Володя–почтальон

Автор: Дикс После закрытия завода, Володя долго стоял перед зеркалом голый и молча смотрел на себя.
Худой, впалый живот, плешь, редкие волоски вокруг сосков. Костлявый, жилистый, немолодой уже мужчина с измождённым лицом.
Возможно энергия ещё полностью из него не вышла, ещё бы кому–нибудь пригодилась. Её может хватило бы на то, чтобы выкормить, пусть уже не своего, но хотя бы чужого ребёнка. Но при условии что это карлик и ему остается полгода до совершеннолетия..

В общем, картина достойная тягостного сожаления, как выразился бы классик.
— Да–а.. — протяжно изрёк Володя и собственный голос показался ему чужим. Чужим и бескрайне одиноким, словно это был голос схимника, готовящегося в своей келье испустить дух.

Володя тихо вздохнул, но даже в этом вздохе ему послышались подозрительные всхрипы, несомненно свидетельствущие о приближающейся кончине.
Канув в небытие, завод словно бы забрал с собой часть володиной души. Пожалуй даже бОльшую часть. Володя чувствовал себя так, будто завод утянул на тот свет его целиком, а перед зеркалом маячит лишь чьё–то полузабытое воспоминание.

Страдалец безмерно жалел себя, но втайне восхищался поэтичностью своих мыслей. "Мне бы писателем быть"
Но для кого писать, Володя не представлял. Его мир населяли спившиеся сварщики и апатичные старухи. Визгливые, "бешеные" как он их называл, дети. И, разумеется женщины. Но не те женщины о которых слагал свои стихи Гомер, а невероятно циничные мегеры, алчные до чужих кошельков, квартир и жизненной силы. Володя собирался все свои силы до последней капли унести обратно в матушку–землю, а потому принципиально (как ему хотелось верить) не женился.

В пустой, пахнущей сырой известкой квартире оставаться не хотелось. Мужчина посмотрел в окно. Серый, грязный двор, в котором хаотично перекатывались две кудлатые псины. Около засраной и вытоптанной до глины детской площадки стоял жирдяй в синтепоновой куртке и посасывал сигарету, наблюдая за собаками.

Когда человек не знает чем заняться, он копирует действия окружающих. Наверное, зеркальные нейроны срабатывают или что–то такое. Володе захотелось вот так же надеть синтепоновую куртку, встать во дворе и курить, выгуливая собаку. Но собаки у него не было, зато было подозрение на туберкулёз, из–за которого возможность начать курить даже не рассматривалась. Иногда, в крайнем отчаянии от нескончаемо тягостной жизни, Володя хотел пойти Ва–банкъ и курнуть с оттягом, но дальше получасовых сборов в круглосуточный киоск дело не заходило. Завязывая последний шнурок, Володе хотелось не начать курить, а сдохнуть.

Так или иначе, на двухсотой странице нашего лаконичного повествования, главный герой выкатывается во двор. Его буквально извергает из себя прямая кишка пятиэтажного подъезда, уж простите за подробности. Но из песни слов не выкинешь, а Володю из своей жизни — запросто. Что и делали все его случайные и по большей части невольные знакомые.

Володя подошёл к курящему толстяку, но им оказался разлапистый куст. Володя поискал глазами собак, но не обнаружил и их. "Дела.."
Вечерело. Вообще, только сейчас мужчина или парень, я даже не знаю как его правильно называть — короче, этот престарелый парень Володя заключил, что не понимает сколько сейчас времени. Часы он давно перестал носить, потому что перестал их иметь. Оставил в раздевалке завода, как впрочем оставлял и до этого десятки раз и другие люди тоже оставляли и вот эти другие люди обычно свои вещи на месте находили и Володя до того дня тоже находил, а тогда... эх.

— Кажется сейчас девятнадцатый год. Или век. Или час? — Володя беспокойно осмотрелся по сторонам, ища помощи, но нашёл лишь потемневшие от времени пятиэтажки в которых беззвучно гудела ужасающая пустота. Его мозг озарила картина: в ней Володя идёт по цеху завода. И тут же другая: Володя сидит на сортире и читает газету, до которой при её (газеты) жизни никогда не доходили руки. А в третьей картине он попросту пьёт чай на своей одинокой кухне.
И в довершение ко всему, всё вышеописанное словно бы происходит одновременно. А если мир состоит из бесконечно идущих параллельно фильмов, то в котором из них настоящий Володя? Где он находится?
На пациента накатил неописуемый страх. Даже не страх, УЖАС.
Похолодело в животе, мужчина ощутил волосы на затылке, судороожно сжал потные руки в кулаки. Он широко открыл рот, чтобы закричать, но звука не слышал как ни напрягался. Володя старался понять — кричит ли он вообще? Может быть он делает это неправильно? Звук не распространялся, рыбы в воде не кричат.
Володя побежал через двор, но двор словно бы бежал вместе с ним.

***

Из песни слов не выкинешь и из плохой повести не связанных с сюжетом лирических отступлений, судя по всему, тоже. Бездушный монстр, плётший.. соплетавший паутину безвыходности в существовании раба божьего Володи, заплетал всё новые узлы и сочленения..

***

Из–за сломанной дверцы почтового ящика выглядывало пожелтевшее извещение. Володя сходил в квартиру за курткой и отправился в почтовое отделение.
На входе в отделение его чуть не сбил перемотанный изолентой дед, тащивший на себе невероятное количество кулей и коробок. Володе представился дрожащий от напряжения жук–навозник, что его, безработного, свободного и открытого всем ветрам парня, передёрнуло от чувства здорового омерзения, помноженного на глубоко затоптанное травмирующим воспитанием презрение.

