Дедушка в шкафу

Автор: Zaalbabuzeb Старик брёл по берегу речки, глядя на песок под ногами. Помощь внучки Маши, которая шла рядом, ему не требовалась, Прохор Кузьмич нёс пакет сам.
Ещё вчера капуста в магазине стоила триста пятьдесят рублей за кило, сегодня уже четыреста. Морковь была четыреста семьдесят, а нынче пятьсот двадцать пять. На взятые у дочери деньги Прохор Кузьмич прикупил меньше, чем рассчитывал, поэтому пакет и оказался таким лёгким, а взор старика – тяжёлым.
В склоне над берегом были выдолблено двадцать ступеней. Семиклассница Маша пропорхала по ним легко, как бабочка-капустница, старик же поднимался с натугой. Дыхание его сбилось, рубашка прилипла к спине, и ему казалось, что даже солнце давит на плечи своим излучением, и сама атмосфера словно потяжелела.
На середине лестницы старик обнаружил, что не в силах переставлять ноги.
– Дедушка, ну ты чего? – позвала Маша сверху.
Пот струился по лбу Прохора Кузьмича, пальцы мяли ручку пакета. Старик боялся, что ноги совсем откажут, и он кубарем скатится вниз.
Всю жизнь он шагал вверх, не останавливаясь и не отступая. Теперь же собственное тело его предало, и Прохор Кузьмич не знал, что делать.
– Дедушка! – позвала Маша опять. – Тебе помочь?
Дед живо представил её распахнутые глаза, когда внучка увидит его корчащимся на песке. От такой картины мускулы у Прохора Кузьмича напряглись, а зубы сжались.
– Дедушка-а-а!
– Иду, Маш, иду, – крикнул старик.
И, запыхтев во все ноздри, он поднял ногу, чтобы поставить её на следующую ступень.
Маша ждала, сидя на травке. Когда дед вскарабкался, она взяла его за руку и повела по тропе. Силы к старику, вроде, вернулись.
Их двухэтажный дом на восемь квартир находился поодаль от посёлка, рядом с заброшенными лесхозовскими постройками. Штукатурка со стен дома осыпАлась не первый год, из крыши росла трава – но что с того? Средневековые замки тоже на вид так себе.
За угол здания метнулась тень, при виде которой Прохор Кузьмич выругался про себя. Он велел Маше взять пакет и нести домой, а сам он... сходит проверить скворечник.
– Канзы! – рявкнул старик, обогнув дом. – А ну стой, сука!
Канзычаков замер и нехотя оглянулся.
– Ты чего тут шастаешь, Канзы? – Прохор Кузьмич подошёл к мужчине и посмотрел в упор.
– Гуляю просто.
– Гуляешь просто?.. Нервы лечишь?
На лице у Канзы скривилась натужная улыбка:
– Не-е. Нервы в порядке.
Старик втянул носом воздух. Прищурился.
– А чё валерьянкой от тебя несёт?
– Это не валерьянка, – поспешил заверить Канзычаков. – Полынь.
– Думаешь, я не различу полынь от валерьянки?
Канзы усмехнулся:
– Да ты старый уже. Перепутал…
Крысёныши чуют, когда кот перестаёт быть опасным, и тогда смелеют. Но в случае с Прохором Кузьмичом они явно поторопились.
– Я, может, и старый, – выцедил Прохор Кузьмич. – Но кулаки у меня тяжёлые. Ещё раз увижу тебя тут, Канзы, почувствуешь это на своей шкуре. Понял меня?
Дёрнувшись всем телом, Канзычаков кивнул, ссутулился и пошёл по тропинке.
Но у кустов он обернулся:
– Много ты своими кулаками сделаешь, когда жрать станет нечего!
И скрылся в багульнике.
Старик долго смотрел мужчине вслед.
В посёлке исчезли почти все коты. По словам селян, какие-то сволочи приманивали пушистых валерьянкой, а затем готовили из них еду... Вот бы поймать живодёров да проломить им черепа!
Прохор Кузьмич вошёл в подъезд и стал подниматься по лестнице, как вдруг ноги снова отказали. Мышцы будто стянуло тугими ремнями, колени одеревенели – старик застыл на середине марша.
Похоже, раздражение из-за Канзычакова высушило остатки его сил.
Часто дыша, Прохор Кузьмич принялся тереть бёдра. Ухватился за ямку с обратной стороны колена и попытался приподнять ногу с помощью рук. Нога не сгибалась.
Промучившись с ней минут пятнадцать, Прохор Кузьмич наконец признался себе, что выхода нет. Похоже, придётся капитулировать и рассказать семье о своём недуге.
Утерев со лба пот, старик позвал – не так громко, как следовало бы:
– Тамара! Маша!
Никто не ответил.
Квартира Прохора Кузьмича оставалась тут единственной заселённой. Во втором подъезде жили ещё Кравцовы, но они не услышат, как ни кричи.
Однако докричаться до дочери с внучкой уж точно удастся. Стены тут тонкие – старик знал это хорошо, потому что сам участвовал в строительстве дома с другими работниками лесхоза.
Прохор Кузьмич набрал в лёгкие воздуха, чтобы рявкнуть посильнее, но тут внизу скрипнула дверь в подъезд, и раздались шаги по ступеням.
Мимо застывшего Прохора Кузьмича протиснулся Арбуз. Подросток не поздоровался – пошёл себе дальше.
Старик хотел бы устроить сопляку взбучку за то, что тот лезет на его территорию, но навалившаяся немощь не давала этого сделать. От этого Прохору Кузьмичу стало ещё хуже.
Подросток всё же остановился. Чуть помедлил и вернулся к старику.
– А вы чё тут? – спросил Арбуз, склонив голову набок.
Узкие глазки на его ряхе разглядывали Прохора Кузьмича с любопытством.
– Чё смотришь? Помоги подняться, – продребезжал старик.
Командный тон после всех усилий не удался.
Арбуз склонил голову на другой бок, даже не думая помогать. Было заметно, что подросток что-то обмозговывает.
Наконец план созрел. Арбуз ехидно заулыбался и шагнул к старику, запустив руку в карман своих штанов. Нащупал в них что-то и собрался достать.
У старика одеревенели не только ноги, но и лицо.
В этот миг на втором этаже со скрипом распахнулась дверь.
Цокая каблучками, к ним сбежала Маша.
– Дедушка, ты чего так долго? – спросила она.
При виде внучки старик почувствовал, как ремни на ногах ослабевают, разматываются, падают на ступени, а в грудь вливается кислород.
Арбуз замялся:
– Привет, Машка. А я к тебе иду...
Девочка его бормотание проигнорировала. Большими голубыми глазами она посмотрела на деда и догадалась: что-то не в порядке. Тогда, ухватив Прохора Кузьмича под локоть, Маша помогла ему сделать шаг. Второй. Третий.
Арбуз нехотя посторонился.
– Мы с Тухлым тусуемся на Коряге, – сказал он. – Пойдёшь с нами?
Маша бросила в его сторону брезгливый взгляд:
– С алкотой не тусуюсь.
И повела дедушку дальше.
К счастью, она сосредоточилась на подъёме и не обращала внимания на то, как старик порывисто вздыхает, удерживая всхлип. Пусть болезнь временно его одолела, но в эту минуту он был победителем.

Тамара в это время поставила свиные обрезки вариться и сейчас чистила картошку, которая осталась вся сморщенная да гнилая.
На готовку потребуется ещё полтора часа. Затем до двух семья пообедает, потом Тамара уберёт со стола и к трём часам поспешит на работу.
Женщина мыла полы в поселковой администрации и на автовокзале. Прежде ещё и в клубе – пока тот не закрыли. В посёлке вообще позакрывали почти всё.
Отец вошёл на кухню и принялся жадно пить воду из графина. Вид у старика был растрёпанный, усталый; последнее время папа стал расклеиваться.
– Ты опять набрал одних костей, – упрекнула его дочь. – Ещё и подтухших, и мало.
Чем хуже старик выглядел, тем больше у Тамары возникало к нему претензий. Она и сама не понимала, отчего так.
– Сколько было, столько взял, – ответил старик. – Последние отдали.
Напившись, он попытался взглянуть на дочь со строгостью.
– А что с пенсией? – продолжила Тамара. – Перечислили наконец?
– Да не знаю я: банкомат в магазине не фурычил...
– Третий месяц не можешь получить. Денег ни шиша не осталось! – Тамара не смогла сдержаться. – Теперь вот будем грызть кости в супе, как собаки!
С шумом выдохнув, женщина переключила внимание на чистку картошки. На отца больше не смотрела.
Прохор Кузьмич почесал в затылке и, вздохнув, отправился в свою комнату. Ему срочно требовалось прилечь.

На следующее утро Прохор Кузьмич долго мял в кровати онемевшие ноги, щипал их и ругался сквозь зубы. Одолев наконец немощь, он встал. Дважды шаркнул к двери и остановился передохнуть.
Несмотря на то, что из форточки ещё тянуло холодком, и горизонт только-только занимался, в ванной уже шумела вода.
Старик хмыкнул и побрёл попить. Но на пороге кухни он вдруг обнаружил, что дальше идти не может. Снова хренов столбняк!
Вода в ванной перестала, и вскоре донеслись чавкающие шаги мокрых сланцев.
– Твою ж сука мать, – процедил Прохор Кузьмич.
Никто не должен застать его в подобном виде, никто! Это нарушит порядок в доме. Тамара и так наседает на отца, чувствуя растущую власть. А если она узнает о его недуге, то всё вообще полетит к чертям!
Прохор Кузьмич с силой врезал себе по бёдрам. Ещё раз, и ещё. Во рту совсем пересохло.
Шаги между тем приближались.
Тогда, сжав кулаки, старик глубоко вдохнул – и резко подался вперёд. Но так и не сдвинулся.
– Утречко, – поприветствовал тестя Семён. – А я собираюсь в дорогу.
В полотенце на бёдрах он протиснулся в кухню и с удивлением оглянулся на старика.
– А ты чего, батя?
Прохор Кузьмич нехотя выдавил:
– Да это... Чё-то прихватило. Щас, погодь. Отпустит.
Семён упёр руки в бока и озадаченно уставился на тестя.
Отпустило Прохора Кузьмича, когда за окном уже вовсю гомонили лазоревки.

