Извлечение зла

Автор: Calypso. Giggs. Вечерело. Профессор Павлов, высокий мужчина шестидесяти девяти лет, кутая неровно подстриженную седую голову в высокий ворот пальто, угрюмо брел вдоль длинного строения, облупившаяся краска рекламных вывесок которого напоминала кожу обгоревшего трупа. Окна здания, скучая подмигивали его покатым плечам, заигрывали с истертыми носами ботинок. От них веяло чем-то близким и понятным. Поэтому он всегда ходил, почти вплотную прижимаясь к стене, не уступая встречным людям-призракам дороги, в этом странном туманном мире.
Старику было тошно. Физическая его немощь, годами накапливаясь, перерастала в нечто большее-постоянное ощущение бесконечной гнусности, что, поселившись в сердце, в голове, в кишках его, не отпускала ни на секунду. Механически ступая по грязному месиву тротуара, Павлов то и дело кривился в гримасе отторжения. Хотелось блевать, но блевать не пищей, а скорее сущностью своего внутреннего я-вывернуть себя наизнанку, избавиться от мерзости бытия, исторгнуть самое себя...
Хотелось исчезнуть.
Облезлый пятнистый щенок неожиданно выполз из черной дыры в нижней части здания и, помахивая свиным хвостиком, потрусил к Павлову. Глаза щенка щедро источали желтоватый гной, пасть была вымазана чем-то мокрым Животное фиглярствовало, припадая на заднюю левую лапку. Зрачки пса блестели фальшивой преданностью хорошо выпившей и закусившей за счет клиента проститутки.
Павлов, нахмурившись еще более обычного, нащупал было в глубоком кармане пальто рукоятку тонкой стамески, но, вдруг передумав, высоко занес ногу в ботинке и резко опустил ее на голову щенка, в которой все сразу затрещало и забулькало.
Стараясь не глядеть на судорожно бьющуюся, ускользающую из-под подошвы жизнь, старик зажмурился и снова ударил. И снова. И снова. На четвертый раз нога его увязла в чем-то мягком и жирном. С отвращением, Павлов дернулся и потрусил по переулку, то и дело шаркая ступней, стараясь избавиться от назойливого липкого тепла, что обволакивало его.
-Мерзость, мерзость,-бормотал профессор.-Господи, какая гнуснейшая гнусность!
Остановившись подле троллейбусной остановки, Павлов неопределенно махнул головой, и посмотрел вниз. Вся его левая нога до колена была вымазана в багряно-густом месиве.
Взвизгнув от отвращения, профессор пошел было вперед, но тотчас же остановился.
Перед ним стоял старый бомж. В испитом лице его, пожеванном жизнью, человеческие черты были смазаны, уступив место неловкой пародии. Он и сам не знал, что ему нужно и только подобострастно улыбался, шмыгая проваленным носом. "Какую же ужасную пакость сотворяет природа, эта больная тварь!" - ошеломленно подумал Павлов, разглядывая ходячее растение.
- Пойдем, друг, вон в ту подворотню, угощу тебя винцом, - взяв бомжа за рукав, с болезненной улыбкой пригласил его Павлов.
-Алиллуя!- сакрально взвизгнул бомж и крепко ухватился за острый локоть профессора.
-Иа.....мил, чек, мож...скать....истину в-веда....ик....ведаю....-доверительно засипел он, семеня рядом с Павловым.
Старик поморщился. Прикосновения бомжа рождали в его душе ощущения скользкие, холодные, стекающие по пищеводу вниз, застревающие в кишках и комом давящие на печень.
Они зашли в темную, пахучую подворотню. Бомж, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, глазами падшей женщины глядел на Павлова. Профессор оглянулся, помедлил несколько секунд и полез в карман.
-И-и...Иссус..-выдавил из себя бомж, пожирая глазами карман Павлова....-Исцелит.
Внезапно, он опустился на колени перед стариком и обнял его.
С отвращением, Павлов почувствовал прикосновение резиновой плоти в районе паха. Руки бомжа, червями вцепились в бедра старика, лицо его расплющилось, расплылось в слюнявой улыбке. Он широко открыл рот, обнажая гнилое нутро изъеденной язвами челюсти, закатил глаза и засопел счастливо.
