Парнуха

Автор: дважды Гумберт 1. Утро.

Искра проснулась от мыка Коровы.
Запели стопки в шкафу, тонко взвизгнули оконные стекла, отозвался ворчливо чугунок на столе. Пора на работу!
Искра вскочила с постели, потянулась, села на подоконник и закурила.
На дворе дряхлый пёс Полкан ходит по кругу, сослепу тыкаясь носом повсюду. С крыши сарая, сверкая, падают длинные капли росы. Красное топорище новенького топора указывает прямо на Вымя. Вымя сегодня расположено в стороне от деревни, над лесистыми увалами Филькина Яра. Могучая тень пала на реку. Река блестит – мрачно, красиво.
О чем думает Искра в это свежее, погожее утро? Вряд ли, о чем-то особенном. Всё как обычно. Всё хорошо и нейтрально. В ее голове брошенным серым котенком свернулся мозг.
Из курятника выползла городская. Искра поморщилась и затушила сигарету.
А в деревне все - доярки. И старые, и молодые. Доярок-то не хватает, и их привозят из города. Правда, те в работе не так хороши, как деревенские. Пугливы, беспамятны.
Сегодня Искра держит шефство над городской девушкой Ингой. Инга носит три шарфика разного цвета и накладные ресницы. У нее редкие, винтообразные зубы. Сразу видно: художественная душа. Эта Инга как будто не в себе. Точнее, не в реальности. Что, наверно, по сути одно и то же. Самость ее так слабо развита, так неестественно подвернула крылышки, словно Инга и не жила допрежь, а только делала вид, что живет. Искра обрезает Инге ногти, потом велит раздеться и делает беглый массаж икр, живота, ягодиц. Еще Искра дает Инге допинг, брызжет в лицо нашептанным квасом, несколько раз не сильно, но звонко бьет по щекам. На все эти приготовления уходит какое-то время. Так что подруги (а они, конечно же, моментально стали подругами), вероятно, сегодня приступят к работе позже всех. Но Искре нет дела. Она чувствует в себе безрассудную, эпохальную мощь.
- Послушай, милая, известно ли тебе, что право на существование – величина переменная?
- Бэ-мэ, - одичало мычит в ответ Инга.
Искра с силой трет ее лицо вафельным полотенцем.
- У-у, мордашка. Это значит, что девиц, подобных тебе, в нашей стране прорва. Никто их не считал. Хочешь вернуться в город?
- Не-е, - с искренним ужасом отвечает Инга.
- Тогда держись. Первый день – он самый трудный. Я буду рядом. Вот, возьми это.
Искра дает Инге трубку с мундштуком, какой пользуются аквалангисты.
- Это засунешь в рот. А это выставишь наружу. Понятно?
- Зачем это?
- Чтобы дышать, дурашка. Глубоко не ныряй. Держись рядом с поверхностью. Не то сплющит.
Туча Вымени в катышках шаровых молний распирает пространство и кажется, что вот-вот лопнет, прольется на землю всесокрушающим ливнем голодного времени. Там, в этой бархатисто-лиловой глыбе, в глухих ее, потаённых эфирных овражках, из множества ручейков постепенно собирается воедино парная молочная речка, или Парнуха, как ее называют ученые дамы деревни.
Наметанным глазом Искра сразу определяет, что работы сегодня - невпродрочь. А тут еще эта мартышка на ее голову. Но ничего. Всё будет хорошо.
Искра с Ингой разбегаются вдоль по улице, сбрасывают кирзовые сапоги и выпускают крылья. Искра летит уточкой, а Инга сорокой.
- Помни главное, - продолжает наставлять Искра. – Мы не срамницы какие. Мы - суккубы. Утонченные видения, прелестные мечты. Мы ничего никому не даем. Мы только берем.
Инга задыхается от простора. На ее глазах наворачиваются слёзы счастья.
- А ты… А ты в натуре ударница? – спрашивает она.
Искра сжимает кулак и грозит подруге. Инга с восторгом пищит, срываясь в пике.
Вымя, между тем, приближается. Уже различимы дома, каналы, улицы и сияющие вывески.
- Ты веришь в Бога? – спрашивает Искра.
- Не знаю! – задорно, с ужасом кричит Инга.
- И я не знаю. Но, вероятно, он есть. Удачи, балда!