– Батю – сегодня же в поликлинику! В райцентр, – постановил Семён на семейном собрании.
Маша наблюдала за разговором родителей и держала дедушку за руку.
Тамара укоризненно блеснула очками:
– Ну и кто его повезёт? У меня работа, Балдан Борисович не отпустит. А у тебя через три часа автобус.
Прежде Семён был учителем литературы, пока школу не закрыли. В котельную и на водозаборную станцию его не брали. Пособие по безработице не начисляли больше года, поэтому единственным доходом их семьи оставалась зарплата Тамары да редкая пенсия Прохора Кузьмича, если она всё-таки приходила. На "коммуналку" и продукты этих денег хватало еле-еле.
Семён мучился от того, что не может помогать финансово. Но вот ему предложили работу вахтовым методом. Вакансия разнорабочего на северах должна была вырвать семью из холодных пальцев нищеты, и Семён согласился, не думая.
– Да ты ку-ку, что ли?! – возмутилась Тамара, узнав о вахте. – Там же заставят махать киркой, кувалдой... Грыжу хочешь заработать?
– Не заработаю, – усмехнулся Семён.
И добавил:
– Рабочим быть почётнее, чем каким-то интеллигентишкой.
Автобус, на котором он поедет переквалифицироваться в рабочего, отходил сегодня с автовокзала. Времени оставалось всего-ничего.
– Ладно, – сказала Тамара устало. – Я выпрошу отгул и сама свожу папу в райцентр. А ты живо проверяй документы, зубную щётку и прочее!
– Да не надо мне в хренову поликлинику, – запротестовал Прохор Кузьмич.
Старика впервые не послушали, отчего он ощутил себя пустым местом – и это в собственной-то квартире!
– Просто ноги у меня так реагируют на погоду, – сказал он Маше и сам в это поверил. – Да уже и прошло всё.

Собрав рюкзак, Семён натянул любимую футболку "СССР" и попрощался с тестем. Вместе с женой и дочкой мужчина зашагал по берегу реки в сторону посёлка.
От воды тянуло гнилью: после того, как в ста километрах ниже по течению соорудили дамбу, река усохла и заболотилась. Теперь даже ротана не выудить.
В посёлке многие дома стояли брошенными, участки зарастали чернобыльником да марью – люди уезжали отсюда при первой же возможности. Вдали торчала вышка сотовой связи, а надо всем этим млел кружок солнца, просвечивающий сквозь желтоватую дымку.
На автовокзале у расхлябанного ПАЗика собрались провожающие. В окнах автобуса Семён разглядел Гришку Дёгтя и Крысука. Да ещё Канзычаков улыбался ему серыми железными зубами.
Вахтовикам предстояла работа за полярным кругом. Надо было прокладывать грунтовую дорогу – то ли от Ойотунга к Чокурдаху, то ли от Чокурдаха куда-то вглубь тундры.
– Полгода – это так долго… – Тамара сникла.
Вместе с Машей они обняли Семёна, не желая отпускать.
– Зато вернусь богатый-пребогатый! – сказал мужчина. – Две таких поездки, и мы наконец-то переберёмся в Улан-Удэ.
Водитель просигналил, дав понять: пора трогаться.
Семён поцеловал дочь с женой и забрался в ПАЗик, откуда помахал им рукой.
Автобус, скрипя и дребезжа, выехал за посёлок и потрясся по раскуроченной дороге.
Насколько хватало глаз, кругом простирались пустоши с пнями да чахлой порослью листвяка, не укрывающей местность ни от пылевых бурь летом, ни от ледяных ветров зимой. Глядя на пни, Семён думал о Прохоре Кузьмиче.
Тесть стал работать в местном лесхозе в восьмидесятых. Чтобы сохранить предприятие в столь мрачное время, трудиться пришлось тяжело и упорно. К тому же, судя по рассказам старика – и особенно по тому, о чём он не рассказывал – случались у него и стычки с бандитами. Но, рождённый в СССР, Прохор Кузьмич всегда шёл до конца. Свидетельством этому было и то, что лесхоз закрыли только когда в округе не осталось ни единого деревца.
"Такие люди, как батя, справятся со всем на свете!" – подумал Семён восхищённо и задремал, уронив голову на грудь.
Маша же с Тамарой в это время вернулись домой и обнаружили Прохора Кузьмича в растерянности стоящего в туалете и неспособного из него выйти…

На другой день ближе к вечеру Тамара всё-таки дозвонилась до поликлиники в райцентре. Там сказали, что у них остались лишь гинеколог да стоматолог на полставки. Терапевт в отпуске. Но если он и принял бы старика, то отправил бы его сдавать анализы в республиканскую больницу в Улан-Удэ.
– Так что везите дедушку сразу туда, – посоветовала медсестра в регистратуре. – Его примут без записи.
"Но как его везти, когда отец в таком состоянии? – подумала Тамара. – Он же еле ползает по квартире. Паралич может разбить его в любой момент: на пути к автовокзалу, в маршрутке до райцентра, в вагоне..."
– Ну, или можете позвонить в "скорую", – сказала медсестра. – Но она не приедет, это я вам точно говорю.
И всё же Тамаре очень уж хотелось вновь увидеть Улан-Удэ, в котором она была только раз в детстве. С годами на почве её блеклых воспоминаний расцвели яркие цветы фантазий об этом городе: сверкающие окна высоток, бульвары с раскидистыми ильмами, чарующие мелодии из репродукторов... Нет, вовсе не отец был причиной, по которой Тамара решила ехать.
Доржиев был единственным в посёлке автовладельцем, с кем Тамара общалась. За то, чтобы отвезти женщину с отцом в город он затребовал двадцать пять тысяч, притом вперёд.
– Чё так дорого-то? – удивилась Тамара.
– А ты в курсах, скока бензин стоит? – Доржиев облокотился спиной о ворота гаража, скрестив руки на груди. – А пожрать в дороге? А ночёвка?
– Давай хотя бы двадцать?
– Двадцать пять, я сказал! Или никуда не поедешь.
От вони солярки и пота, которыми пропиталась майка Доржиева, у Тамары заболела голова, захотелось поскорее уйти. Женщина бросила торговаться и дала добро на двадцать пять тысяч. Из них пятнадцать она отдаст перед поездкой, а десять – чуть позже, когда получит зарплату. Сейчас всей суммы у неё попросту нет.
Доржиев сплюнул в пыль и сказал:
– Машину ещё чинить надо. Так что повезу тебя через две недели, не раньше. Всё понятно?
Тамара сжала губы и кивнула.

За эти дни состояние Прохора Кузьмича резко ухудшилось.
Подъёмы по утрам превратились для него в изматывающие бои с собственным телом. Отказали руки. По квартире старик ходил кое-как. Часами он неподвижно стоял у окна, затем делал несколько шаркающих шагов в сторону и застывал снова.
Душным днём, когда никого не было дома, Прохор Кузьмич обмочился. Он стоял посреди зала и чувствовал, как моча струится по штанине. Ковёр под ногами темнел, намокая.
И сколь урина была горяча, столь холоден был взгляд дочери, заставшей отца в таком виде два часа спустя.
Подгузники для взрослых в посёлке не купишь, поэтому Тамаре пришлось шить их самой из тряпья. Менять их вызвалась Маша.
Девочка ставила перед дедушкой ведро с водой и опускалась на колени. Расстёгивала пуговицы на подгузнике и, сняв его, принималась за дело. Тёплая тряпка елозила по бёдрам и ягодицам деда, заползала между ними, и капли, щекоча, сбегали его по коже.
Хотя старику было приятно, в такие минуты он старался на внучку не смотреть.
Не рано ли ей наблюдать мужские гениталии так близко, спрашивал себя старик. Не повредит ли это её психике?.. Впрочем, деваться было некуда.