-Отця,-гнусавил он, нетерпеливо дергая старика за карман.
«Господи, я же умру вот прямо сейчас! Умру и никто не поймет, до чего ничтожен мир, до чего черна река человеческих душ. Я ведь не успею объяснить, меня сметет этой...этой плазмой, массой всего этого дерьма!»
В отчаяньи, Павлов дернулся, вырвался из липких объятий бомжа.
-Винцо!- хохотнул он, доставая руку из кармана и несильно, вяло ткнул стамеской в заросшую щеку.
Не встретив сопротивления, метал провалился сквозь дряблую плоть. Отчего то, Павлову подумалось о вате, о целых вагонах вонючей, использованной ваты, о поездах, что несутся сквозь пустые полустанки, везя в своем чреве миллиарды тонн мягкой желтой скользкой ваты...
....И время замедлилось. Остановилось на миг. С отстраненным изумлением, Павлов глядел на свою руку, вдавливающую стамеску в щеку бомжа, слышал далекий скребущий звук трения металла о кость, ощущал как попрошайка, что склонился перед ним в непристойной двусмысленной позе пытается перехитрить смерть, отклониться. «Так нельзя!»-произнес кто-то, вне его поля зрения и этот кто-то вселившись в правую руку профессора, крепко прижал ею взлохмаченную голову бомжа, дружески обнял, не позволяя увернуться, тогда как левая , теперь уже сросшаяся с рукояткой стамески, прокладывала себе путь вперед и вверх, сквозь мягкие ткани гортани, навстречу ослепительному солнцу угасающей жизни.
Гудение в голове профессора стало нестерпимым и, внезапно, со щелчком, время ускорилось. С растущим недоумением, Павлов уставился на голову бомжа, все еще крепко прижатую к телу. Острие стамески торчало из шеи пропойцы, окрашенное возмутительным багрянцем.
Глаза бомжа как-то неожиданно осмысленно глянули на фигуру в пальто, будто он понял, что этот пожилой мужчина тут не причем; что расплата эта была неизбежной и что этот добрый человек лишь орудие...
- Что же ты не танцуешь? – хихикнул профессор
Под весом собственного тела, бомж оползал с импровизированного клинка. Ноги его стали подергиваться, будто он действительно желал пуститься в пляс. Профессор нетерпеливо выдернул из него стамеску и тут же снова вонзил ее в голову попрошайки, на этот раз чуть ниже глаза.
Из-под нижнего века бомжа, пенясь, вытекло немного крови. Павлов вдруг ослабел, глядя на неестественно вылезший из орбиты удивленный глаз уродца. Сила, руководившая рукой, куда-то исчезла, видимо сочтя, что содеянного достаточно. Однако, бомж, вместо того, чтобы умереть, радостно мяукая, пополз во мрак мусорных баков и картонных коробок, стоявших в подворотне.
- Ай-яй-яй, - проблеял Павлов, глядя как удаляется его стамеска. Он стал бегать вокруг бомжа и размахивать руками, приказывая тому остановиться, но горло его издавало только хриплые стоны - от волнения у него пропал голос.
Оглядевшись, Павлов увидел большое бревно, прислоненное к темной сырой стене. Смахнув с него мокриц рукавом пальто, он взял его и с трудом поднял над головой.
Бревно обрушилось на правую руку бомжа, измяв ее, как поделку из свежей глины. Штаны бродяги потемнели и Павлову сделалось совсем дурно. Однако, он нашел в себе силы для последнего удара по ненавистной лохматой голове.
-Какой пустой звук!-нелепо подумалось ему. Теперь бомж лежал неподвижно, тело его утратило форму, потеряло вес.
Стараясь не смотреть на обезображенную голову, Павлов наклонился и потянулся за стамеской. С сочным чавканьем металл высвободился из тенет связавшей его органической массы. Голова бомжа было потянулась следом, но тотчас же опала, хрустя лбом о асфальт.
Павлов принялся оттирать стамеску о штаны мертвеца. Взгляд его переместился правее. Профессор нахмурился. На неровном асфальте перед ним возлежал глаз.
-Чтоб тебя! Черти-что творится!
