Серафим Введенский

Прекрасное лицо с открытыми глазами
и речь чиста,
как первый снег под небесами,
фигура — тонкая,
изящная осина.
Она как вдохновение,
а мир — картина.
И грация в движениях,
манерность рук,
и каблуков по тротуару тонкий стук....

Сереге.

Теплый летний дождь по ржавой крыше —
не услышал.

Густой туман над рекой
пепельным цветом, волну за волной,
луну в бледном прикиде —
не увидел.

Красно-жёлтый грохот опавшего листа,
шум осени идущей по глади холста,
по аллеям, вдоль стен и закоулкам страны,
тихой сапой, без объявления войны,
но как-то воровато, словно мыши —
не услышал....

… и вдруг.
В дверь позвонили,
я в глазок взглянул.
Слегка трухнул,
в беспамятстве вцепился в стул.
За дверью во весь рост стоял,
пока закат тонул в борще,
никто иной —
Андрей Геннадич в кожаном плаще.

И всё бы ничего,
но мы же с Вами знаем, что
никто не вечен,
хоть трамвай,
хоть конь в пальто,
хоть сызмальства знакомый до оскомины Кощей,
пока у двери ждёт —
Андрей Геннадич в кожаном плаще....

Взять лист бумаги и карандаш,
чтобы нарисовать пейзаж:

немного гор,
небольшую речку,
облака клочком,
одну овечку,
разбросать деревья и кусты,
через речку полуразрушенные мосты
с гор катящиеся камни,
хижину,
в окнах закрытые ставни,
грязные сапоги возле крыльца…

Картину назвать: «заблудшая овца»....

Сын пришел в трусах и майке
и при этом в шесть утра,
говорит: «А ну вставай-ка,
мол, пора!»

Я открыл с усильем око,
предположим левый глаз,
и сказал поправив локон:
«Не сейчас!!»

Сын поплелся восвояси
с формой грустного лица,
трудно утром в ипостаси
быть отца....

Подождите, стойте.
Тот мужчина что лежит на больничной койке —
Адмирал
он об этом фундаментально сказал
ну да за окном нет его фрегата
а корабль данная палата
не потому что он ебанько
Просто жить действительно нелегко
Порою даже тяжеловато
так же как повару обойтись без мата
вот он и лежит на этой койке,
пусть лежа но превратности встречает стойко,
а где-то на другой параллели
бегут за босым мальчиком недели,
настигают и режут числом
по рукам и тетрадям...

ехал в поезде на юг
с проводницей пил я крюг
витамины ел в драже
запивая болинже

уходил я под радар
пил с бомжами рюинар
был сторонник мягких мер
пил на лавке родерер

щеголял в одном трико
попивая вёв клико
и под вечер в унисон
пил под музыку лансон

изобрел вновь колесо
под абрау под дюрсо
вдруг остался без штиблет
откупорив новый свет

потерял свои следы
только выпил лишь воды
вот такая вот беда
губит все таки вода....

Включи, Алиса, шум дождя —
я буду пить и плакать.
На всё забить не хватит одного гвоздя,
кругом тоска и мнется слякоть

и желтый лист один висит
на околевших ветках —
убитый осенью в окне шикарный вид,
как радость в брошеных объедках....

Бежит пространство словно Ниагара
Леса в безмолвии в предчувствие пожара
Колышется листва
Мы в тишину загружены как доки
А ну достань и извлеки свои пороки
затем помножь на два

Святой Апполинарий он же Петя
Не ведает пошто нам солнце ярко светит
и призывает дождь
Его жена контуженна любовью
В ночи густой текилу заедает солью
и говорит: «ну что ж»

А всюду новости как партизаны
из всех щелей ползут, вползая в мозг и раны
и разъедают быт
Апполи...

Воздух рвётся
сквозь синюю клеть,
словно мысли в полночных мечтах, —
ну а я бы хотел умереть,
умереть —
у тебя на руках.

Всем кострам
бесконечно гореть,
пеплу серому плыть в облаках.
Только я бы хотел умереть,
умереть —
у тебя на руках....