Наконец настал день поездки.
После обеда Тамара с Доржиевым вынесли старика из подъезда на импровизированных носилках и запихнули на заднее сиденье "Калдины". Щёлкая чем-то под капотом, машина поехала. Доржиев то и дело прислушивался к щелчкам и с укором косился на пассажирку.
До райцентра дотряслись когда солнце уже напарывалось брюхом на антенны, торчащие с крыш редких брежневок. Многие квартиры были брошены – их окна щерились осколками. Колдырь на обочине пытался расстегнуть ширинку, что у него никак не выходило, отчего морда колдыря кривилась в тупом раздражении.
На заправке выяснилось, что девяносто второй кончился. А ближайшая АЗС километрах в сорока.
– Не дотянем, – констатировал Доржиев. – Погнали обратно.
Тамара помрачнела. Она оглянулась на отца, словно это он высосал весь бензин из колонки, и заявила, что возвращаться нельзя. Нужно что-нибудь придумать.
Доржиев вспомнил, что у него здесь жил армейский дружок, который приторговывал горючим. Если он ещё не слинял из райцентра, то можно попробовать отыскать его халупу.
– Тока он берёт втридорога, – предупредил водитель.
Тамара ответила, что добавит сколько надо. Даст из денег, которые приберегла на гостиницу.
Халупа дружка отыскалась уже в сумерках. Хозяин был дома – притом не в стельку пьяный. Он заправил "Тойоту" наполовину и радушно пригласил Доржиева выпить за ЖД-войска. Тот чуть было не соблазнился, но Тамара твёрдо стояла на своём: ехать сейчас же – и трезвым!
Злясь и не желая с ней разговаривать, на выезде из райцентра Доржиев включил радио. Оно работало с перебоями. Сквозь помехи диктор буднично рассказывал о том, что в метро Москвы снова взорвался вагон.
Забайкалье окутал мрак, густой, как расплавленный битум, и "Калдина" заплутала на одной из просёлочных дорог. Навигатор сбил с пути и теперь показывал, что они движутся куда-то вглубь Витимского плоскогорья, хотя в действительности находиться там не могли.
В четвёртом часу им всё же удалось выехать на трассу. В свете фар Тамара разглядела кафе на перекрёстке. На окнах ржавели исписанные похабщиной рольставни, а вывеска с надписью "Горячая еда 24/7" покосилась, готовая вот-вот рухнуть.
– Билять! – ругнулся голодный Доржиев и надавил на педаль газа.
Под капотом вовсю щёлкало и стучало.
Вдруг перед ними заметались огни.
Дорогу перекрывали военные с оружием. За их спинами, яростно грохоча, двигались бронемашины, напоминающие оживших динозавров.
Остановившись на обочине, Доржиев опустил окно.
– У нас здесь развёртывание, – прокричал сержант ему в ухо.
– А долго будет?
– Чё?
– Долго будет?!
Сержант пожал плечами:
– Полдня. Сутки. Как прикажут.
Доржиев повернулся к Тамаре, которая глядела на грохочущие БМП, поджав губы.
– Нельзя ехать, – сказал Доржиев. – Учения.
Голос у женщины стал высоким и трескучим:
– Объедь их.
Мужчина фыркнул.
– Где объехать-то? Других дорог нет.
– Ты же сказал, что довезёшь нас!
– Да где я поеду-то?! – Доржиев рассердился. – По топям? Через камни?
– Ты сказал, что довезёшь...
Доржиев всплеснул руками.
Тамаре показалось, что салон машины уменьшается, начинает её душить, обжигать ей кожу раскалённой обивкой. Перед глазами заплясали мушки. Женщина завертелась и, хватая ртом воздух, выскочила наружу.
Чувствуя, что вот-вот разрыдается, она уставилась вдаль, за военных.
Где-то там, за километрами вязкого мрака, ждал Улан-Удэ, куда она никак не могла попасть. Все эти годы отец держал её в посёлке, как на привязи. Из-за него она не видела мира. Из-за него вышла замуж не по любви. Он был причиной того, что они жили всё хуже и хуже – даже участок под картошку не купили. Мол, не крестьяне какие-то…
"Проклятый старик! – подумала Тамара. – Это ты во всём виноват. Чтоб тебе пусто было!"
...По приезде в посёлок Доржиев отказался возвращать деньги.

После той поездки Тамара закрыла отца в его комнате, и больше туда не входила – держалась от греха подальше. При виде отцовского лица женщину начинало трясти, рот наполнялся горькой слюной, а пальцы скрючивало от напряжения…
Маша ухаживала за Прохором Кузьмичом со всей возможной для тринадцатилетней девочки ответственностью.
В октябре она перестала деда понимать, ведь говорил он всё невнятнее и невнятнее. И хотя ему самому слова слышались отчётливо, Маша разобрать их больше не могла.
– Ымумумы, – говорил он. – Авымы.
Лишился Прохор Кузьмич и способности нормально жевать. Тогда Маша принялась кормить его жидкими кашами с ложечки.
– Ой, дедушка, у тебя вся борода в манке! – смеялась внучка после кормёжки.
Решение проблемы она нашла в интернете. Каши или бульоны девочка стала наливать в банку. Прикручивала к ней тонкий шланг, а другой конец его вкладывала Прохору Кузьмичу в губы. Затем поднимала банку повыше и держала, пока еда полностью не перетечёт дедушке в рот.
Так на бороду попадало гораздо меньше.
Именно эта банка почему-то стала тем последним, что лишило старика надежды на скорое выздоровление.
Прежде он убеждал себя, что у него лишь временная слабость. Что силы вот-вот вернутся, и он вновь двинется по жизни вперёд, справляясь со всеми трудностями и побеждая.
Он даже спал сидя, потому что боялся лечь в кровать и больше не подняться. Какой был бы позор – сделаться одним из тех, кого называют "лежачими"!
Но к концу осени старик осознал, что шагающим напролом он больше не будет. Он вообще никуда не пойдёт. Здесь, среди хлама, под сквозняками из дырявых рам его путь окончен. И ничего с этим не сделать.
Перестать бы есть – да кормили его насильно. Закрыть бы глаза и никогда их не открывать – но всякий раз они открывались сами – сухие, неспособные плакать. Болезнь сковала тело, но не трогала его чёртова сердца. И он жил – жил в никуда.
Другого выхода не было – старик оглянулся назад, в своё прошлое...
– Здравствуй, любимый, – с улыбкой сказала ему молодая жена.
Солнце купалось в её рыжих волосах, к щеке с лёгким румянцем хотелось припасть губами и не отрываться. Широко распахнутые глаза – у Маши точно такие же! – смотрели на мужа с нежностью.
Почему он не вспоминал об Анне так долго? Не только ведь из-за того, что оглядываться – значит проявлять слабость? Возможно, причиной забвения была боль?
Анна пропала когда Тамаре исполнилось пять лет. Без предупреждения, даже записки не оставила. Сбежала в неизвестном направлении с каким-то подонком. С той поры Прохор Кузьмич ничего о жене не слышал.

В ноябре повалил снег, а следом внезапно потеплело, и сугробы превратились в бурую жижу. Затем налетела стужа и опять заснежило. Так погоду лихорадило месяц кряду, и в итоге дорога до райцентра превратилась в канаву с грязью. Единственная маршрутка застряла в ней на полпути и сломалась.
Ремонтировать эту развалюху было бесполезно, а на покупку нового микроавтобуса район денег не выделял. Другие рейсы из посёлка отменили ещё в прошлом году, с отменой же последнего было решено и вовсе закрыть автовокзал. Так Тамара лишилась одной из подработок.
Она сидела на продавленном диване и лихорадочно считала, сколько денег теперь им не будет доставать на свет и воду, сколько – на еду.
По телевизору шла пресс-конференция восьмидесятилетнего президента. Голова его, похожая на засохший колобок, сидела на шее неподвижно. Стабильно.
– Что вы думаете о недавних погромах русских в Подмосковье, на Кубани и в Забайкалье? – спросил журналист.
Президент усмехнулся.
Вдруг Тамарин телефон завибрировал.
Звонил некий Мунгэн, он желал посмотреть их квартиру на предмет покупки. Хозяйка ведь дома? Он уже в пути.
Тамара вскочила с дивана. Ошалело оглядевшись, она бросилась драить пол, вытирать пыль, смывать сажу с печи.
Два года назад женщина наконец-то уговорила отца выставить их квартиру на продажу. За семьсот тысяч, полученных с неё, они могли бы год снимать жильё в Улан-Удэ. Семён с Тамарой устроились бы на нормальные работы, взяли бы ипотеку… Вот только семьсот тысяч за их убогую квартиру никто давать не хотел, и тогда Тамара сбавила цену до пятисот, а потом и до трёхсот. Всё было тщетно.
Но вот позвонил этот Мунгэн. Услышав, как его машина остановилась перед подъездом, Тамара вдруг сообразила, что не успела прибраться у отца. Она ворвалась в его комнату, и в нос ей ударила тяжёлая вонь.
– Ох ты ж старый пень! – воскликнула Тамара, глядя на коричневые потёки на голых отцовских ногах.
Подгузник совсем износился и не удерживал всё в себе.
Сняв его, женщина открыла форточку. Иномарка стояла у подъезда, на улице никого не было – наверное, Мунгэн успел войти в дом. Тамара выкинула подгузник, и обернулась к отцу.
Наскоро она обмыла его половой тряпкой, макая её в ведро с мусорно-серой водой. Порылась в горе тряпья на кровати, но брюк не нашла. В шкафу их тоже не оказалось, внутри висела лишь пара рубашек… Тут в темечко Тамаре стукнула идея.
Вместо того, чтобы прикрыть брюками морщинистый зад старика, почему бы не спрятать его целиком?..
Решив, что так и сделает, дочь сжала отца в объятьях. От неожиданности он крякнул и скосил на неё глаза. Дециметровыми шажками Тамара стала пододвигать его к шкафу. Доверившись ей, Прохор Кузьмич сам при каждом толчке приподнимал то одну, то другу ступню.
Держала Тамара отца крепко, от натуги кряхтя ему в ухо. У распахнутой дверцы шкафа приподняла старика и поставила внутрь.
В этот же миг задребезжал дверной звонок. Захлопнув шкаф, Тамара кинулась в прихожую.
Мунгэн оказался пухлым бурятом в чёрной дублёнке. Чая не захотел – вместо этого, оставляя грязные следы, он неспешно потопал по комнатам. Хозяйка расписывала достоинства каждой. Говорила про метраж, количество розеток и лампочек, расход электроэнергии. Лицо гостя ничего не выражало.
– Ну так что думаете? – не выдержала Тамара, когда Мунгэн вернулся в прихожую.
– Говно, – сказал он.
И ушёл, грохнув дверью.
Ссутулившись, женщина села на диван. Руки повисли между коленей. Пресс-конференция президента закончилась, а может, нет – какая разница?
В таком состоянии дочка и застала мать, придя от подруги.
Кое-как Маша выпытала у Тамары причину её опустошённости. Задумалась. А что, если Мунгэн приходил не осматривать квартиру для покупки, а выяснить, можно ли из неё что-нибудь утащить. Воры идут и не на такие хитрости, правда же?.. Он ведь даже не спросил, есть ли у них горячая вода, и часто ли её отключают летом. Всё это довольно подозрительно...
Тамара нашла слова Маши разумными – и приободрилась. В самом деле, если дочь права, тогда следует не унывать, а радоваться – ведь у них совершенно нечего красть. Кроме разве что телека да старенького Машиного ноутбука. Но ради такой мелочи вряд ли кто захочет рисковать.
Дочка, довольная тем, что утешила маму, пошла проведать дедушку. И вышла из его комнаты в растерянности.
– А где? – спросила она.
Уши Тамары раскалились, как две спирали водонагревателей.
Женщина попыталась всё объяснить, но дочь и слушать не хотела.
Дедушку надо убрать из шкафа – немедленно. Это безобразие, при жизни запирать родного отца в пыльном, пропахшем лежалыми вещами гробу. Туда и воздух еле поступает, и задохнуться там недолго. Да и вообще, это гадко...
Мать развела руками: дочка права. Во всём права. Но всё-таки и у шкафа есть свои преимущества.
В нём дедушка укрыт от сквозняков, которые носятся по квартире. А сейчас ему особенно важно находиться в тепле и уюте. К тому же его комната, надо признаться, изрядно провоняла. А из шкафа дедушка будет пахнуть не так сильно. Более того, Маше больше не придётся мучиться, держа банку, пока дед кушает, – её можно поставить на верхнюю полку кверху дном, что-нибудь подложив под низ, чтобы шланг не пережимался, и идти заниматься своими делами.
Аргументы озадачили Машу.
– Всё равно это нехорошо, – сказала она с сомнением.
– Да давай просто понаблюдаем! – предложила Тамара. – Если дедушке в шкафу не понравится, мы вернём его в комнату. Это же возможно сделать в любой момент! Хоть сегодня!..
Так Прохор Кузьмич стал жить в шкафу.