Позабыв о стамеске, старик склонился над безобразной находкой. Поразило его то, что глаз, освобожденный от мерзости тела, выглядел чистым, незамутненным более земными грехами и распутством. С невозмутимым спокойствием взирал он на профессора. Павлов боязливо потянулся и поднял глаз, присмотрелся, заглянул в бездонную черноту зрачка и ...увидел нечто такое, отчего ком мерзости, пожирающий его нутро, всколыхнулся в ужасе, и отступил.
-Вот так вот, миленький!-прошептал Павлов и запихнул глаз в рот. Помедлил секунду, наслаждаясь соленой теплотой, обволакивающей небо и принялся сосредоточенно жевать.
-Как яичко!-пискнул он,- как Пасхальное яичко! Ну нет...этого я так не оставлю! Ни в коем случае! Надо же ... найдут, отнимут... Где то здесь...он должен быть здесь! -Старик ползал по земле в поисках второго глаза, как вдруг его осенило:
-Конечно же! Ах я старый идиот!-он опрометью кинулся к трупу, перевернул неподатливое тело и впился пальцами в глазницу.
- Экая все же пакость! - досадливо проговорил он мгновение спустя, отбрасывая разможенную голову. Второй глаз не понравился ему, он был с дефектом - маленькой катарактой, заметной только вблизи, и гадливость вновь зашевелилась в чреве профессора.
Павлов встал, неловко вытер стамеску о лохмотья бомжа и, покачиваясь, побрел куда-то, не отдавая себе отчета в том, что делает. Его поиски не увенчались успехом, бомж оказался полон червоточинок и даже съеденный глаз, вызывал теперь самые наихудшие опасения.
Впереди замаячил затылок какой-то пенсионерки. Ее душа была в черных пятнах, которые явственно проглядывали сквозь желтый дождевик. Павлов не посмел ее тронуть, а чуткая старуха тут же обернулась и смерила его насмешливым взглядом. Профессор резко свернул в тихий переулок и присел на скамью, нащупав ее холодную влажность в туманной темноте окруженной мертвыми домами площадки.
Не прошло и минуты, как рядом с ним на скамью опустилась давешняя старуха. От нее пахло сухими фекалиями и отчего-то кукурузой. Запах окружал ее подобно нимбу.
-Желчный вы старикашка,-прошамкала старуха и гадостно подмигнула. Павлов аж зажмурился от такой фамильярности.
-Бесполезный старый пердун! Вы должно быть педераст...-при этом она прищурилась и облизала густо напомаженные губы покрытым струпьями языком.-Я вас насквозь вижу.
-Уйдите, бабушка.-застонал Павлов.
Старуха расхохоталась гулким басом и сильно хлопнула профессора по плечу.
-Споем!-предложила она
Но Павлову было не до песен. Неловко покряхтывая, он поднялся со скамьи и побрел в сторону белесой моли, что виделась ему. Белесая моль, набитая ватой, что вечно порхает вокруг раскаленной лампы, не в силах совладать с безудержным мортидо, очаровательной жаждой смерти.
Павлов узрел свой приз...
Белявая курносая девчонка с выпирающим из-под грязного пальто животом стояла под фонарем, и за что-то картаво ругала уродливую куклу с опаленными волосами. Завязанный грубым узлом пионерский галстук походил на обрывок удавки.
"Она ждет меня", - заторопился Павлов.
Куриными шажками, профессор семенил к Пионерке. Вблизи, она оказалась еще более сумрачной, нездешней. На секунду, Павлову почудилось будто вся она соткана из прозрачной мольей паутинки, присыпана гнилостной пыльцой и увита червем. Червление это, столь отталкивающее и в то же время притягательное проистекало из вздутого живота Пионерки. Именно там сходились линии вероятности жизни и смерти, там, в центре мироздания находилось искомое
Приблизившись к девочке на расстояние полувздоха, профессор почувствовал смрад зарождающейся смерти. Он знал, что пионерка обречена, осознавал ее смерть и конечность, бренность ее существования, но в то же время, вожделение охватившее его, не имело ничего общего с примитивным возбуждением зверя, напротив, в сердце своем он ощущал блаженное тепло, подобное тому, что чувствовал он, вкусив запретного глаза, но неизмеримо более сладостное...
«Как же мне представиться, как преподать себя?..»
