Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Литература:: - В борьбе за это![]() В борьбе за этоАвтор: Шева С наступлением первых по-настоящему теплых весенних дней, Коленька Ударцев начал буквально светиться. От нежданно свалившегося на него счастья.Он любил — и его любили. Коленька до сих пор не мог в это поверить. Из-за этого самый неподдельный щенячий восторг иногда просто захлестывал его. Да еще новые товарищи с горящими глазами, — готовые умереть в борьбе за это! Их социал-демократический кружок был создан недавно – всего три месяца назад. Вобщем-то и студеем университета Коленька стал лишь год назад. Но как теперь, причем он уверен – безвозвратно, изменилась его жизнь! Одних новых слов сколько он узнал: революция, свобода, равенство, братство, эксплоататоры, Марксова теория классовой борьбы, прокламации, сходки… И это удивительное, сладкое, такое необычное слово – минь-ет. Он даже долго не мог его запомнить. Пока Нинель не подсказала, — а ты вспомни сначала какое-нибудь похоже звучащее слово, — например – виньетка! а потом уже и это вспомнишь. М-да…Как виньетка — вычурное украшение в книге, так и божественные минь-еты, которыми Нина одаривала Коленьку после занятий их революционного кружка, были, как она говорила, — вычурными изысками межполовых отношений. Которые должны будут стать обычной нормой в коммунистическом далеке. Нина вообще-то не любила, когда Коленька называл ее по-простонародному – Нина. Она предпочитала европейское – Нинель. Ну, правильно, ведь последние пять лет она провела в Швейцарии, на берегах Женевского озера. Именно туда загнал ее в эмиграцию ненавистный царский режим. С другими товарищами, — какое восхитительное слово! по революционной борьбе. Намучилась, наверняка, бедняжка. Зато у них в кружке она заслуженно пользуется непререкаемым авторитетом. По слухам, и в других кружках о ней знают. И тоже отзываются очень положительно – проверенный товарищ, настоящий революционер! Профессионал своего дела! Вот только маман ее почему-то совершенно не восприняла. Вернее, наоборот, — сразу приняла «в штыки». Пару раз Нинель была у них в доме, когда Ударцев-старший по служебным делам находился в присутствии. А маман ездила с визитом то к одной из своих многочисленных подруг, то по шляпочных дел мастерам. Но прислуга быстро донесла барыне о появлении в доме незнакомки. Коленька был вызван к маман, и после непродолжительного язвительного допроса, говоря революционным языком, — раскололся. Мало того, что его как кутенка презрительно потыкали носом в дурнопахнущую лужицу не самых приглядных поступков его предыдущей жизни, но в категорической форме маман потребовала, чтобы Нинель была ей представлена. Нехотя, но Нинель дала согласие. Этот ее приход оказался первым и последним официальным визитом в их дом. - Сын мой! — причитала после ухода Нинель маман, картинно заламывая руки. – Да ты полный дурак! Или круглый? Не знаю, что сильней! У тебя голова, что, — только чтобы кушать? Да ты открой глаза! На семь лет старше тебя! Уродина! Волосы крашеные, брови выщипанные! Лицо вытянутое – будто его утюгом долго гладили. Зубы – как у лошади Пржевальского. Хромает! Грудь «с кулачок» — но уже отвисшая! Это в ее-то годы! Взгляд исподлобья, злой, неприятный! И курит, небось! Профурсетка! Чтоб ноги ее здесь больше не было! Коленька стоял понурившись. Аж в животе стало как-то нехорошо, — даже в уборную захотелось. А про пахитоски Ниныны маман точно угадала. Но Коленьке хватило ума об этом ей не сказать. Само собой, и про революционный минь-ет. После приснопамятного разговора с маман Коленька замкнулся. С маман больше разговаривать он не хотел, с отцом – не мог. Тот жил своей отдельной жизнью, отдельной, как догадывался Коленька, даже от маман. Единственный человек, с кем он раньше мог поговорить начистоту, был не чаявший в нем души дед. Но тот жил уже не в Москве. Выйдя в отставку в генеральськом чине, большую часть времени он проводил в своем имении в Псковской губернии, изредка наведываясь в Санкт-Петербург. Виделись они теперь редко. Жизненное