Днём Маша оставляла дверцу шкафа открытой, а вечером закрывала – из щелей в комнате действительно сильно дуло.
В душной темноте старик весь обращался в слух. Стены квартиры оказались настолько тонкими и дырявыми, что из шкафа было слышно, что творится в зале и Машиной комнате. Даже происходящее на кухне и в прихожей можно было расслышать, хоть и плохо.
Почему же дочь поступила с ним так гнусно? Разве так он её воспитывал? С детства он приучал её к порядку и трудолюбию – иногда, может, и бывал слишком строг, но палку не перегибал. Не бил Томку зазря.
Он, правда, не оставил ей наследства, потому что лишился всех скопленных денег. Но виноват был не он, а паскуда Шульман.
– Лесхоз своё отжил, – сказал дружок однажды. – И чё ты теперь собираешься делать со своим капиталом, Кузьмич? Сядешь на сундук, как Кощей, и будешь ждать, пока инфляция всё не сожрёт?
Кузьмич ответил:
– Разменяю на баксы и положу на депонент.
Шульман фыркнул и зашагал взад-вперёд, полыхая чёрными глазами.
Цены растут быстрее, чем курс валюты, лежащей в банке. Нет, нельзя стоять на месте – надо двигаться вперёд. Вкладываться! Инвестировать во что-нибудь надёжное и приносящее жирные барыши.
Курочка, несущая золотые яйца, которыми Шульман соблазнял друга, была одним из горнодобывающих предприятий Забайкалья. Артель развивается – у неё отличные перспективы! Надо только вложиться, и тогда Кузьмич обеспечит безбедную жизнь и дочери, и внучке – и, возможно, её внукам тоже.
И вот, после месяцев обработки Шульман всё-таки выманил у Кузьмича его сбережения. Пообещал всё устроить. Перевёл деньги на какой-то непонятный счёт в Азии – и пропал.
Деньги со счёта пропали тоже.
Кузьмич впал в бешенство. Он метался по квартире, колотя кулаками в стены так, что те трескались. Чтобы найти ублюдка, он сделал всё возможное. Но где искать змеёныша, никто не знал.
Зато Кузьмич достал мать паскуды. Он не мстил старушке, вовсе нет... И всё же ответить за его деньги кто-то был должен.
Другой на месте Кузьмича пытал бы бабулю за то, что она воспитала такое дерьмо, как Шульман. Кузьмич же просто... вколотил ей в череп трёхсантиметровый гвоздь. Или несколько гвоздей. Штук пять-шесть от силы... Но больно ей не было, правда же?..
Старуха билась на полу и визжала до хрипоты. Прохор Кузьмич с ужасом наблюдал за ней во мраке шкафа. Её лохмы слипались от крови, глаза лезли из орбит, а пальцы царапали воздух.
Как старик ни зажмуривался, как ни твердил себе, что в реальности такого не происходило, он всё равно её видел.
От мерзкого зрелища его самого затрясло, голова закружилась, а нутро содрогнулось от тошноты. Бабка же орала и орала – слушая её, можно было рехнуться! Не в силах больше этого выносить, старик мысленно позвал жену – закричал что есть мочи.
И Анна пришла.
Взглянув на мужа с печалью, она взяла его за руку и повела в темноту – подальше от стонов и хрипов корчащейся старухи.

Запасы продуктов между тем кончались.
Тамаре пришлось расстаться с кремом для лица и летними туфлями – за бесценок она продала их Дуле Елаевой, чтобы купить макароны и пакет сухого молока. Картошку и кости в суп она брала у Михайловны – в долг.
Этого не хватало.
Желудок Тамары урчал и как будто скукоживался, сводимый спазмами. В фантазиях женщина видела ломти колбасы и сыра, вдыхала ароматы рагу с телятиной, лакомилась шоколадом и абрикосовым соком. В супермаркетах Улан-Удэ такого навалом – и дёшево! Если же Маша вырывала мать из грёз, Тамара набрасывалась на неё, придираясь ко всяким мелочам.
Потом она корила себя за придирки, видя, как сильно дочь исхудала, как она еле переставляет ноги в своих шерстяных носочках. Маша успокаивала маму, говоря, что подкармливается в гостях у подружки. Но по бледному лицу дочки Тамара догадывалась, что с продуктами в той семье тоже не ахти.
А ведь ещё приходилось кормить бесполезного старика!..
В январе за неуплату им перекрыли воду. Пришлось растапливать снег в вёдрах. Глава посёлка предупредила, что скоро отключат и свет. Как они переживут зиму без обогревателя, с одной чадящей печкой, Тамара не представляла.
Но вскоре случилось почти невозможное. По заснеженным дорогам, сквозь яростную пургу, посреди ночи ПАЗик привёз Семёна.

Сонная Тамара отперла дверь. В безразмерно-нелепом бушлате и валенках муж глядел из тьмы, и во взгляде его поблёскивало дикое.
На миг застыв в растерянности, Тамара бросилась Семёну на шею. Пахло от него дымом.
Выглядел супруг измотанным, исхудавшим и постаревшим. И хотя работал он за полярным кругом, лицо его покрылось странным загаром, точно от гудронного солнца.
В прихожей Семён стянул валенки и выкарабкался из бушлата. В зале, сняв спецовку, осмотрел её.
– Продралась вся, – заметил он. – Только выбросить.
Тамара щёлкнула на кухне чайником и выглянула в зал.
– Да повесь где-нибудь, – сказала она. – Пущу на тряпки.
Шифоньер был весь занят, поэтому мужчина прошёл в комнату Прохора Кузьмича. Открыл шкаф и в испуге отшатнулся.
– Батя? – Семён заморгал. – Ты чё сюда залез?
Тамара поспешила всё объяснить.
С укором взглянув на жену, Семён покачал головой. Затем повесил спецовку в шкаф и закрыл дверцу.
Несколько дней старик не мог привыкнуть к вони засохшего пота, гари и кислятины, но потом всё-таки привык…
Маша проснулась и выскочила обнять отца. Тот потрепал её по волосам и отправил обратно спать, а сам решил выпить чаю.
Заплатили Семёну хорошо. Узнав сумму, Тамара тут же объявила: надо немедленно переезжать в Улан-Удэ! Средств должно хватить.
– Да там все дороги занесены, – Семён кивнул в сторону окна.
– Ну, ты же как-то добрался.
– Чудом. И ваще, как ты будешь искать хату для съёма в такую метель?
Тамара нахмурилась. Может, супруг прав? Отца зимой тоже перевезти будет не так-то просто, к тому же недёшево. А ведь с этих денег ей ещё предстоит отдать долги Михайловне и рассчитаться за "коммуналку". В итоге на аренду жилья в Улан-Удэ может не остаться…
– И чё делать? – спросила Тамара растерянно.
Ответ она знала.
– Чё-чё... – Семён вздохнул. – Через полгода вернусь со второй ходки. Тогда лавэ уж точно хватит.
У Тамары сдавило горло – она сделала два глубоких вдоха, чтобы успокоиться. Ладно, сказала она себе, надо набраться терпения. Всё равно они выберутся из этой дыры.
Лёжа в кровати без сна, женщина решила, что эти полгода она будет экономить изо всех сил. Рассчитает все траты до копейки. Найдёт ещё одну подработку. И к концу лета у них обязательно наберётся на переезд.
И тогда Улан-Удэ наконец-то заключит их в объятья из сияющих витрин, фонтанов и тянущихся ввысь многоэтажек, чьи окна переливаются всеми цветами радуги, но никогда – чёрным.