2. Обряд.

Как ни странно, Инга сдюжила, не превратилась в амёбу из грязной пены, не прокляла свой день рождения, и даже сдала кандидатскую норму. Искра довольна подшефной. Если так дальше пойдет, Инга станет хорошей дояркой.
А вечерком – задушевные песни, стрельба и костёр. Сегодня в колхоз принимают другую кандидатку из города – синеликую Мальвинку. Председатель коммуны матушка Роза во вратарской маске со стразами, в рубище с лапчатым осьмиконечным крестом произносит очистительную речёвку-канон, после чего отрубает голову черному петуху. Петуха тут же ощипывают и бросают в кипящий пламень.
- Бесы зеркальные, бесы вокзальные, - скороговоркой бубнит заклинание матушка Роза, - бесы порочные, бесы оброчные, бесы Саши и Паши, Алёши и Гоши, южные северные западные восточные бесы, зимние летние весенние осенние бесы, бесы бурана и суховея, бесы мокрицы и скарабея, бесы медведя, верблюда и змея, - отрешенно бормочет матушка, и постепенно в ее устах слово «бесы» перетирается в другое, незнакомое Инге слово. - Старые деньги, новые деньги, деньги живых и деньги мертвых, деньги политиков и паралитиков, грязные деньги и чистые деньги, деньги короткие и деньги длинные, деньги забубенные, деньги электронные, деньги враги, деньги союзники, деньги всех мастей и легионов, деньги падшие, деньги легкие, деньги трудовые, деньги меновые, деньги травы, деньги камня, деньги облака ну и тд.
Наконец, председатель завершает заклятие громовым своим голосом:
- Я - робот Бен-Гурион, Носитель Имени, Упор Добра, Ратник Кода, Лекало Истины, говорю вам: Хандехох и камцумир! Свейтесь в кольцо и вон за крыльцо!
Синеликая Мальвинка расцвела и изукрасилась от жара, от обильных слез. Она ползает по земле, собирая пёрышки жертвенного петушка, и украдкой глотает их. Но вот костер ярко вспыхнул и выстрелил в небо. Матушка Роза гладит Мальвинку по голове и объявляет:
- Умер черный петух. Возродился красный петух. Отныне, чистую и лучистую, нарекаю тебя светлым и радостным именем Мария.
Мальвинка, то бишь теперь Мария, падает в обморок, притворно или по-настоящему бьется в истерике счастья. Она в колхозе! Община приняла ее.
- Блин! Про бесов я бачу. Это такие камеры, которые понатыканы всюду и снимают мерзости запустения. А вот что такое деньги? – робко и шепотом спрашивает у Искры Инга.
- Цыц! Пенке слово не давали! – грозно одергивает ее Искра. А сама потом, тем же целомудренным шёпотом, растолкует подруге: Чего там непонятного? Это ваши ширки-тырки, ваши рубаны, дербаны и загубаны.
- А-а, - открывает рот Инга. Глаза ее вытаращены. Волосы дыбом. Всё ей тут внове.

3. Супербомба.