- Здравствуй, девочка, я... твой новый учитель... по квантовой физике, - неопытно соврал профессор, загребая руками туман вокруг Пионерки.
- И придет день последний твой и велик будет плач твой и преумножится горе твое, - не обращая внимания на мужчину, говорила пионерка кукле, выламывая ей руки.
- Заниматься я с тобой должен... директор будет недоволен... идем... на чердак, - чревовещал окрыленный Силой Павлов.
Девочка зябко подернула плечами, скрипнула зубами и пошла в мрачную муть парадной.
Тотчас же повернулась к профессору и развязно брякнула:
-Здеся меня насильничать будешь, хрыщь?
Профессор смутился и даже подался на секунду назад, ощущая как предчувствие благодати отступает, под натиском животной тьмы, что сочилась из глаз Пионерки.
-Не спи, деда!-хихикнула девчонка,-снимай пинжак-щекотаться будим!
Тут она залаяла. Самое страшное заключалось в том, что лаяла на самом деле не она, а убогая кукла на руках ее.
Профессор решил идти до конца.
-Ути-ути-ути!-пискнул он приветливо. Девочка как зачарованная следила за его руками, складывающимися в замысловатый знак егозы. Воспользовавшись секундным замешательством Пионерки, Павлов с силой схватил ее за голову и швырнул о батарею. Затылком девочка стукнулась о прелый металл, чудом устояв на ногах, покачнулась, будто намереваясь идти и неловко осела на бок.
- Мама… - невесть кому шепнула она. Профессор вздрогнул и, подхватив Пионерку как старый тюфяк, потащил ее на чердак.
- Я те покажу... - неопределенно пообещал он, нарочно раскачивая ее тело, чтобы девочка ударялась о стену головой. Какое-то новое чувство овладело им, доселе незнакомое - удовольствие, явное, физического свойства, от причинения боли любой жизни.
На последнем этаже профессора ждало горькое разочарование. Люк, что вел на чердак оказался заперт на замок. На стене желтым мелом кто-то нацарапал : «Лева»
-Отчего же- Лева, отчего? - истерически взвизгнул профессор, стараясь взглядом развеять тьму, плотным кольцом окружившую голову Пионерки. Девочка не отвечала. Она закатила глаза, беззастенчиво вывесила язык и притворилась мертвой.
Аккуратно уложив девочку на пол, он, не торопясь принялся снимать брюки.
-Маленькая,.. красивая,-сипло шептал он, теряя остатки самообладания. По щекам его катились слезы.
Уже спуская трусы, профессор осознал, насколько сильными чарами обладало нелепое существо, лежащее у его ног. Сила колдуньи заставила его пойти на ужасающее преступление-еще немного и он совершил бы насилие над невинным дитем.
-П-паскуда,-выругался профессор, рывком натягивая трусы. Брезгливо, он подцепил куклу ногой и откинул ее в сторону, от греха подальше. Чародейская сила, заключенная в пластмассе, таила в себе опасность.
Ему показалось, или по телу Пионерки прошла зыбкая дрожь, как круги по воде?..
Потянув носом воздух, профессор ощутил присутствие скрытого доселе аромата-запаха благодати, что скрывалась в чреве Пионерки.
Более не таясь, он упал перед девочкой на колени и потянулся руками к холмообразному животу...
Кожа, что должна была быть рыхлой - профессор был уверен в этом - оказалась эластичной и неподатливой, никак не хотела открываться под его сильными пальцами. Тогда он пошарил рукой по пыльному полу и нащупал кусок битого стекла треугольной формы.
-Маленькая моя, козочка,-жарко шептал он, елозя стеклом по животу. Внезапно, тело под ним ожило, забилось. В недоумении, профессор поднял голову и встретился глазами с полным ужаса взглядом маленького ребенка.
-М-мама, мамочка!-хрипела Пионерка,-дяденька, пусти, не надо.... БОЛЬНО!-Последнее слово она выкрикнула истошно, исторгла с комком черной тьмы из зева своего.
-Ну-ну, - залопотал профессор успокаивающе,-Ну-ну.... Больно не будет. Больше не будет больно...
