валенок

Автор: Паша Час Иван Сергеевич был прост, незамысловат.

Здесь ему было уютно и светло. Место его работы представлял собой нечто среднее между помойкой и жертвенником древних обитателей Мексики: здесь хранились старые телевизоры, подмигивающие, играющим солнцем на блестящих кнопочках и, старый видеомагнитофон, который Иван Сергеевич хранил не только потому, что он купил его у настоящего чернокожего, когда жизнь забросила его в Мексику на теплоходе "150-летие Куликовской битвы" — эта вещь добилась одобрения жены — этот магнитофон простоял целое лето и половину осени в доме. 

Вообще Иван Сергеевич очень любил вещи. Он никогда их не выбрасывал. Они продолжали доживать свой век на работе. Хотя тут они, скорее не жили — они здесь спали, радуя Ивана Сергеевича своим унылым, пыльным видом. Работа была для него, не то складом, не то музеем. Он всю жизнь хотел иметь полный дом. Шкафы-диваны, табуретка всегда на месте, пепельница ждёт на подоконнике, электробритва всегда на полке под зеркалом справа; слева зубные щётки в одном стакане с пастой.

Ивану Сергеевичу не повезло с женой. Во всём не повезло. И женился то он, прямо скажем, из практического интереса. Он никогда себе не признавался в необходимости спутника жизни, просто потому, что этой необходимости не было. Он просто хотел попробовать как это — жить с женой. 

Они со Светланой Дмитриевной встречались не долго. Хотя можно сказать и долго — он никогда не помнил день когда они познакомились, вернее он его забыл, ведь они был знакомы чуть ли не с самого детства. Как же можно не постараться забыть такой день? мама с сыном первый раз вышла погулять в новый двор. Семья с маленьким Ваней переехала в Нижний, когда ему было около трёх. Во дворе всё было, как и везде — выгул собак происходил там же, где должны были играть дети. А что с этим можно поделать? Двор делить? — не имеем права. Мама с сыном вышли из подъезда, осматриваясь и стараясь улыбаться без разбору всем подряд, как бы извиняясь за своё вторжение. Соседей, мол, ещё не знаем — вдруг большой чин какой — удастся сдружиться. Не успели они покинуть свежепобелённый подъезд, как из кустов на них обоих прыгает овчарка. Не сказать, что у неё был вид собаки, готовой растерзать — скорее она хотела поздороваться. Она даже почти не лаяла — просто — прыг и всё. 

После этого случая Ваня даже некоторое время заикался, но месяца через три следы заикания почти исчезли. 

Когда хозяйка овчарки зашла попросить прощения, за одно и познакомиться с новыми соседями, она пришла не одна. Света — её дочь робко мялась в дверях, пытаясь спрятаться за маму. Надежда Михайловна, мама Вани, стояла у себя в коридоре, разговаривая о чём-то с собакаводшей, и никак не могла понять, что не так. Потом, проводив гостя, она закрыла дверь и, осознав, наконец, что совершенно забыла пригласить гостью хотя бы пройти в коридор, проговорила вслух тихо: "Катерина, Катерина..."

Так и произошла их первая встреча. По началу они даже не общались. Только по особому случаю, когда их мамы, ставшие вскоре близкими подругами, разговаривали о том о сём, они перебрасывались нелепыми фразами, вроде, "ты видела дохлого голубя возле третьего подъезда?", "неа"...

Но со временем ничего особо не изменилось. Когда они начали ходить в школу, они, естественно, уходили и возвращались вместе, хотя расписание их иногла не совпадало. Но это был строгий завет обоих матерей — "возвращайтесь лучше вместе — вечером темно, а через аллею по одному рановато вам ещё ходить".

Ивану никогда не нужны были близкие друзья, тем более подруги. По крайней мере он себя я ранних лет в этом старался убедить. Почему — ответить он не может, и по сей день. В один прекрасный момент, поделившись какой-то неважной проблемой со своим одноклассником, классе в 8, он почувствовал себя гораздо легче, отчего причины его отрицания дружбы в детстве стали ему ещё более непонятны, они вывернулись наизнанку и превратились в нечто, напоминающее камеру от колеса трактора "Белорус". 