Инга никогда не видала мужчин. В городе только идиоты и черти. Бабы специально для новенькой вызывают призрак старика Кондрата и просят его рассказать про Супербомбу.
- Как бывший интеллигентный человек, - нервно поёживаясь, начинает рассказ старый призрак, похожий на гирлянду из тусклых, мигающих лампочек, - сразу перейду к сути дела: всё дело в мощности. Мощность решает всё. Были такие бомбы, которые могли разорвать человека на части. Были и такие, что могли начисто смести целый город. Но если увеличить мощность в сто, в тысячу раз – то ударная волна проходит сквозь твердые предметы, щадя их, не разрушая. Такая ударная волна уничтожает только живые организмы, мгновенно распыляя их на элементарные частицы. Но если еще увеличить мощность – в тысячу, в миллион раз – ударная волна проходит и сквозь живые организмы. Взрыва Супербомбы никто не видит, не чувствует. Вроде, всё, как прежде – все живые, живут в тех же местах, домах, говорят на том же языке. Да? Жизнь продолжается. Но разве же это жизнь?
- А может, и не было тогда никакой Супербомбы? Раз ее никто не учуял? – молвила с мудрой улыбкой какая-то дивно красивая поселянка.
- А может, и не было, - тут же соглашается призрачный дед. – Но позвольте, как это не было? Ведь стоит только ткнуть в человека пальцем или одёрнуть его непечатным словом – как он тут же складывается, как стремянка, расплывается квашней. Потому что у него больше нет прошлого. Супербомба полностью уничтожила все причинные цепи, которые привели к тому, что он есть. А он этого даже и не заметил. Проживет так всю жизнь, баран бараном, - и не поймет, что стал другим, что его подрубили под корень.
- Ну, это ты, дедушка, брось, - важно говорит матушка Роза. – Брось заливать-то, родимый.
- Существуют-то существуют. Но были ли? Вот в чем вопрос, - горячится Кондрат; соответственно, его лампочки разгораются, словно на них кто-то дует. – А Чёрный Прасол? Что ходит с дрыном по городам и рубит головы направо-налево, точно подсолнухи. А иногда запускает в поле комбайн. Страшно? Еще бы не страшно!
- А ты его сам видел? – беспокойно шуршат бабы. – Чего еще выдумал?
- Конечно, видел. И не раз. Черный Прасол очень зол, потому что ищет корову, отбившуюся от гурта. И от злобы молотит всех подряд. Ну, конечно, я про живых говорю. Меня-то ему не достать, - самодовольно заявляет старик.
Крестьянки оживленно шепчутся. Наконец, Фатима, миниатюрная и изящная, как кофейный сервиз, говорит:
- Эй, деда, веди сюда этот пидарас. Мы ему покажем корова.
Вдруг старик сокрушается на колени и кланяется всему женскому миру.
- Так вот, девоньки. Не я взорвал Супербомбу. Не я ее спроектировал и собрал. И не я доказал, что материя – это вздор, ерунда. Я всего лишь соприсутствовал Супербомбе. У нас было с ней общее Бытие. И я ничего не сделал для того, чтобы ее уничтожить. Я жил сам с собой, я дал ей взорваться.
Тишина.
- Простите меня. Поверьте, я очень страдаю. Уже не в моей воле что-то изменить. Но я бы хотел, чтобы вы меня помнили, не забыли.
Тишина.
- Ерунда, дед! – нарушает тишину ядреная, бойкая Фиска. – Мы тебя не виним, и ты себя не вини. Что было – то было. А теперь покажи-ка нам, дедушка, хуй.
Все смеются. Призрак старика Кондрата бледнеет и гаснет. Ему хочется еще посидеть у костра, в бабьем обществе. Но жестокосердный смех доярок выталкивает его прочь, в неуютную бездну абстракций, в стылую топь небытия.
- А что такое..? – робко вопрошает Инга.
Бабы томно вздыхают. Костер изможденно трещит. Пышное, звездное небо кажется липовым, ненастоящим.
- А что, девки? Споем? – резко, задорно Искра черпает вольный воздух, пьет его всей своей грудью. – Споем-ка нашу, старинную? Эх! Широка страна моя родная…
Все дружно подхватывают этот фольклор. Медленно разгораясь, заветная казачья песня увлекает в полет могучие бабьи сердца…

