Хуй и Жопа

Автор: Ромка Кактус Звали их Хуй и Жопа, как же иначе. Лучшие друзья. И, как водится среди лучших друзей, один всегда готов был к предательству, а другой, зная это, держал наготове проклятие. А проклятие, известно, не может долго себя сдерживать, так что Хуй проклинал Жопу, так сказать, превентивно, пусть и сквозь зубы, но и по лицу это можно было прочесть. А Жопа мастер читать по лицу, так как в книгах ему одни фиги, в которых поди разберись.

— Почему у тебя такое хуёвое лицо? — спрашивает Жопа.

А Хуй отвечает:

— Здоровье.

Хуй вообще говорит правильно и лаконично. Другой бы на его месте сказал «здоровьице» или пустился в пространные объяснения. Варвар в душе, он слишком глубоко переживает интимность вторжения, которая в языке заметней всего. Язык — главный орган Хуя, Жопа же мыслит несколько иначе. Жопа мыслит непосредственно, обращаясь к видимой сути вещей, и не тратит усилий на то, как донести потом смысл, не расплескав.

— Не замечал раньше за тобой здоровья, — говорит Жопа.
— Теперь-то заметь, — отвечает Хуй.

Помолчат. И бегут куда-то, всё время торопясь обогнать один другого.

— У меня попугай уже умер, — говорит Жопа.
— Ты ведь мечтал о попугае, — говорит Хуй.
— И он умер.
— Что случилось?
— Диабет случился.
— И у попугаев?
— Никто не застрахован. А он любил печеньки.

Протяжные размышления об углеводном заговоре сами собой зашли в тупик, в котором обретаются все мысли о современности, так как современность, сама будучи тупиком, любую мысль, обращённую к себе, делает морально устаревшей.

— Я тут понял, что будущее устарело, — говорит Хуй. — Сама концепция будущего. Твой попугай знал слишком много…
— Что знал?
— А о чём он говорил?
— Ну…
— Вот, о чём он не говорил, о том он и знал слишком много.

Ещё порция глубокомысленной околесицы, но скучно.

— Давай искупаемся, — говорит Жопа. — Я хочу купаться.

Настал июль. Это очень удобно: бац, и тридцать градусов, и вот старухи в шерстяных пальто дерутся клюками за клочок тени, деликатно таская друг друга за седую редкую шевелюру. Тополя в цвету, падают белые хлопья на воду карьеров. Пузатые мужики срут и развешивают на ободранных ветках кустов свои подтирки; морщатся на солнце мамаши, а дети истошно вопят, но, к счастью, недолго; детей забивает лопатой угрюмого вида мужик в грязной спецовке, пахнущей калёным железом. Благолепие. Тридцать градусов. Июль.

Жопа разделся и нырнул прямо с берега в самую глубь карьера. Хуй запутался в штанах или просто тянет время, разоблачаясь неохотно. Вода встречает его враждебно — так было и так будет всегда. Отдуваясь и брызгая, словно счастливый дельфин, Жопа плывёт в сторону от берега, а потом возвращается. Хуй ушёл под воду и скользит у самого дна, поднимая движениями песчаную муть, которая набьётся в его трусы.

— Как думаешь, — спрашивает Жопа, устроившись на траве, — ад существует?
— Конечно! И достаточно того ада, что у нас внутри. Но и рай существует там же.

Пока они прохлаждаются. И готовятся ко всему. Когда всё начнётся, они будут тут как тут. А пока у них июль, далёкий шорох шин, слепень бьётся в конвульсиях, прибитый рукой: он уже мёртв, но продолжает щекотать лапками голую кожу.