Понять отрицание дружбы он боялся, да и дружить с кем-то он продолжал боятся — вдруг камера от трактора скрутиться в нечто ещё более страшное. 

В таком же состоянии Иван Сергеевич находится до сих пор. 

Жена надоела ему быстро. Он даже думал как-то о разводе, но мысли эти он погнал из своей головы подальше сразу же. Из всего бракоразводного процесса его больше всего пугали "бумажки". Когда он как-то раз обнаружил, что электробритва лежит слева он даже хотел, было, устроить небольшой скандал, но вместо этого тихо произнёс: "бумажки, как же бумажки?..."

Жена не нравилась ему, как вещь. Это было редкостью — ведь в основной своей массе, вещи ему нравились, они его устраивали, пусть не во всём и не в тот момент, когда необходимо. Жена не устраивала его. Но и "отнести" её на работу было совсем нельзя. Во-первых, она бы нарушила этот стройный ряд экспонатов, которые радовали Ивана Сергеевича и придавали ему сил. И во-вторых, если бы она попала к нему на работу, она бы всё поняла. Всё рухнуло бы вмиг. Как бы он оправдался? Ведь он говорил, что вещи, которые она запретила хранить в их доме, он выкидывает. Ну или отдаёт сотрудникам. Сотрудники устроили временный склад в моём кабинете? А как же холодильник? Он же сказал, что отдал его соседке с третьего этажа. Неет. Это невозможно! Значит надо жить с женой! Больше ничего не остаётся. 

Никто никогда не мог понять, почему Светлана так ненавидела вещи, которые появлялись в доме с помощью мужа. Она их просто стерпеть не могла. Видеомагнитофон не в счёт — от него она сразу не избавилась только потому, что его не было ни у кого в доме на тот момент. Хотя кассета была у них только одна. Чернокожий "друг" хотел подарить им какой-то фильм, но Иван Сергеевич, захваченный удивительностью момента, быстро всё переиначил и ему досталась кассета с видеозаписью ремонта на корабле "Нью-Дели", на котором работал тот темнокожий. Там не было слов — одни выкрики, да народные песни. Зрелище, в принципе, довольно захватывающе, но после 10 минут просмотра начинает надоедать. 

Почему Иван Сергеевич сменил работу штурмана на корабле дальнего плавания на просиживание штанов на берегу? На этот вопрос, наверное, ответить легче всего. Будучи месяцами в замкнутом пространстве, очень трудно ни с кем не дружить и при этом, не враждовать. 

На его нынешней работе он старается работать тогда, когда остальные начинают собираться. Оставаться после работы для него почти норма. Да и работа в одиночестве у него спориться. Коллеги, конечно, посматривают на него, как на ненормального, но это его не смущает — главное, как он говорит "дело знать, а не языком трепать, да глазами хлопать".

Пил Иван Сергеевич очень редко — боялся, что мысли не в ту степь поскачут. Поэтому день рожденья он не отмечал. Новый год для него был испытанием, так как каждый год, около двадцати трёх часов, жена спрашивала его: "Иван, а скажи, что мы за этот год с тобой сделали?" 

Такие вопросы его сильно пугали, хотя он всегда знал что ответить.

Если подвести итог за Ивана Сергеевича, то к моменту его смерти он сделал следующее: Дошёл до Таиланда на своём "150-летии", пообщался с негром, побывал в мавзолее два раза, трижды начинал учить мексиканский и португальский четыре раза, нашёл новую работу, встал в очередь на дачный участок, который к концу жизни так и не получил, выучил наизусть все стихотворения Маяковского, выступил на заседании Промдальречьморфлота от лица штурманов, к шестидесяти бросил курить, всю жизнь бережно вёл дневник, который сжёг через три дня, после того, как ему поставили диагноз "обширная раковая опухоль" и за полторы недели до смерти.