За полгода, проведённых вдали от дома, манера речи у Семёна изменилась. Он стал говорить с хитроватыми недомолвками, с усмешкой, пользуясь словечками вроде "мурло", "жульман" и "пайка".
В девяностые Прохор Кузьмич слышал такие слова нередко, да и сам их использовал.
В то время всякая шваль мечтала поживиться за счёт лесхоза. Но директор с молодым замом Прохором твёрдо решили, что под урлу не лягут. Босс раздобыл пистолеты и один АК-74: воевать так воевать! И с тех пор немало спортсменов и россошинских отморозков осталось в земле средь чёрных берёз, тогда ещё обильно росших вокруг посёлка.
Парни с лесхоза почему-то особенно любили расправляться с бурятскими националистами. Таких Прохор не стрелял – для этих паскуд у него был наточен специальный нож. До чего же сладко было слушать, как мрази визжали, пока Прохор медленно-медленно резал им глотки!..
Да, порой он прибегал к крайним мерам – но какие времена, такие и меры. Бандиты сами напрашивались, а он лишь отстаивал своё место под солнцем. Шёл до конца.
И всё же кровь, липкая и горячая, собралась на верхней полке шкафа – и зашлёпала Прохора Кузьмича по макушке. Вскоре она залила ему лицо, пропитала одежду. Старик мычал, пытаясь развеять морок, но крови текло всё больше и больше – и воняла она всё гаже и гаже.
Анны не было долго, слишком долго, но всё-таки она пришла на его зов. Провела ладонью по щекам мужа, вытирая их, и улыбнулась.
– Всё хорошо, – сказала супруга. – Всё прошло.
И, взяв супруга за руку, она взмыла с ним над посёлком.
Халупы сверху казались чёрными прыщами на коже из снега и льда. Год за годом вьюги пытались избавиться от этой скверны, заметая дома по самые крыши, но посёлок продолжал стоять, словно вечный Рим.
Правда, в отличие от Рима, он не имел даты основания. Некогда на этом месте жили бежавшие из Московии раскольники, а прежде – мрачные обитатели Монгольской империи. До них – чжурджени и уйгуры, хунну и сумасшедшие херкесуры, а задолго до херкесуров – волосатые каннибалы мезолита. Но и до того, как каннибалы вырыли тут землянки, в этой грязи обитал странный народец, не вполне человеческий, не имевший названия.

К марту снегопады стали не такими лютыми, и Семён начал готовиться ко второй вахте.
Тамара с Машей отправились в магазин – взять ему консервов в дорогу. А пока они ходили, в гости заглянул Канзычаков. Приятели разместились на кухне и стали пить водку, закусывая пирожками.
– С мясцом! – отметил Семён. – У Михайловны стянул?
Канзы отрицательно покачал головой и хитро усмехнулся. В кармане у него по-прежнему лежал пузырёк с валерьянкой.
Выпив ещё рюмку, Семён принялся ныть: уж больно не хотел он ехать обратно в тундру.
– А чё ты ваще на вахту дёрнулся? – спросил Канзычаков. – Ты же учитель.
Вздохнув, Семён рассказал, что диплом учителя его заставила получить мать. Эта старая либералка со степенью по филологии мечтала, что сын будет прививать детям идеалы демократии. Что вместе с другими интеллигентами построит прекрасную Россию будущего... У него же эти благоглупости сидели в печёнках!
Назло матери Семён верил в социалистический строй и желал трудиться с простыми людьми. Потому-то после универа он и прибыл в эту глушь – учить детей бедняков. И на вахту отправился тоже – чтобы стать ближе к народу.
Канзычаков странно посмотрел на Семёна и не поверил.
– Ну а чё? – попытался оправдаться тот. – Если б я сюда не приехал, то и с батей не сошёлся бы. Он не выдал бы за меня вредную Томку, и у нас…
– А, кстати, где старик? – перебил Канзы.
– Пойдём покажу.
Проводив приятеля в комнату Прохора Кузьмича, Семён открыл шкаф.
– О, а чё он тут? – удивился Канзычаков.
– Ну а где ещё? – Семён пожал плечами.
Он хлопнул приятеля по спине и сказал, что пойдёт облегчиться. А Канзы пусть пока накапает ещё по одной.
Но Канзычаков на кухню не спешил…
Когда он понял, что Прохор Кузьмич беспомощен и неопасен, то осклабился:
– Ну чё, старый. Помогли тебе твои кулаки?
Хитрые глаза забегали по старику, по его убежищу, и остановились на банке, которая стояла на верхней полке. Во взгляде мелькнуло недоумение, но вскоре Канзы догадался, для чего банка нужна – и мерзко захихикал.
Вынув член, он снял банку и, сколько смог, помочился внутрь.
Затем, собрав конструкцию, вернул её на полку и сунул Прохору Кузьмичу в губы конец шланга.
Как старик ни пытался сжимать челюсти и выталкивать шланг языком, всё содержимое банки вытекло ему в рот.
Моча Канзычакова оказалась тёплой, горько-солёной и разящей козлом.

Тамара проводила мужа до закрытого автовокзала. На его обледенелой стоянке разогревался ПАЗик.
– Шухер, айда к нам! – крикнул кто-то из автобуса Семёну.
Семён мялся. Глядел то на небо, то на Тамару, то на рюкзак возле своих ног.
– Шухер, мы буру раскидали! – не унимался попутчик. – Играем по-нашенскому.
Обняв супругу, Семён долго её не выпускал. Наконец схватил рюкзак и поспешил в автобус.
Скрипя и выпуская из трубы чёрный дым, ПАЗик поехал в ледяные пустоши.
На обратном пути Тамара зашла в магазин. У прилавка кровь ударила ей в голову. Цены на макароны и печенье взлетели чуть ли не на треть, другие продукты также резко подорожали.
– Я, чё ли, ценники тебе выдумываю? – огрызнулась продавщица.
"Так все отложенные деньги кончатся, – подумала Тамара. – Снова придётся влезать в долги, потом их отдавать... Что тогда будет с переездом в мой прекрасный Улан-Удэ?"
Разозлившись, она решила, что отправится к Доржиеву и уговорит отвезти её в райцентр. В долг. Женщина надеялась продать там телевизор, пальто и серьги с бусами. В посёлке за них никто нормально не заплатит, а вот толкнуть их за хорошую цену на райцентровской улице, возможно, удастся.
Вырученные средства она положит в кухонный шкафчик – в третью алюминиевую банку слева во втором ряду. Там же Тамара хранила основную часть зарплаты Семёна. Это были её сбережения на переезд в величественный и светозарный город, который она всё чаще видела во снах и грёзах наяву.

