Пашнев и люди

Автор: евгений борзенков
- Скоты, натуральные скоты, - вздохнул Пашнев, разливая дамам чай, - сегодня на автостанции зашел в туалет по-маленькому. Захотел смыть, нажимаю ручку. Сверху окатило водой. У них там слив под потолком. Слив в унитаз – под потолком! Нормально? Душ. Я тикать – черта с два, дверь снаружи подперта. Кричу – откройте! А мне –«иди нахуй, tonto, no lo ves, estoy limpiando!» Я говорю – «¡el agua está lloviendo sobre mí, пор фавор, блять, сука, ábrelo!» Хоть бы ей что, полы она моет, тварь. Шваброй подперла дверь, и сиди. Вышел мокрый как собака. А кому говорить. Сидят в своей каморке, ржут, и поглядывают искоса. И так везде. Всюду абсурд, кругом.
Женщины слушали, уважительно округлив рты. Татьяна, по старшинству сидела напротив, на своем месте, Анжела чуть в стороне. Мутный желтоватый свет омывал их лица, разливаясь по комнате апельсиновым теплом. Пашнев обожал эти вечера в семейном кругу, где он отмокал, мог излить душу, расслабить мышцы лица и в блаженстве пошевелить пальцами ног под столом.
- Везде, на каждом шагу. И ведь никому не скажешь, засмеют. Дурдом на первый взгляд, но под таким соусом – пальчики оближешь. Наблюдаю вот на днях в парке: сидит сорока на ветке, перья чистит. Чистит, чистит, потом раз! – поднимает голову, изумленно оглядывает себя, вокруг. Открыла клюв. И я совершенно отчетливо вижу – она вспомнила, что человек! Как она здесь оказалась? Поднимает руки – а это крылья. Как ими? Она не знает. Помахала неумело... И кувырком вниз. Я наблюдаю. Встала, очумела от удара, смотрит на дерево. Глаза человеческие, вылупила в полном опиздинении! Пробует еще раз. Подошла, карабкается по стволу. Но не умеет, падает. Кто видел, как птица ползет по дереву? Ломая перья, неумело. Это страшно. Она человек в теле птицы. Это как всунуть руки вместе с ногами в валенки и сделать утром пробежку. Довольно утомительно. В общем, ее жутко колбасило какое-то время.
Пока она не забыла, что человек.
Снова сошла с ума в обратную сторону и спокойно себе упорхнула. Понимаете мораль? Короче, она выбросила дурь из головы. Быть человеком – ненормально, патология, болезненное состояние ума, не более. Мы лишь форма и можем быть кем хотим. Скажи, Танюха?
Татьяна не ответила, продолжая смотреть в одну точку. Казалось, она пристально изучает одну из почетных грамот на стене, а именно «Таксидермисту года! Пашневу А.А. ...»
- Так вот это к чему, - продолжал Пашнев, - я тоже птица. Я это помню, но на свою беду, не могу забыть, что в придачу еще и человек. Я разучился летать, люди научили меня говорить, а не чирикать, есть, а не клевать, любить, а не дремать. И так далее. Но как забыть? Я помню все, от яйца в гнезде, помню как тянул рот к червяку, мы дрались кто первый выхватит. Что произошло, кто меня вышвырнул? Заколдовал? Пойди, разберись. И рассказать некому, кроме вас. Возможно, я попал в петлю, так бывает, возможно.
Когда он привел в дом Анжелику, Татьяна не сказала ни слова. До того переломного дня, когда все изменилось, она была другой, и Пашнев не любил вспоминать то время. Склоки, скандалы, бытовой, персональный ад, битье посуды. Ей все было мало, все не так. Таксидермисты не хватают звезд с неба, и на «мэрсах» не ездят. Да где ей было понять тонкую натуру художника. Тихий, мечтательный романтик Пашнев не переносил шума, он сжимался от крика и прятался обратно в яйцо, туда где дом и покой, сворачивался клубком сам в себя, но Татьяна долбила по его скорлупе чем попадя. Деньги! Деньги! Ищи другую работу, размазня!
Дело шло к разводу, разделу квартиры. Эх...
Однажды она вышибла постаревшего птенца из скорлупы. Его мир был разрушен, прятаться стало некуда.
И у Пашнева упало забрало.

Зато теперь вместе пили чай по вечерам, он читал по памяти цитаты великих людей, стихи, травил смешные анекдоты, говорил об искусстве, она с упоением слушала. Наконец, он мог с ней общаться как равный с равным, на разные темы. Он не мог нарадоваться, как она научилась красиво и умно слушать, - «ты моя самая самая, ты лучшая¸ты самая лучшая моя!» - как изменился ее характер, она стала ему другом. Рядом с ней он и сам стал немного другим, заметно окреп духом, ощутил в себе новый жизненный сок.