В помещении отделения, площадью не более метра на метр, толпилось столько народу и стояла такая духота, что некоторым довелось вознестись на небеса, а другим пасть ниц, в буквальном смысле этого слова. Володя высунул голову на улицу, заправил лёгкие воздухом и нырнул в мутные глубины переплётшихся людских тел.

Плавать в поисках конца очереди пришлось не более пяти минут, но каждая из них сошла бы за вечность.
Когда Володя уже был готов присоединиться к числу вознёсшихся или павших, но пока ещё не определился с выбором, не иначе как перст божий указал ему на притаившееся за нагромождением коробок с соленьями операционное окно отделения.

Мужчина подплыл к нему. Стараясь тратить как можно меньше воздуха, одними губами поздоровался с лежащим там операционистом и протянул в окошко своё извещение. Когтистая рука мелькнула перед носом Володи и извещение пропало. Потянулись тягучие как карамель, но даже близко не такие сладкие, минуты ожидания. Вокруг плавали посиневшие старики. Отовсюду доносились стоны грешников. Жизненная сила покидала сдавливаемое со всех сторон, тщедушное тело Володи.

"Срок хранения истёк, возвращено отправителю" — интерпретировало затухающее сознание Володя донёсшиеся к его барабанным перепонкам вибрации.
Мужчина приготовился смириться с неизбежным, когда его внимание выхватило в недрах операционного окна мелькание пушистого хвоста.

"ЖИЗНЬ!"

И если лицо операциониста с жизнью у Володи совершенно не ассоциировалось, то пушистый хвост стал той дланью божьей, тем перстом архангела Гавриила, что указал страждущему на первородный источник, на пажити господни, на спасение. А при такой близости кончины, надо заметить, прекрасным кажется решительно любой исход, кроме, собственно, самой смерти.

И Володя нырнул в окно.
Когтистая лапа упёрлась в его лоб. На слабом выдохе Володя выжал из себя, собирающееся стать последним, слово: ВАКАНСИЯ. И когтистая рука поддалась. Убрав когти в мягкие подушечки она нежно обвила володью плешь и любезно втянула его в операционное окно.

***

Сельдью из банки Володя выпал на пол отделения — голый, мокрый и скользкий. Некоторое время он лежал с закрытыми глазами, поджав колени к груди и содрогался всем телом. Чутко прислушивался к слившимся в неразборчивый гул голосам стариков за его спиной. Казалось, угроза жизни миновала. Мужчина перевернулся на спину и осторожно приоткрыл глаза. С потолка лился божественный белый свет дешёвых галлюциногенных ламп. Подвесной противопожарный потолок расходился покосившимися клетками насколько хватало глаз. Тёплый угол желтого лакированного стола приятно упирался в плечо.

Володю отшлёпали по щекам. Сильные женские руки подняли и поставили старого парня на ноги. В сравнении с Володей любая женщина выглядела сильной. Далее, последовала процедура одевания (необязательно в такой последовательности): на ноги надели элегантные полуботинки–унисекс, что тисками сжимали пальцы, но шлёпали по пяткам как домашние тапки. Штаны — короткие, чуть ниже колена, зато утеплённые. Сгодились бы чтобы высидеть февраль в сибирских окопах. Куртка — тоже короткая, зато широкая — внутрь свободно поместились бы три или четыре володи. Образ довершала бесформенная холщовая сумка через плечо, набитая всяческой макулатурой.

Не успел Володя и слова сказать, как ему в зубы сунули связку ключей от подъездов. После чего в шею вытолкали из отделения, в грязь и сырость осеннего дня. По инерции, он проскакал козлом по глубокой луже, разлившейся словно озеро прямо перед входом в отделение. И едва не напоролся на штырь, оставшийся от сломанной в позапрошлом году дюралюминиевой оградки. Оградка, напоминавшая кладбищенскую, предположительно служила для того, чтобы облегчить вход в отделение инвалидам, но на данный момент туда мог попасть далеко не каждый здоровый. Поэтому очередь у единственного рабочего (из десяти доступных) операционного окна состояла в основном из спортсменов. И стариков, которым уже было нечего терять. Некоторые так и жили в отделении, довольствуясь даже не всегда доступным единственным квадратным метром. В часы пик, судя по всему, они временно растворялись в пространстве или впитывались в обои. Старики держали связь с большой землёй по специальным каналам и принимали посылки и отправления за медный грош. Баграми и палками, связисты переправляли чужие посылки через озера и ущелья, после чего те безвозвратно исчезали во всепоглощающей пасти операционного окна.

***

Оказавшись на улице, Володя всмотрелся в покосившиеся дома, стоявшие на его пути. Глаз уже начал примечать почтовые ящики самых невообразимых форм и размеров, торчавшие из весьма неожиданных мест. Мужчина похлопал рукой по толстой холщовой сумке приятно оттягивавшей плечо, звякнул связкой ключей и уверенно (насколько позволяли жмущие и хлюпающие полуботинки) зашагал в своё новое будущее.

Пустота неизвестности растворилась сама себе. Химера, пожиравшая плоть володиного сознания, закусила свой хвост и скрутилась в сигнальный рожок, символизирующий его новую работу. Работу более древнюю чем проституция и известную всем человекоподобным существам, когда–либо взаимодействовавшим друг с другом. Работу почтальона.