В райцентр она укатила с ночёвкой, и тем же вечером в их квартиру постучали.
Маша открыла. Арбуз при виде девочки в смущении юркнул за широкую спину цыгана – одного из его спутников.
Странное дело. Если с Тухлым Арбуз обращался по-хозяйски и даже с Шансом держался почти как с равным, то при встрече с Машей он всякий раз превращался в сущего слизня!
– Шандор? – Маша удивилась. – Ты чего пришёл? Почти ночь же.
Чуть помявшись, она всё-таки впустила цыгана, но жёстко добавила:
– А Тухлый с Арбузом пусть катятся!
В груди у Арбуза защемило. Он в самом деле захотел убежать в холодную муть, забиться между пнями, не показываться оттуда никогда... О, жестокая Маша!
– Да они не будут шуметь, – успокоил цыган. – Посидят тихо, погреются.
Голос у него был мягкий, но вместе с тем мужественный и властный – такому нельзя не довериться.
Арбуз с Тухлым просочились в квартиру и сели на кухне у печи, в то время как Маша с Шансом расположились в зале, весело болтая. Позже девочка заглянула на кухню взять стаканы.
Шанс намешал в вино различной дряни. Арбуз знал о его штучках, при помощи которых цыган успел испортить с десяток школьниц...
Из зала доносился звон стаканов и смех Маши. Но Арбузу вместо её чистого личика приходилось созерцать прыщи на морде Тухлого.
– Ты б дрочил поменьше, что ли, – сказал Арбуз.
Шандор попросил Машу показать её комнату. В ней они и продолжили пить и болтать. Чуть позже цыган прикрыл дверь – чтобы не было таких сквозняков.
– Поищи чё пожрать, – скомандовал Арбуз, поняв, что теперь их не услышат.
– Шанс же сказал не крысить…
– А я тебе говорю: ищи!
В холодильнике обнаружились только подгнившие овощи да засохшая гречневая каша. Тогда Тухлый принялся шебуршать в шкафчиках.
Арбуз вышел в зал и прислушался. За дверью играла расслабляющая музыка. Парень мечтал хотя бы глазком заглянуть в Машину комнату, вдохнуть её ароматы, ощутить тепло, дотронуться до одежды, стула, погладить клавиши на ноутбуке.
– Ничё нет! – констатировал Тухлый, выйдя из кухни.
Арбуз приложил палец к губам:
– Тс-с-с! Дебил. Нихрена найти не можешь. Лезь в шифоньер – мож, там найдёшь чё ценное.
Пока Тухлый рылся в шифоньере, в тумбочке и трюмо, Арбуз слушал, о чём воркуют Маша с цыганом.
Закончив поиски, Тухлый развёл руками. Арбуз зыркнул на него со злобой и жестом отправил в комнату старика. А вскоре и сам проследовал за приятелем.
– А дед где? – спросил Тухлый.
Арбуз пожал плечами:
– Издох?
Это было бы печально, ведь парень надеялся поквитаться со стариком лично. Именно из-за него Маша не хотела с Арбузом гулять. Старик отгонял его, как помойную муху, и наверняка плёл Маше, что ничего Арбуз в жизни не добьётся и никем не станет…
Летом Арбуз повстречал деда на лестнице: плешивый не мог переставлять ноги. "Да ему скоро кирдык!" – подумал Арбуз с радостью. В его левом кармане лежал маркер, и раз уж представился шанс, то отчего бы на лбу старика не изобразить член с яйцами? Прекрасная же затея! Арбуз ничего не потеряет – старый всё равно запрещает Маше с ним разговаривать.
А вот в правом кармане находился нож, и сейчас Арбуз решил, что следовало бы воспользоваться им, а не маркером. Не рисовать, а – вЫрезать. А то и вовсе заменить живопись чем-то реальным: скажем, откромсать старику яйца и запихать ему же в рот. Вот это была бы месть так месть!
Арбуз пришёл в восхищение от собственной креативности и заулыбался.
Но странное дело: в комнате старика его не покидало ощущение, что помимо них с Тухлым здесь присутствует кто-то третий. Арбузу даже слышалось чьё-то хрипловатое дыхание...
– Чё, пошарю тут тоже? – спросил Тухлый и кивнул на шкаф.
"А почему бы и нет? – подумал Арбуз. – Вдруг в шкафу у старого хранится что-то полезное?"
Он собрался дать Тухлому добро, но тут из комнаты Маши донеслись сдавленные визги. И Арбуз метнулся в зал, где припал ухом к двери.
За дверью боролись: Арбуз слышал возню, шепоты и порыкивания. Как он понял, девочка упиралась, сколько могла. Но вот Шандор сломал сопротивление, и пружины кровати мерно заскрипели.
– Пялит, пялит же! – восхищённо прошептал Арбуз сам себе.
Его рыхлое тело начало дрожать, а по лицу заструился пот – капли ползли даже по двери, к которой Арбуз прилип. В воображении он видел, как грязный член цыгана входит в Машу, разрывает всё до крови, размазывает свои выделения по её лону. От этих картин делалось так больно, так сладко! Член будто елозил в его сердце! Ни разу в жизни парень не испытывал столь одуряющих эмоций – они распирали изнутри так, что он боялся лопнуть от них, как переспелый арбуз.
Это он, он придумал великолепный план с цыганом. Подначил Шанса соблазнить Машу, взяв его на слабо, а вдобавок посулил денег с продажи видео. И вот с самого лета Шандор обхаживал девчонку, чтобы теперь триумфально её распечатать.
Арбуз верил, что после этого Маша станет сговорчивее и наконец-то обратит внимание на него…
Вскоре всё было кончено. Уставший цыган вышел из комнаты и посмотрел на Арбуза.
– А камера? – спросил тот.
– Сам забери, – сказал Шандор и побрёл в прихожую.
Всё ещё дрожа от возбуждения, Арбуз заглянул в приоткрытую дверь. Постучать? Или войти так?
Задержав дыхание, он шмыгнул внутрь. Взгляд пробежал по розовому зайцу, носочками на обогревателе, кружке с сердечками, ноутбуку. Камера лежала на столе – объективом в сторону кровати.
Маша отдыхала лицом к стенке, укрытая по шею.
Арбуз втянул носом воздух в надежде учуять запахи творившегося в комнате волшебства, но ничего не почувствовал, кроме винного душка.
Парень забрал камеру и собрался уходить, но задержался на миг посмотреть, нет ли на постели пятен спермы и крови.
В этот момент Маша спросила:
– Ты уже попил?
И повернулась.
Увидев, что это не Шандор, она вскрикнула:
– Пошёл вон отсюда! Выйди, выйди!
И резко села на кровати, прикрываясь одеялом.
– Ты как? – спросил Арбуз. – Всё в порядке?
Маша лишь свирепо на него смотрела, раздувая ноздри.
Пожав плечами, Арбуз развернулся к двери, но не ушёл. Маша ведь была так близко – такая горячая и влажная… А вокруг – никого, кто мог бы им помешать.
Поняв это, Арбуз обнаружил, что весь полыхает и трясётся, а член его вот-вот разорвёт ширинку. Сил удерживаться оставалось всё меньше – да и зачем? Его заветная мечта – прямо перед ним. Лишь протяни руку!
Стянув джинсы, Арбуз с рычанием бросился на девочку, а та завизжала и принялась царапаться...
Когда кровать заскрипела во второй раз, лицо Прохора Кузьмича перекосила гримаса боли, рот распахнулся, а на щеках нарисовались влажные дорожки. Старик не сразу понял, что запах дыма шёл не от его выгоревшего сердца.
Наконец Арбуз всхрюкнул и обмяк на Маше, засопев ей в шею. Полежал так немного, затем чмокнул плачущую Машу в губы и поднялся. Надев штаны, вышел в зал. В нём воняло дымом.
– Там это... – начал испуганный Тухлый, кивая в сторону кухни. – Штора...
– Чё? Нахрена ты её поджог, урод?!
– Она сама, – парень был бледный от страха. – Я просто дунул... и уснул слегонца. А косяк упал...
Арбуз схватил Тухлого за грудки и затряс так, что у парня заклацала челюсть. Как можно быть таким идиотом!
– А ну живо туши! – заорал Арбуз в лицо Тухлому и погнал его на кухню.
Но на её пороге приятели замерли в растерянности. Штора полыхала уже вся, огненные ошмётки потрескивали на холодильнике и шкафчиках.
Дым разъедал глаза и горло: Арбуз закашлялся, закрывая лицо.
– Надо валить, – выдавил он сквозь слёзы.
– Чё?
– Чё слышал, дебил! Валим!
И, отпихнув Тухлого, он поспешил в прихожую.

Дым заполнял квартиру и сквозь щели втекал в шкаф. Старик в панике как будто вертелся волчком внутри окаменевшего тела, пытался вырваться, сбежать на воздух, но тюрьма из плоти не отпускала.
Он кашлял, всхлипывал, громко мычал, не желая гибнуть так нелепо, так постыдно. А дышать становилось всё труднее. Перед глазами танцевали цветные звёздочки: их становилось больше, и вот они закружили старика, утягивая в свои хороводы, и его противящееся сознание ухнуло во тьму...
Прохор с Анной сидели на берегу реки, щурясь от солнца. Тёплый ветерок шумел в камышах, трепал подол платьица, играл с волосами жены. Вдруг Анна вскочила: весело посмотрела на мужа и со смехом побежала к ступеням, сделанным в склоне над берегом. Дав ей фору, Прохор пустился следом.
Взлетев по ступеням, Анна устремилась в сторону дома и исчезла в подъезде.
Не догнав её на лестнице, Прохор вбежал в квартиру.
– Ты где, проказница? – позвал он.
Ответила ему тишина.
Мужчина обошёл зал, туалет и ванную. Кухню и детскую. Но Анну не нашёл. "Неужто она ждёт в кроватке?" – подумал мужчина и с лукавой улыбкой шагнул в спальню.
Но и там жены не было.
Пылинки танцевали в болезненных лучах из окна, часы клацали ржавым нутром, мухи крутились под потолком, не жужжа.
У стены высился большой уродливый шкаф. При виде его Прохор побледнел и покрылся холодной испариной. В горле образовался ком. Мужчина хотел отвести взгляд, но шкаф притягивал его, всасывая внимание, поглощая кислород и солнечный свет.
Рука Прохора сама потянулась к дверце. Мужчина зажмурился…
После разборок с отморозками, Прохор с парнями пили – крепкое и по многу. Анне это не нравилось. Она не учитывала особенностей работы мужа – не понимала: алкоголь ему необходим, чтобы не слететь с катушек. Своими просьбами отказаться от выпивки, упрёками и скандалами она лишь расшатывала мужу психику. Поэтому он то и дело стал срываться.
Заставить Анну заткнуться можно было лишь встряской или пощёчинами. Иногда лёгкими пинками, а порой и при помощи кулаков. Всё это было мерзко, неправильно – но что поделаешь?
Пятилетняя дочь, видя такие отношения, взялась выделываться перед отцом. Она не слушалась, капризничала – даже обзывалась! Вся в Анну: вразумлялась только затрещинами.
А однажды Томка назло Прохору порезала ножницами боксёрские перчатки, которыми он очень дорожил. Недавно как раз одного из лесхозовцев забили до смерти, поэтому Прохор третий день был во хмелю. Увидев, что натворила мелкая мерзавка, он, не помня себя от ярости, отходил её ремнём. И швырнул в угол так, что Томка ударилась головой о стену и упала.
Узнав об этом, Анна рассвирепела. Она заявила, что травма дочери была последней каплей. И повела Томку в фельдшерский пункт. Затем вернулась забрать самое необходимое.
– Мы с Томкой уезжаем, – заявила жена. – А о твоих лесхозных делишках я сообщу в милицию.
Это было сущее паскудство – настоящее предательство! Рыжая дрянь вознамерилась подставить не только мужа, но и его рабочий коллектив, боевых друзей, шефа. Стерпеть такое было нельзя.
Прохор впал в бешенство, и всё заволокло розоватой марью, через которую он наблюдал за происходящим как бы со стороны.
Ему повезло с наследственностью – благодаря широким и крепким костям в кулаках, он мог ломать ими кирпичи. Прохору нравился звук чего-то ломающегося. Но как он ни старался, череп жены всё не хрустел.
Анна лежала на полу, а он вколачивал в неё кулаки снова и снова, и в итоге лицо её превратилось в лиловый ком, посреди которого кровоточила дыра рта с обломками зубов.
Прохор поднялся, тяжело дыша, и тут услышал, как к дому подъезжает машина.
Он выглянул в окно. Фельдшером работал их приятель, и сейчас он привёз Томку домой.
Потея как в сауне, Прохор заметался по квартире. Надо было немедленно спрятать Анну, чтобы ночью выбросить её в реку. Но куда сунуть труп сейчас?
Взгляд мужчины остановился на большом шкафу в их спальне. Дверца его была приоткрыта, и шкаф словно лукаво щурился на Прохора внутренней тьмой…
…Вечером отец сообщил Томке, что мама уехала по делам в Улан-Удэ. Она любит их и ждёт, когда они приедут её навестить.
Но потом он, конечно, открыл дочери правду.
Анна их бросила. Умотала в неизвестном направлении с каким-то бурятом. Се ля ви.
С годами Прохор и сам в это поверил – по крайней мере, он старался больше не думать об Анне. Он шёл по жизни напролом. Прямо. Никогда не оглядываясь.

