ожидал Альберт, были автоматы «Калашникова». Раздалась сухая трескотня выстрелов и звон бьющегося стекла. Альберт резко нырнул под ближайшую скамейку, машинально выхватил из плечевой кобуры «люггер» и разрядил и в фигуры в черном. Двое из нападавших упали, двое успели спрятаться за машину, время от времени, поливая мирную еще минуту назад улицу градом свинца. Из под скамейки было видно, как водитель джипа с прострелянной головой уткнулся лицом в руль, а его пассажир открыв дверь осторожно выполз на улицу сжимая в ладони «наган». Альберт высадил по стрелкам в черном еще одну обойму.

(Вот, бля, уже начался детектив, теперь пора подхуярить загадочности, фантастичности)
В самый разгар перестрелки, из-за спины у лежащего по скамейкой Альберта вдруг материализовался магически ЧОРНЫЙ ДЕДУШКА. Альберт не раз слышал мифы о его существовании, но никогда в них не верил. ЧОРНЫЙ ДЕДУШКА – дух ГЛАВНОГО ДЕДУШКИ, являлся только людям глубоко верующим и непорочным. Он по словам суеверных людей зло обращал в добро, а добро обращал в зло. ЧОРНЫЙ ДЕДУШКА прошел к красной «тойоте» и все прекратилось. Черные люди положили автоматы на асфальт, встали на колени и начали молиться. Альберт перекрестился.

(А сейчас добавим маленечко религиозности. Страна у нас, бля, православная, попы почему-то считают, что имеют право своим елейным говном людям головы засирать, а мы значит не имеем? Хуй вам!!!)
- Боженька, святый, отец наш на небеси, дай силы мне сирому и убогому, не брось в беде окоянной, освяти мне путь праведный, да прости прегрешения рабу твоему. Пожалуйста, спаси, помоги мне Боженька, дай ответ на вопрос, гнетущий, открой глаза слепцу нищему… - шептал Альберт, вполголоса, стоя на коленях. И вдруг, как озарение спустилось на него. Будто ангел с небес слетел на понурые плечи Альберта, и вдруг силища непередаваемая грудь ему разверзла, светлым, ясным пониманием наполнился разум его и уверовал он. Из всех легких крикнул Альберт и эхом прокатилось по всем подворотням:
- Господииииииииииииииии!!! Как хорошо-то!!!!

(Раз уж я коснулся тему Бога, которого нет, а этой злоебучей темы всегда касаются наши сраные-пересраные засранцы, писатели деревенщики, которых, я бля, сук, блядь, на хуй, уебанов ненавижу, Астафьевы ебучие, блядь. То стоит добавить в рассказ немного теплого деревенского уюта, так, сказать сермяжной правды)
Через час, Альберт ехал в прокуренной электричке в деревню к родным. «Ну его, к черту, этот город, каменные джунгли, бетонные стены, провода перерезавшие вены небу, пора приобщиться к истокам»
Он вышел на заснеженном полустаночке, и уверенной походкой зашагал по направлению к лесу. Когда вдали уже виднелись теплые дымки аккуратных деревенских избушек, Альберт сел на пенек и закурил чадящую горькой махоркой козью ножку. Над головой шумели такие родные, такие близкие красавицы березки. Дул свежий ветерок с восточной стороны. А по размякшившемуся, расскинувшимуся на все родные просторы лесу, ухая, подзябая и гукая разлетелось тонкое и завораживающее пение дрозда. И все тут дышала исконной Русью. Русью-матерью. Той неповторимой деревенской красотой, которую описать словами невозможно, и только дед Федот, кряхтя на завалинке, громко крякнет, охнет, и пройдется матом изящным и могучим, как вся наша многострадальная, антихристами измученная Родина.

(вот тут самое время перейти к жесткому, постмодернистскому наркоманскому реализму)
Ни хуя не торкало. Махра с коноплей не имели никакого эффекта. Альберта начало трясти и ломать.
- Сука, сука, сука, сука, сука – скрученными болью пальцами он искал в кармане нычку с герантосом. Вот она. Вот она. Он разорвал зубами пакетик, достал перочинный нож, и на исколотой целыми автомагистралями руке сделал неглубокий надрез. Аккуратно, стараясь не просыпать дрожащими пальцами драгоценный порошок Альберт щедро посыпал надрез героином. Бледные крупинки как снежинки на морозе таяли в выступившей бурой крови. Непререкаемый тихо заскулил и упал лицом в снег…

(Раз уж так пошло, и все лучшее детям, надо удовлетворить и их похабные запросы.)
- Чвик-чвик – удивленно зачирикала синичка Соня, чвик-чвик. Кто это, чвик, лежит под моим, чвик-чвик, любимым пеньком? Может ты старичок-лесовичок знаешь? Чвик-чвик…
- А хуй его знает. Урод какой-то – не стал вдаваться в подробности старичок-лесовичок.

(Переходим на стихи)
И вот лежит Альберт бездвижный
Под сенью дуба роковой
Лежит он словно в мире – лишний
Урод, с пробитой головой.

(Закос под классику)
На следующий день дверь в сени шумно распахнулась, и на пороге деревенского дома Евграфа Семиоктовича появился побледневший Альберт:
- Сударь, покорнейше прошу простить меня за опоздание. Погоды нынче стоят морозные, пути-дороги позанесло.
- Это, ничего-с. Желаете чайку в прикуску отведать? Глафира уже и самоварец поставила. Какие у вас в столицах новости милейший Альберт Давыдович?

(И никак нельзя остаться без темы ебли)
Выпив вместе с чаем пару пузырей водки, Альберт поймал грудастую Глафиру в углу и полез ей потной пятерней под юбку. Глафира прикусила губу, и увлекла Альберта за собой, в свою комнату. Стоящим как часовой в Букингемском дворце хуем Альберт нащупал нижние губы Глафиры и с силой, подобной урагану вошел в девушку. «Аааааааааааааааааааааааа» - сладко застонала Глафира. Альберт набирал темп.

(теперь жопно-пердежная тема)
Хуй в пизде Глафиры чавкал и шмякал, а сама девка самозабвенно пердела. От натуги Альберт даже обосрался. Евграф проснулся от запаха вони, и тоже начал пердеть в такт ебущимся.

(Закончим всю эту хуйню трагично. Писать уже заебало в конец)
Его тело нашли ночью в подъезде. В похолодевшей руке лежала записка «В моей смерти прошу винить Г.» На похороны никто не пришел, и лишь стареющий служитель кладбища равнодушно всплакнул в своей сторожке о человеке из откуда-то.

Психопатриев. И насрать.

Использованная литература.
1. Лермонтов в воспоминаниях современников. Пособие для преподавателей литературы. М. Детгиз. 1974.