4. VHS

Розюк получил по почте долгожданную посылку из фонда Гостелерадио. В ней были две вэхаэс-кассеты с записями советских телепередач «Больше хороших товаров» и «Сельский час».
Кассета с «Больше хороших товаров» оказалась косячной. Впрочем, что и следовало ожидать… от этих… от всех этих… раздолбаев. Зато другая, с «Сельским часом», была нормальная. И это действительно был «Сельский час». Советский! Тот самый. Именно тот. Три черно-белых выпуска и пять в цвете. Общая продолжительность записи - два с половиной часа.
Розюк давно не испытывал такого сладкого спокойствия, такого удовлетворения, такого ровного, стойкого и сплошного чувства вовлеченности, включенности, сопричастности. Пока крутятся ролики, пока плёнка скользит по головке старенького «акаи» - он не один.
Это было настоящее телевидение. Не то, что теперь. В том телевидении не было… этого… всего вот этого… А что такое современное телевидение? Оно есть стопроцентная, дистиллированная порнография. И все, кто там мелькает - порно-актёры. Человек бежит от современного телевидения в интернет. И из выгребной ямки проваливается в настоящую поганую, адскую бездну. В самой сущности Интернета, этой постоянно расширяющейся порно-вселенной, есть какое-то зловещее, гибельное извращение. В этом сомнений не было у Розюка.
Всё чаще, на работе, на улице, в магазине, Розюк чувствует интрузию нутряного ужаса: ему вдруг начинает казаться, что он порно-актер, и что в жарких, бесславных лучах его снимают за деньги в позорном действе. Тогда он бежит к первому встречному зеркалу - и сразу легчает. Нет, староват, неказист, интеллигентен, таких не берут в порнобизнес.
Но как же спасти телевидение? Да никак. Кому такое под силу? Да никому. И зачем это делать, зачем? Пусть всё валится… набок. Как сказано в Экклезиасте.
Как человек штучный, чрезвычайно тонкой душевной формации, как мыслитель и эзотерик, Розюк осознает, что камера, снимавшая то, советское телевидение, фактически возводила пустую, рутинную породу реальности в разряд и степень истинного бытия.
Вот кто он – Розюк? Да никто. Мокрое место. Казалось бы.
А ведь его тоже один раз засняли тогда. Правда, это было не центральное, а местное телевидение. И в кадр он попал мельком, ненароком, случайно. Но тем не менее. Было. Да.
Это была передача про школу, про урок патриотизма. Если бы его лицо взяли крупным планом, хотя бы на пять секунд – он бы уж наверняка «засветился», уж точно бы существовал, получил бы метафизическую прописку. Якорь, гражданство в Ином, в иной базе данных. А если б он что-то такое, не самое глупое, при этом сказал, и его подписали бы после хотя бы меленьким таким шрифтом – у него бы навечно было свое лицо и свое имя. К сожалению, этого не произошло. Камера просто мазнула, как луч. Вспыхнул – погас. Но и за это спасибо. Надо быть скромным. Да. И на этом спасибо. Что бы он был без этого краткого, летучего мига? Даже страшно подумать.
Вот в десятитысячный раз Розюк смотрит «Сельский час» и немного завидует героям легендарной телепередачи. Они стали вечными. Перед ними открылась заветная дверь.
А он… Скоро издохнет. И память о нем будет не долгой. Ведь он только коснулся философского камня, когда его проносили мимо. Ну так и что ж? Что с того? Чем он лучше других? Всех этих… Тихо! Надо быть смирным.
На драгоценной кассете у Розюка есть любимый эпизод. Снова и снова видит он яркую русскую женщину с добрым, самобытным лицом, с честным, открытым, пронзительным взглядом. С красотой и статью богини плодородия. Под прицелом волшебного объектива она стоит прямо, расправив плечи и грудь, улыбаясь большим белозубым ртом. С первого взгляда Розюк беззаветно полюбил эту женщину. Ему кажется, что он ее знает, что он прожил с ней уже десять тысяч лет. На ней строгое, белоснежное бикини от модельера Славы Зайцева. И… достаточно только взглянуть на нее, чтобы… отозвалось и откликнулось… пробудилось, проснулось… там – в серой опаре мозга… в одинокой душе бобыля…
Вот у нее что-то нахрапчиком спрашивает закадровый корреспондент, - она смеется, непринужденно машет рукой, отвечает – гордо, с особой бабьей лукавой повадкой, сверкая бездонными и бесшабашными, хмельными глазами. Но что она там говорит – непонятно, потому что эти мрази, поганцы, эти псы шелудивые, пэтэушники в этом месте испортили звук.
Зато Розюк может живо себе представить, как и чем она живет, дышит, о чем она мечтает, когда остается одна, в тишине уютной горницы или в пряной луговой дымке рабочего полдня, какие сильные и умные у нее пальцы, как она млеет, дрожит, сопит по ночам…
Зато Розюк может узнать, кто была эта женщина, как ее звали в тот переломный момент, когда она спаслась и перешла в высший класс.
Эта женщина из передачи – ударница коммунистического труда, доярка колхоза «Светлый путь» Искра Бессмертная.