В пожаре Прохор Кузьмич выжил, ведь за пределы кухни огню выйти не дали. Спасибо Кравцову. Он в бессоннице бродил по округе и курил, когда заметил пламя в соседском окне.
Тамара вернулась, выручив не так много, как планировала. Но всё же это было каким-никаким пополнением копилки. Вот только сама копилка, как выяснилось позже, превратилась в оплавленную банку с горсткой пепла внутри.
Вызванное шоком отупение уберегло Тамару от истерического припадка. Не осознавая до конца, что произошло, она опустилась на колени посреди выгоревшей кухни, зачерпнула пригоршню сажи и размазала её по очкам.
Так было лучше. Во мраке содержалось куда больше порядка, чем в хаосе окружающей действительности.
В тумане, клубившимся в черепе Тамары, прозвучали мысли: "И отчего мы с Кравцовыми никогда не разговаривали? Хорошие ведь люди..."
Словно в подтверждение этому Кравцов предложил Тамаре забрать его холодильник и кухонную утварь.
– А вам самому это не нужно? – спросила женщина.
– Да один хрен всё повыбрасываю, – Кравцов отмахнулся. – И двери с окнами заколочу. В посёлке ни работы не осталось, ни жрать ничего. Вот мы с женой и уматываем.
В грудь Тамаре будто вонзилась спица. Вот, оказывается, почему они не общались с Кравцовыми. Они же сущие проныры! Сейчас их семейка свалит в Улан-Удэ, в то время как Тамаре ещё долго придётся торчать в вонючем посёлке.
Женщина покосилась на соседа с подозрением. А уж не он ли устроил пожар? Стащил её накопления и замёл следы кражи… Да, так и есть!
– Отдавай! – потребовала Тамара у Кравцова. – Где мои деньги?
Сосед выпучил глаза.
Тогда, не сумев сдержаться, женщина устроила настоящий скандал – с воплями на всю округу.
Затем, вымотанная и опустошённая, она стала готовиться к разгребанию пепельных завалов.
Усердствовала она, правда, не очень. Всё равно летом – переезд. Пусть зарплаты мужа хватит лишь на то, чтобы добраться до Улан-Удэ и снять там каморку на месяц-другой, всё равно они уедут из этой выгребной ямы. Уедут непременно!

После тех событий Маша стала молчаливой и мрачной. Тамара решила, что на дочку так подействовал пожар, и что ей просто требуется время прийти в себя.
Девочка названивала Шандору. Цыган не брал трубку или отвечал раздражённо; кричал и матерился. Но Маша вся была в мать и в дедушку – она шла до конца.
Когда поздним вечером она вернулась с разбитой губой, Тамара не придала этому значения. Дочка взрослеет: поцапалась с подругами из-за мальчика или что-то такое.
Плодом взросления мать считала и то, что Маша начала уверенно двигать бёдрами при ходьбе, глядеть с вызовом и кривить личико по поводу и без. О том, откуда у дочки появлялись новые чулки, чёрные юбки и кофточки, Тамара предпочитала не думать.
Маша стала забывать кормить дедушку. Доходило до того, что в горле у него першило от жажды, а голова кружилась от голода.
И подмывала его внучка всё реже. Если же она снимала с деда подгузник, то с брезгливостью косилась на гениталии. Грубо тёрла их тряпкой – чуть ли не била, а однажды с сарказмом усмехнулась и плюнула в них.
Прохор Кузьмич хотел не видеть этого, не чувствовать, не слышать ничего из творящегося вокруг. Но по воле безжалостной судьбы он всё ещё был жив, имел глаза и уши.
Его действительность погружалась в безумие, но и в воспоминаниях было не лучше. Старуха-мать Шульмана без конца орала и выгибалась "мостиком" на полу, елозя волосами, как кровавой тряпкой. Бурятские националисты пальцами ковыряли в разрезанных глотках. Изувеченная Анна тянула к мужу руки и, булькала:
– Я тбебря любрю…
Старик пришёл к выводу, что воспоминания, как и реальность – это своего рода шкафы, в которых гниёт мясо, кишат червяки, а на стенках пушится грибок. Даже смерть – шкаф, к тому же в сто раз более зловонный, чем жизнь. А мы – лишь моль, мечущаяся внутри и пытающаяся выпорхнуть наружу. Где попадём в новый шкаф, ещё больший по размеру.
От этих мыслей череп сжимался, точно в нём был вакуум. У Прохора Кузьмича будто вытягивали кишки, всё внутри жгло, кровоточило, ему хотелось выть и кричать, взорваться как миллиарды водородных бомб. Уничтожить вместе с собой вонючую квартиру, дом, планету. Разнести к хренам весь этот проклятый мир...
"А всё-таки даже у самого большого шкафа должен быть хозяин, – так подумал старик, измотанный своей виной. – Живёт же кто-то за пределами деревянных стенок – кто-то неограниченный и бесконечный... Вот бы в моём сердце приоткрылась дверь, и я увидел бы его лицо хоть глазком! Тогда всё сделалось бы не таким бессмысленным и страшным. И не таким гнусным..."

В мае Тамара объявила Маше, что после возвращения отца они переезжают в Улан-Удэ. Дочь лишь скептически вскинула бровь.
В июне женщина договорилась с Доржиевым, что он отвезёт их в райцентр в два захода. Деньги будут – муж вернётся с вахты и заплатит вперёд.
Ещё спустя месяц Тамара дозвонилась до вокзала в райцентре и с радостью узнала, что электричка до Улан-Удэ ходит регулярно. Покупай билет и езжай.
В нетерпении женщина решила собирать сумки.
Но Семён всё не возвращался.
Июль заканчивался: лягушки на речке устали квакать, и зарядили дожди. Женщина сидела на диване в окружении баулов и наблюдала за часами на стене. Они не шли – батарейка давно села.
И тут в дверь позвонили. Тамара кинулась в прихожую.
В этот раз Семён вернулся ещё более хмурым, одичавшим и совсем неродным. С синяком под глазом. Тамара обняла мужа, чувствуя, будто прижимается к костлявому незнакомцу.
– Ты как? – она поспешила задать все необходимые вопросы. – Устал с дороги? Помыться хочешь? У нас воду отключили, но я нагрею.
Семён вошёл в прихожую и принялся стаскивать грязные ботинки, косясь на жену.
Тамаре не терпелось узнать главное, но, сдержавшись, она спросила о другом:
– Ты, может, голодный? Там пачка макарошек где-то была, я сварю...
Муж разулся и собрался идти в зал, но жена стояла на пути:
– К макарошкам надо кетчупа. Я сбегаю в магазин. Там щас как раз скидки, так что...
– Дуй давай, – буркнул Семён и протиснулся, отпихнув Тамару.
Та быстро опомнилась и последовала за ним:
– Получка в конце месяца. А ещё надо с долгами рассчитаться. Давай я возьму на твои?
Семён озадаченно поглядел на выгоревшую кухню, на пухлые сумки и на тумбочку, где раньше стоял телевизор. От носков мужчины по комнате растекалась вонь, как от испортившегося сыра.
Тамара упёрла кулаки в бока и наконец спросила без обиняков:
– Сколько тебе заплатили?
Впервые Семён посмотрел на жену прямо. Взгляд его был долгим.
– Стока же, как в тот раз, – ответил муж. – Но отдадут перед следующей ходкой.
Брови женщины взлетели. Отшагнув назад, она порывисто вздохнула и вытаращилась на Семёна. Он стоял болван-болваном: кривой, насупленный, весь чумазый… И вдруг ей сделалось смешно.
Ну, конечно же, она ведь сразу всё поняла, увидев, что Сёма приехал без рюкзака, в порванных штанах и с фингалом!
– А когда она, следующая ходка-то? – Тамара закрыла рот ладонью, не давая себе рассмеяться. – Через месяц? Через год?
– Как только, так сразу!
Семён заметил, что вокруг глаз у жены брызнули морщинки, а саму её начало потряхивать.
Да ведь сучка глумится, подумал он. Издевается над ним. Как все они. Как все эти паскуды! Вот, значит, на чьей она стороне…
– Чё, лавэ захотела?! – Семён зло усмехнулся. – Щас! Будет тебе лавэ, будет. Ты тока повламывай сперва, как я вламывал. Поворочай цемент с щебнем. А потом трынди, а?
Он распалялся всё больше, стал жестикулировать:
– Хах! Буржуйские крысы. Хер вам – хер, а не лавэ. Я таких, как вы... Я всех вас на херу вертел... Я вас… Я…
Но Тамара его не дослушала – она вовсю захохотала. Женщина шлёпала себя по ляжкам, её потный лоб морщился, по алеющим щекам бежали слёзы, а на подбородке поблёскивала слюна.
…Успокоилась она не скоро.
До вечера женщина просидела на диване, обхватив себя руками и глядя в пустоту.
Семён кое-как отварил макароны, но не наелся, а больше на кухне ничего не было.
Ночью он решил с Тамарой повозиться. Но, как ни старался, у него не получалось. Тогда он влепил жене пощёчину, бросив: "Сука!" – и отвернулся к стене.
На следующую ночь Семёну снова не удалось, и потом тоже.