пространство для воркования влюбленной парочки несколько сузилось, но зато отношения стали еще более близкими и доверительными. - Люблю, люблю, люблю! — не уставал твердить Нинель Коленька. - Ах, оставьте, мой милый друг! Вы еще так молоды! — жеманно грассируя, отвечала та… Беда нагрянула, как это обычно бывает, неожиданно. На Вербной неделе, в аккурат перед Чистым четвергом, Нину арестовали. Арестовали причем нехорошо — прямо в тайной квартире, куда с недавних пор под строжайшим секретом был перевезен гектограф. Тут же находился только что отпечатанный тираж прокламаций. С призывами к свержению ненавистного самодержавия. И самое плохое – по слухам, при аресте Нина то ли плюнула в лицо жандармского начальника, то ли даже бросилась на него с ножом. И при этом еще и покрыла жандармов матерными словами. Помрачневшие товарищи по кружку говорили, что раз она была застигнута «на месте преступления с уликами», ей грозит ссылка на немалый срок. С одной стороны, Коленька очень переживал, конечно. С другой, — иногда внутри проскакивало гаденькое такое чувство, — А хорошо, что меня в типографии не было! Ведь если бы… — об этом не хотелось и думать. Но на душе становилось еще постыдней. В одну из таких горьких минут к нему подошел староста их кружка – Щербатов. - Есть разговор, — загадочно бросил он, — давай, отойдем! Отошли, достали по папиросе. Закурили. - Переживаешь? – спросил Щербатов. - А то! – убитым голосом ответил Коленька. - По информации оттуда, — а у нас везде есть люди! она держится хорошо. Но сам понимаешь, что сатрапы могут с ней сделать…, — и Щербатов испытывающе посмотрел на Коленьку. Тот неожиданно густо покраснел. Щербатов загасил папиросу, – Ты готов во имя общего дела, ну и…за Нинель, конечно, пойти на самопожертвование? На подвиг! - Вот оно, вот оно! Искупить надобно свои подлые жалкие мыслишки! – подумал Коленька и с горячностью ответил, — Да, конечно! Можете во мне не сомневаться! Щербатов негромко продолжил, — В Санкт-Петербурге лютует нынешний глава тамошней охранки обер-полицмейстер Романов. Да нет, не думай, — не родственник. Однофамилец просто. Многих наших взял. Три типографии разгромил. Одним словом, истинный сатрап и держиморда. Пойдешь? Не струсишь? И Щербатов внимательно посмотрел Коленьке в глаза. Будто в душу глянул. Коленьке стало страшно. Облизнул вдруг пересохшие губы. — А…а…чем? Бомба? – спросил. - Нет, — ответил Щербатов. — Из револьвера надежней. Наши давно ведут за ним наблюдение. Он по субботам в одно и то же время любит гулять в Петергофском саду. Охрана — двое, в штатском. Но обычно там много фланирующей публики…Так что шанс уйти есть. И неплохой. Он бросил взгляд на Коленьку. - Забздел ты, брат, как я посмотрю! — вдруг ухмыльнулся Щербатов какой-то нехорошей улыбкой, обнажив гнилые зубы. - Нет! Да ты что?! Как ты мог подумать? – лихорадочно начал оправдываться Коленька., — просто зрение у меня плохое, близорукий я! И подумал… - А ты не думай, за тебя есть кому думать! Там рядом будут наши люди, подскажут! Ну что, — заметано? - Конечно! – попытался как можно бодрее ответить Коленька. - Ну что же. В эту пятницу вечером чугункой и выедем. …Руки дрожали, пот застилал и так плохо видящие глаза. Но Коленька понимал, что обратно дороги нет. Разве что застрелиться. И когда получил условленный сигнал от петербургского «товарища», сидевшего ближе к воротам сада за две скамейки, он, взведенный как пружина, немедля поднялся со своей скамьи. Быстрым шагом подойдя со спины к плотно обтянутой генеральским френчем фигуре, резким движением он достал револьвер и выстрелил. Пока к нему подбегали, успел выстрелить еще раз. Когда ему заламывали руки, он все никак не мог отвести глаз от лица упавшего. …Расхлябанность, разгильдяйство и интеллигентская нервическая экзальтированность уже сделали системой их трагические ошибки при терактах. В прошлом году социалисты-революционеры, думая, что это генерал-губернатор Трепов, убили генерал-адъютанта Козлова. В Пензе вместо жандармского генерала Прозоровского убили пехотного генерала