Органические удобрения (конкурс)

Автор: дервиш махмуд Все сознательные годы своей жизни среднестатистический гражданин по фамилии Горбовский, которому нынче исполнилось двадцать пять, пребывал в состоянии непрекращающейся эйфории, созданной синтетическим способом. Ему, попавшему в замкнутый цикл, приходилось постоянно обновлять и поддерживать должный уровень счастья. Поиски тех или иных вариативных радостей занимали его время целиком. Он жил в таком ритме, что даже забывал вводить в тело питательный раствор или пользовался для этого бесплатными муниципальными автоматами, где запросто можно было захреначить в себя какую-нибудь азиатскую смесь, от которой тело начинало чесаться – причём не только снаружи, но ещё и изнутри: жуткое ощущение. Но зато дух свой питал он исправно – всевозможными препаратами и их комбинациями. Волшебную наркотическую страну, куда он получил доступ, достигнув совершеннолетия, казалось, можно познавать всю жизнь, и всё равно в ней останутся неизведанные районы. В поисках новых трипов Горбовский постоянно перемещался по всему миру, как молниеносный буратино. Ультраскоростные поезда доставляли его за несколько минут в любой конгломерат планеты – Лондонский, Московский, Японский, Австралийский. Сам он официально проживал в Сибирском, но до дома зачастую не долетал. Обычно он останавливался на ночлег в Европе, в одной из специальных зон для путешественников, где боксы для отдыха были хотя и невелики размерами, но всё же создавали иллюзию уединённости и уюта. Друзей у Горбовского было много, и он пересекался с ними на разного рода торжествах, но сообща путешествовать, а уж тем более принимать компанией препараты являлось признаком глупости и невежества. Порядочные люди вмазывались и летали в одиночку.

Он сидел в тихой квартирке где-то в Восточно-Европейском конгломерате, отходя от многочасового внутреннего приключения. Глядел на себя в зазеркалье и не узнавал. За последнюю неделю от скверного, нерегулярного питания, его тело стало слегка прозрачным. С тех пор, как производство еды как таковой было на планете прекращено, и чистую, кристаллизированную пищу – так называемую «смесь Майорова-Торчинского» – люди стали вводить непосредственно себе в кровь через разъём в подъязычной области, проблема голода была решена. Ну и слава богу. Необходимость трудиться, пахать, работать, вкалывать у гомо сапиенсов отпала.

Границы, как некогда мечтали анархисты, отменили. Для производства всего, что было необходимо для нормального функционирования общества и составляющих его единиц, были созданы механические пром-тауны, которые располагались под землёй. Над ними росли небоскрёбы конгломератов. Огромные, радиусом до сотен километров, мегаполисы, образованные сросшимися, как болячки, некогда отдельными, географически близко расположенными друг к другу городами, являлись единственными местами обитания современного человечества. Население покойно жило в своё удовольствие. Мизерный процент специальных техногенных людей следил за нормальной работой механизмов и ещё меньший – за безопасностью внутри общества. Группа существ, которых никто никогда не видел (их так и звали – «невидимками») – занимались управлением государства и внедрением идеологий. Остальное делали машинки. Производили одежду и наркоту, строили здания, управляли транспортом, климатом и всем прочим. Плюс обеспечивали работу всеобщей информационной сети, для которой человеку уже не нужны были никакие внешние устройства: всё было вживлено непосредственно в организм.

Кстати, помимо еды, был снят с производства и алкоголь, как препарат, могущий препятствовать нормальной работе систем поддержания жизни. Зато все другие наркотики – синтетические опиаты, амфетамины, кокаин, ЛСД и т.д. – этот список не имел конца – стали официально разрешены, производились государством и были очень чистыми и дешёвыми.

У человечков постепенно отпала необходимость воспроизводить себе подобных биологическим способом – это было очень долго, нудно и требовало неоправданных затрат энергии. Особи теперь делались в специальных клиниках из генетического материала матери и отца, или отдельно матери, или отдельно отца, всех болванов, решивших обзавестись потомством. Желающих было немного. Кому охота заниматься недоразвитыми существами, когда под боком – нирвана? Да и правильно – меньше народу, чище воздух. Секс постепенно потерял смысл. И ныне был даже запрещён как биологически рискованная деятельность. Впрочем, никто не страдал от его отсутствия: действие гормонов блокировалось препаратами. Целые пласты человеческой культуры, в основе которых лежал секс, отпали за ненадобностью. На первый план вышли другие категории, более тонкого, чувственного плана. Человек проводил свои дни в неге и сытости.
Горбовский о своих родителях имел очень мало информации. Матери, кажется, у него не существовало вовсе, а сведения об отце были очень скудны. Он видел изображение папы, знал его имя. И знал, что родитель давно помер. Причём скончался он не так, как это делали все – в нужный срок явившись в Институт Перехода, а насильственным путём. Но как именно – об этом в сети не имелось никаких данных. Почему речь зашла об отце? Дело в том, что сегодня, в двадцать пятый день рождения в мозг Горбовскому по внутренней радиопочте пришла квитанция на голографическую бандероль.