Август дохнул ветрами с болот, зазвенел тучами комаров, разносящих лихорадку и туляремию. Селяне вышли на картошку. Ещё мелкая, но дольше сидеть в слякоти ей было нельзя – сгниёт.
Тамара подрядилась на работы к армянам. Согнувшись, она выковыривала картофелины из разрытой земли, мыла их в ведре и сушила. Затем волокла тяжеленные мешки до погреба. Вечерами она всё так же драила полы в администрации.
Семён этим был доволен. Сам он отдыхал дома, потому что удел одних – пахать, а других – повелевать.
Была ещё одна причина, почему он не ходил в посёлок. Всё, что происходит на вахте, должно оставаться на вахте – но Канзычаков наверняка растрепал селянам о нём. Слил им всё, как сука куму!
Жратвы Тамара приносила не густо, поэтому брюхо у Семёна то и дело ворчало. Если и вовсе накатывала тошнота, он выбирался на речку, где вылавливал из жижи улиток, а иногда и жаб. Варил их с солью на кухне и ел.
Хавка – дрянь, но хоть как-то утоляла голод. Какой-никакой белок.
Тем погожим днём Семён как раз съел жирную лягуху. Затем он нашарил в кухонном шкафчике пачку "Принцессы Гиты", на дне которой ещё оставалось немного чая. Проварив заварку в алюминиевой кружке, мужчина с наслаждением пошваркал напитком – не чифирь, конечно, но вполне себе купчик!
Вдруг из комнаты дочери донеслось пиликанье. Девочка забыла смартфон.
У Семёна смартфон отобрали на вахте, а жена свой обменяла на крупы и маргарин. За это время мужчина изрядно соскучился по видосикам.
Он завалился на диван и нашёл на "Рутубе" свежий ролик "Советского патриота". В первой части ведущий рассказывал о фантастически эффективной экономике ГУЛАГа. Во второй части речь шла об инциденте, когда пьяные матросы по приказу Троцкого ворвались в институт благородных девиц, что в результате принесло немалую пользу Родине.
Слушая об изнасилованиях, Семён предался мечтаниям, но никакого отклика в теле они не вызвали. Проклятая болезнь! Тогда он потеребил свой сдутый член. Засунул указательный палец в анус и подвигал. Но и массаж простаты не привёл к желаемому эффекту.
Вздохнув, Семён щёлкнул на одну из закладок, сделанных дочерью. На дисплее остался коричневый след от пальца.
Когда мужчина стал смотреть запись, зрачки его расширились.
– Ёб!.. Нихрена!.. Да это ж...
Из динамика раздавались шлепки и похабные женские стоны.
Сев, мужчина вцепился обеими руками в устройство, поднеся его к самому лицу.
Он не моргал. Сердце долбило в грудь отбойным молотком, под мышками взопрело, а член стал наливаться кровью и разбухать – впервые за более чем полгода! Неужели недуг отступил?
"Так вот откуда у Маши новые шмотки и деньги на сотовую связь, – подумал Семён. – Вот отчего она никогда не выглядит голодной..."
Тут в замке повернулся ключ.
Семён опомнился и, выключив ролик, кинулся в комнату дочери, где бросил смартфон на место. Чтобы спрятать эрекцию, встал у окна зале и сделал вид, будто разглядывает блеклое небо.
Маша прошла в свою комнату и взяла устройство. Её смутило коричневое пятно. На кухне девочка намочила тряпочку в ведре и принялась оттирать грязь.
Семён последовал за дочерью. Стоя у печки, он смотрел на крепкие бёдра Маши, на её подтянутые ягодицы, и эрекция не спадала.
– Я там чуток глянул... – вырвалось у него.
Он смутился, запутался и сделал нелепый комплимент:
– Ты это... Хорошо выглядишь в кино.
В другое время он пришёл бы в ужас от своих слов, но сейчас его разум заволокло дурной марью. Из неё проступали изгибы голых грудей, выгнутая спинка. Лобок без единого волоска.
Потея и не помня об эрекции, Семён вошёл в кухню.
Сглотнув слюну, он с дрожью в голосе спросил:
– Ты подбриваешь себе там, да?.. Вот почему в ванной стока твоих станков?
Маша была удивлена, но не ошарашена. Она покосилась на топорщащееся трико отца и шагнула к двери из кухни, но мужчина ухватил девочку за локоть.
Стоя так, Семён выжидательно вглядывался в её личико, и ноздри его раздувались.
– Отвянь, – сказала Маша и попыталась вырваться.
Но пальцы отца сжимали крепко.
Он притянул дочь к себе, уткнулся членом в бедро и задышал ей в шею:
– Погоди. Стой, Машенька, стой. Я просто это... Хочу посмотреть. Покажи мне. Просто покажи, а?
Девочка с силой его оттолкнула, но локоть вырвать не смогла.
– Пошёл вон, старый! – крикнула она, брызнув слюной. – Себя рассматривай!
Глаза её глядели по-волчьи, рот перекосился в брезгливости, засверкали белые зубки.
Отец нахмурился.
– С цыганами ты, значит, можешь, – обиделся он. – А родному папке показать – нет?
И пояснил, как бы в оправдание:
– Да мне же для здоровья надо! Я же болею!
Но Маша сочувствия не проявила. Вместо этого она зло усмехнулась:
– Тебя комарик укусил, что ли?
– Чё? – не понял отец. – Какой ещё комарик?
– Тот партак у тебя на спине.
Семён сконфузился:
– А чё партак?.. Ну, партак и партак. Он означает... боец.
Маша расхохоталась ему в лицо:
– Ну да! Боец! Как же!
Она хохотала и хохотала, не унимаясь.
Семён побледнел, а глаза его сузились. Мелкая буржуйская потаскушка потешается над ним. Глумится так же, как её чёртова мать. Держит его за шерстяного. Но он не позволит – никому не разрешит он так с ним обращаться!..
– Я те щас жопу выдеру! – прорычал отец и бросился на дочь.
Та врезала ему коленом в пах, и Семён, заскулив, согнулся пополам.
– Себе выдери, – бросила Маша.
И, отпихнув отца, она вышла из кухни, хлопнула дверью в прихожей.
Когда боль утихла, Семён принялся метаться по комнатам. Он бурчал, матеря дочь, швырял на пол что ни попадя. Клялся устроить ей такую весёлую жизнь, что будет кровью ссать.
В комнате Прохора Кузьмича он распахнул шкаф и с омерзением оглядел старика.
Вперился ему в глаза.
– Су-у-ука, – выдавил Семён. – Из-за тебя всё, старая говнина!
И с размаху всадил кулак ему в грудь.
Старик не упал, и Семён ударил снова. И снова.
И ещё раз.
А всё-таки блядушка ещё почувствует его член в себе, решил Семён. Он не из тех, кто легко сдаётся. Не-е-ет, хрена лысого! Он не какой-то вшивый интеллигент… Он коммунист! Такие, как он, идут до конца!

– У меня будет ребёнок, – объявила Маша через три месяца.
Семья завтракала на кухне: в печке потрескивал уголь, а по закопчённой стене сползал по-ноябрьски тусклый солнечный зайчик.
– Так что я выхожу замуж, – сообщила Маша вторую новость. – За Арбуза.
И добавила:
– Он уже купил спортивный костюм для свадьбы.
Тамара обрадовалась – впрочем, она была рада практически всегда. Только что она вернулась от матери, которая все эти годы жила в уютной квартирке на улице Ясной в Улан-Удэ. А сейчас Тамара дожуёт сухарь и поедет наводить порядок в мэрии. Там она перекинется парой слов со знакомым министром, выпьет кофе из автомата и с семнадцатого этажа поглазеет на широкие проспекты, вдоль которых растут даурские берёзы с раскидистыми ильмами.
Семён взглянул на жену. Она улыбалась, глядя куда-то вдаль сквозь разбитые линзы очков.
Последнее время Тамара терялась в пространстве и заговаривалась. Но с работы её не гнали, поэтому муж особо не беспокоился.
Что касается Арбуза, то раньше Семён считал, что он ничего в жизни не добьётся и никем не станет. Но потом мужчина изменил своё мнение, узнав, что пацан подрабатывает кинопродюсером и сценаристом. Семён даже догадывался, над какими фильмами тот трудится и куда их заливает.
Эх, вот бы смотреть их с ним вместе, да под пивко!
Молодых, конечно, не распишут – им и шестнадцати нет – но кого это волнует? Жить они будут здесь, в просторной комнате у Прохора Кузьмича. А Семён с Тамарой из зала переберутся в бывшую комнату Маши. Кстати, о старике...
– Вы заметили, чё у бати с ногами? – с наигранной тревогой спросил Семён.
Покачал головой:
– Такая гниль...
Тамара сосала сухарь. Дочь смотрела в сторону.
– А всё от плохой хавки. У меня самого уже заворот кишок от макарошек, – признался мужчина. – Подыхать нам с них, чё ли?! Да и тебе, Машка, надо кушать хотя бы по кусочку настоящего мяска в неделю, ради ребёнка. Да же?
Девочка перевела взгляд на отца. К чему он клонит?
– Я хочу сказать... Зачем пропадать добру? – Семён развёл руками. – Бате ведь всё равно ампутируют ноги.
– И?
– И у нас нет лавэ, чтоб вести его на ампутацию. Надёжнее все сделать самим, дома. А то, что мы отнимем, можно оставить, и...
Дочь резко встала. С ненавистью она посмотрела на отца и беззвучно произнесла: "Урод!" – после чего вышла из кухни.
С растерянной улыбкой Семён посмотрел на жену. Та тоже улыбалась, а пережёванный сухарь бурой массой валился у неё изо рта.
– Ох уж эти бабы! – воскликнул Семён, когда жена с дочерью ушли.
Они сами не знают, чего хотят. Толку-то с ними базарить – лучше взять и сделать самому. Они потом только спасибо скажут.
Из ящика мужчина извлёк ножовку. На столе в комнате у Прохора Кузьмича разложил вату и тряпки. Повертел бутылку, на дне которой плескался ацетон – им Семён проведёт обеззараживание.
Ещё он поставил на горелку сковороду: когда она раскалится, толстое дно можно будет использовать для прижигания. А ремень будет вместо жгута.
– Ну всё, батя, доктор едет! – Семён хихикнул и подступил к шкафу.

Спустя пару месяцев после того, как рацион семьи улучшился, Прохор Кузьмич поместился в тумбочку. Потому что не по-советски это, когда тунеядец отнимает так много места у рабочего люда.