С Анжелой Пашнев познакомился на улице, у мусорных баков. Ее насиловала банда малолетних подонков. Он понял что происходит что-то нехорошее еще издалека, когда шел выбрасывать мусор. Пашнев стал кричать, звать на помощь, те сдрейфили и брызнули в стороны, как крысы. Анжела лежала за баками, больная, растерзанная, истрепанная морально и физически. Пашнев бросился к ней. Подобрал, привел домой, окружил заботой. Он лечил ее долго. Когда понял, что антибиотики и зеленка не помогают, стал применять скотч, лейкопластырь, «Момент». Со временем раны стали заживать, шипение уменьшилось, Анжела ожила. Ее лицо округлело, появилась улыбка, на щечках ямочки, - ягодка. Она была, что называется «в соку», заметно моложе Татьяны, Пашнев сразу отметил.
С двумя забот прибавилось. Готовка, глажка, уборка,- все на нем. Мужчина в доме. Когда Татьяна умела говорить, ее рот не закрывался, она не давала дышать - командирский тон, гонор, его вещи летали по квартире веером. Сейчас Пашнев наслаждался тишиной, мог петь без стыда, не сжимаясь от ожидания окрика, ему нравился звук своего голоса. Перед дверью в нем на секунду шевельнулся червячок былого страха - как она воспримет Анжелу? Ведь женская ревность творит чудеса. А вдруг?! Но обошлось. Она сидела все там же, все так же молчала, по обыкновению разглядывая грамоты на стене. Пашнев даже немного завидовал глубине ее медитации; иногда он приближал лицо к ее глазам вплотную и долго всматривался в темное зазеркалье, пытаясь разгадать хоть часть тайны. Но загадка женщин не проста.

Со временем подружились. Постель делили честно и поровну. Это было лучшее время. Больше всего он любил эти пробуждения, когда спускался с небесной Шамбалы просветленным, любимые грели его с двух сторон. Секс их был настолько безупречен, чист и целомудрен, что сторонний наблюдатель мог умереть со скуки, пытаясь углядеть в нем хоть что-то плотское. Это было нечто вроде палеоконтакта, телепатических струй, внеземного сommunity. Будучи слегка поэтом, Пашнев не мог и не хотел делать это как люди, река его любви текла скрытно, между камней подземелья, там, где и обитало, собственно, его сознание, где в теле летучей мыши под липким сводом висела его душа.

- Сегодня приснился сон, - рассказывал он утром девчатам за завтраком, - ну как сон... Какой же это сон, между взмахами ресниц? Вспышка. Просто картинка из того места, где это уже существует в реальности. Помните ту статую возле травматологии, - мужик, ломающий об колено костыль? Ну, персонаж там какого-то фильма. Так вот, я увидел реальность, где совсем другая скульптурная композиция. Не знаю даже, как деликатно описать... В общем, мужик так же держит в руках половинки костыля, но его нагнули и насилуют какие-то грубые люди. Причем так все натурально, каменный писюн, все дела. Его держат, и по очереди, трое. Тьфу, мерзость... Я вот думаю, что бы это могло значить? Каков посыл, месседж этой композиции? Типа, не радуйся раньше времени? Momento mori? Бренность бытия, все равно тебя выебет тот, кто сильнее. Но зачем такое в больнице, куда они же приходят за помощью? Да, врачи циничные свиньи, это все знают, обдерут как липку, но зачем же так, прилюдно? Но это не сон, точно. Повторю, иногда между взмахами ресниц, как между строк – вся правда и есть.

Однажды он пришел расстроенным. Молча швырнул сорванный лист на стол и посмотрел на Анжелу с укором.
- Вот. – Он ткнул пальцем в бумагу, - и там такое чуть не на каждом столбе. Что делать? – вопрос был уже адресован Татьяне. Та не проронила ни звука.
На объявлении было фото Анжелы. Под ним взволнованный, сбивчивый текст. За ним угадывался человек за гранью психического срыва.
«Розыск!!! SOS!!! ОНА Про-па-ла-а-а-а! Молодая, на вид лет 25, шатенка. Красивая. Зовут Анжела. Особая примета – запаянный шрам на устье ( была зашита суровой ниткой ). Возможно похищение с цель провокации и шантажа. Умоляю, верните, скоты!
Я вознагражу, отработаю, отплачу!!!»
Дальше домашний адрес и телефон.

Сели за стол, молчали долго. Молчание нарушил Пашнев.

- Так, девки, это не дело. И как я угадал с именем? Надо же... Привыкли мы к тебе, Анжелка, но...Мужик не виноват. Да, Танюха? Ну скажи, чо молчишь. Был я и в твоей, и в ее шкуре. А он в нашей – нет. Так, собирай ее, Татьяна.
С этими словами он подошел к Анжеле, и открыл у нее в затылке клапан. Она вздрогнула, жалобно и тонко запела, стала быстро слабеть, не сводя испуганных глаз с Пашнева и опуская голову ему на плечо.
- Ничего, ничего... – успокаивал он ее, нежно прихлопывая по спине, - ничего...

Без воздуха женщина стала похожа на мертвую. Пашнев украдкой от Татьяны смахнул слезу, сложил Анжеле руки на груди, и, начиная с головы, скрутил в рулон. Упаковал в рюкзак.
- Я скоро. Он тут недалеко, - сказал он Татьяне, - поставь пока чай.

Вернулся опустошенный, устало бросил на полку ключи, пустой рюкзак, сел на стул в прихожей, задумался. Потом тяжело поднялся, прошел в комнату, поправил на жене прическу, платье, смахнул пылинку с плеча, погладил ее по щеке.
- Ну вот, опять мы одни с тобой, - он грустно улыбнулся, - ты да я... Представляешь, оставил я ее под дверью, нажал звонок, а когда вышел из подъезда, этот псих выбежал на балкон, кричит: « Стойте! Дайте мне вас обнять! Дайте поцеловать ваши ноги!». Совсем свихнулся, бедняга.
Черт, а ведь приятно, скажи, Тань? Добрые дела...дела наши добрые... Да, завтра утром надо не забыть тюльпаны тебе купить сбегать. Восьмое все таки.
Ладно, давай будем ужинать.