Лиссовского. В Киеве вместо жандармского генерала Новицкого ударили ножом отставного армейского генерала. В Швейцарии вместо министра Дурново убили немецкого купца Мюллера…* Обер-полицмейстер Романов макнул перо в чернильницу. - Пора заканчивать на сегодня. Устал я что-то, — подумал он. И своим каллиграфическим почерком, которым он гордился еще с кадетского корпуса, закончил запись в дневнике: Вот и сегодня. Студент Ударцев, из юных неофитов, подпавших под влияние так называемых революционеров, в Петергофском саду совершил теракт. Явно рассчитывая, что его жертвой станет очередной царский сатрап. Дознание выбьет из него, кто должен был стать их очередной жертвой. А убил-то, подлец, — своего деда. ------------------------------------------------------------------------ * Перечисленные теракты и фамилии жертв подлинные Теги:
![]() -3 ![]() Комментарии
#0 13:35 20-04-2011о4ко
ну уж, прям таки и деда? концовка хуйня, а так заебись Фактически канешна надумано. Но написано хорошо. потому и читать легко. Какая же хуета. написано легко читать хорошо Читать хорошо, но гадко. Что ты знаешь про те времена, фантазёр? Пофантазируй лучше про убийство Рохлина, это же вот… рядышком было, и убийцы где-то рядом рыщут. Или ссышь? имхо, прикольней былоб, еслип Коля ебнул Нину, съебавшую из тюрьмы под видом Романова… ну типа она переоделась там, грим и все такое (с девайсами помог охранник тюрьмы Казлов, соблазненный минетом революционерки)… вобщем можно было тему ебли развить, а деда не жалко, ибо нехуй гулять где не надо. Редко по отношению к Шеве такое бывает, но не понравилось совсем. Тема-то глубокая, а не раскрыто никак. На том же объеме таких можно было переживаний наворотить, шта сам Достоевский бы ужаснулся. Да и хуй с ним — мне никогда генералы не нравились. Но написано весьма неплохо. сатира так сказать. Уважаемым iklmn и LW: тема навеяна прочтением мемуаров обер-полицмейстера Киевской губернии /фамилию не помню/ объемом под 200 страниц. Издано было в Германии после революции. Так что в части фактажа попрошу-с. Кто такой Рохлин помню, но смутно — живу не в России. Как по мне, на три страницы текста страстей, чувств и тд более чем. То, что герои гадки — это не ко мне. хорошо всё, поебать на реалии вряд ли таких ушлёпков брали в космонавты. а вот образ еврейки узнаваем и убедителен. Я тож да паследнего думал что он миньетчицу наебнул… йат фстудею. дауж… сразу про деда подумалось… нет интриги.совсем очень понравилось Понравилось. Еше свежачок Глава 22
Раннее московское утро встретило Михаила ледяным ветром и запахом выхлопных газов. После разговора с Витькой, запустившим маховик мести Славику, в душе царила странная смесь – холодная решимость и глухая пустота. Шантаж Громова, угроза Славика, тень Левина – все это сплелось в тугой, давящий клубок.... Соседи у нас были. Бычковы. Не так чтобы двор в двор, а через напротив. Большая семья. И странная. Один Бычков страннее другого. Хотя, нет, часть из них были Ванюковы. Запутался. Это потому что старшая дочка Бычковых, Ленка, вышла замуж за Ивана Ванюкова и сменила фамилию, но не свою сущность.... Глава 21
Дождь хлестал по окнам квартиры Михаила, сливая огни ночной Москвы в мутные потоки. После встречи с Громовым и ритуального сожжения пиджака он чувствовал себя выжатым, но не сломленным. Холодная решимость, закаленная унижением и шантажом, была его новым топливом.... Когда всё детство ты донашиваешь что-то за старшей сестрой, то у тебя непременно накапливаются комплексы и тяга женскому нижнему белью. Жили мы бедно, но весело. Первым номером со всей своей веселостью отдал концы папаня. С пьяну, впрочем, трезвым он и не бывал, он влез в пилораму.... ![]() Тихо спит на скамеечке дождь
в виде капель не высохших ливней - коренной нестареющий бомж… Жизнь, как тень коммуналки и ты в ней вечный пленник гирлянды звонков с именами прописанных граждан... Дождик, сходим в ДК моряков, что закрыт был навеки однажды, окропишь ты святою мочой по пути ярких баннеров взмахи - чтоб шипели…И город чужой нас пошлет без сомнения на… .... |