Он заторопился, заспешил и стараясь, чтобы не было больно, полоснул стеклом раз и еще раз. Черною рекой понеслась кровь, плоть разошлась подобно створкам гротескной вагины, исторгая из себя клубящиеся паром кишки. В катастрофическом переплетении бугристых труб и трубочек, припорошенных алым, профессор на секунду потерялся, растворился всецело, потрясенный той мощью необыкновенного добра, что скрывалось внутри.
-И-и-и! -писк отразился от стен. Это визжала девочка, верещала кукла, вопил профессор. Тройной эмоциональный оргазм потряс стены старого дома-оргазм отобранной жизни, приобретенной смерти, украденной боли. В не себя от возбуждения, профессор склонился над распотрошенной утробой. Он неистово орудовал импровизированным скальпелем -пилил, терзал, рвал на куски жирное парное мясо.
-Так близко, ...сокровище....
Не в силах более сдерживаться, Павлов откинул стекло в сторону, и по локоть погрузил руки в багровое месиво. Благодать несомненно скрывалась за синюшным желудком, немного ниже, в паховой области. Нетерпеливо, словно школьник, профессор принялся разбрасывать кишки по полу.
-Экий ты братец, гнусный тип!-пропитой голос раздался над самым ухом Павлова.
Профессор поднял голову и обомлел. Над ним стояла старуха, что недавно призывала его петь. Несмотря на то, что она сохранила человеческую оболочку, и даже зачем -то напялила на голову непомерную соломенную шляпу, профессор безошибочно узнал в ней существо из внешних сфер.
-Уйди, бога ради!-дрожащим голосом пискнул он,-Я…милицию вызову!
-А вот этого не надо,-задумчиво пробасила карга.-Не будь балдой, Павлов, девчонка то небось, ни жива ни мертва от страха! Совсем замучил ты ее!
-Это моя жена!-взвизгнул профессор осатанело прижимаясь к бесформенной уже туше Пионерки,-Мы с нею сожительствуем с 89-го года! И детеныш имеется, вот!-совершив обманный маневр, он левой рукой, будто за пазуху, залез в Пионерку, и не таясь боле, со скрежетом зубовным, вырвал из тела мягкий предмет, за которым паутиной потянулись ниточки из слизи..
Белым пламенем полыхнуло, накалились и лопнули единовременно все лампочки в подъезде и дом погрузился во тьму. В наступившем мраке, Павлов, неистово прижимающий к груди благодатного зародыша, услышал затихающий старушечий шепот:
-За грехи отцов… Ах ты, старый дурак…
И стала тишина.
В одну секунду, что растянулась на вечность, Павлов осознал истину. Ребенок на его руках, младенец, олицетворяющий чистоту, был порочен, не родившись, являл собою скопище грехов родителей его, и родителей его родителей, и так ad infinitum. Ребенок был злом, мертвым невыносимо смрадным злом, и сиянье его было флуоресцентным свечением трупного яда, тепло-жаром разложения, лучистая улыбка в застывших глазах-оскалом черепа.
-Ах ты мерзкая тварь!-храбро, но безрассудно, профессор сжал в слабеющих руках сморщенное тельце, что тотчас же принялось извиваться, гнуться, брызгать во все стороны густым жиром.
-Нет, нет, нет, нет, нет!-хрипел профессор и давил, давил изо всех сил.
Когда ему показалось, что еще чуть, и сердце остановится от напряжения, ребенок лопнул. Струя гноя ударила в лицо профессору. Подобно огню, гной слизывал кожу в тех местах, к которым прикасался, оставляя черные язвы. В миг, тело Павлова осело, запузырилось жаркими буграми, глаза вытекли, нос провалился, опал, зубы крошились, черными пеньками выпадали из десен, язык взбух и треснул, истекая черной кровью.
Лежа на грязном полу, ощущая быстрое разложение своего, уже не нужного тела, полыхая нездешним огнем, старик улыбался. Концентрированное зло, что убило его, найдет в нем и свой конец. Мертвый младенец навеки упокоится в Павлове, Павлов же - растворится в младенце и, оба они станут частью грязного пола, щербатых стен, заплеванного подъезда и слова «Лева», что существовало в мире задолго до появления благодати.
-Спаси…бо…-прошептал старик и отошел.
Вселенная вежливо кивнула в ответ.