Уже несколько дней наш молодой человек чувствовал странную усталость – будто пресытился образами и ощущениями. Привет от покойного отца, с которым он никогда не разговаривал, мог развеять его хандру. Горбовский клацнул языком по нужному зубу, чтобы открыть файл.

Отец возник в голографической проекции. Это был высокий сутулый человек со злым, очень подвижным лицом: нынче таких уже не делали. Он серьёзно посмотрел на Горбовского, усмехнулся и заговорил:

-Сынок, здравствуй!

-Привет, отец!- кивнул Горбовский.

-Во-первых, поздравляю. Ты достиг кульминации в развитии своего организма. Во- вторых, Лёлик, я создал эту посмертную голограмму для того, чтобы сказать тебе несколько слов об этом мире!

-Говори, отец, я тебя внимательно слушаю.

-В общем так. Это всё наебалово, сынок! Враньё! И наркотики, которыми вас теперь пичкают с раннего детства, и это ваше внутривенное питание. И ваша бесполая жизнь в целом. Ты хоть знаешь, что такое секс? Сейчас человечество размножается как какие-то водоросли. А раньше, раньше у нас была любовь! Ныне это забытое и ругательное слово. Так же как алкоголь. Моё напутствие тебе, сын – верни себе то, что они у тебя отняли. Уйди из города. Приди туда, куда я тебе скажу. Там тебя будут ждать люди, не подчинившиеся власти «невидимок». Измени свою жизнь. Вступи, чёрт возьми, в сексуальные отношения с женщиной. Попробуй это. Поверь, это лучше самого чистого эйфорического вещества!

-Но это запрещено законом, отец. И наши тела уже не умеют этого.

-Откуда ты знаешь, умеют или не умеют?- фантом оказался интерактивным. -Побудь хотя бы недельку на чистяке, не бойся, не сдохнешь, как они тебе говорят. Ограничь приём питательного раствора, в нём тоже содержатся транквилизаторы и ингибиторы. Сделай вот что. Езжай в населённый пункт номер 0315 в центре Русской зоны. Раньше там был городок под названием «Кулунда». В это место не идёт скоростной поезд – и значит по вашим, городским понятиям, там ничего нет. Но там есть пространство для жизни, поверь мне, я сам видел. Ты ещё не продал нашу квартиру? Там на антресолях лежит под грудой хлама вещь – называется мотосайкл. Он разобран. Собери его. Там есть инструкция. Это мотик твоего деда. В его навигатор встроены координаты нужного места. Выйди за пределы Сибирского конгломерата, где старая трасса уходит на юг, и езжай, куда поедет твой двухколёсный друг. Рано или поздно ты приедешь туда, куда надо. Хотя бы попробуй. Это приключение, только настоящее, а не суррогатное. В той деревне живут настоящие люди. Это один из последних островков человеческой надежды. Люди там работают, едят простую пищу, стареют и болеют, но они любят. И живут. И размножаются сами, без помощи машин. Вы не знаете, что значит жизнь. Вы всё время в разноцветном тумане. Конгломераты преют под искусственным климатическим колпаком. И эти проклятые препараты – с рождения и до так называемого Перехода. Тьфу, бля! Социальное устройство одурачивает вас. Это иллюзия жизни. Сделай, как я скажу. Таково моё отцовское слово!

-Но как ты погиб, отец?- спросил Горбовский, внимательно слушавший призрака.

-Видишь ли, Лёлик, я был революционером. То есть, человеком, который достиг прозрения и посвятил свою жизнь борьбе с системой. Меня уничтожили те, кто промывает вам мозги. Я был бойцом, я был воином. Ты не знаешь, что это значит, но это самое захватывающее дело в жизни, какое только может быть. Вы стали пассивными. Как растения. Попробуй стать тем, кем должен быть человек – борцом за свободу, который сам выбирает себе дорогу. Это всё! А теперь пошёл из города!

Голограмма рассеялась.

Горбовского ошеломили речи отца. Никто из его окружения никогда не ставил под сомнение основные постулаты человеческого существования. Всё было так понятно, устойчиво и не нуждалось в изменениях, но оказалось, что у его собственного отца имеется по поводу этого незыблемого мироустройства совершенно перпендикулярное мнение… Подумав денёк, Горбовский решил в порядке эксперимента последовать совету папы и совершил неслыханный поступок – временно отказался от приёма веществ, запершись в квартирке от внешнего мира.

Он готов был умереть, но не умер. А продолжал каким-то образом жить. Это было незнакомое ощущение. Его тело сначала протестовало, а потом обрело новую чувствительность. Он поехал в центр Русской зоны. В Сибирский конгломерат. Домой. Там он нашёл на антресолях ту штуку, о которой бубнил отец. Собственноручно собрал мотосайкл. Вывел его на улицу. И поехал. Индивидуальные средства передвижения были давно упразднены – в любые места конгломератов доставляли поезда: ехать самому, стараясь удержаться в седле и поворачивая руль, было весело и ново.

Горбовский подъехал к краю светящегося купола, за которым конгломерат больше не распространял своих волн. Это значило, что как только он пересечёт границу, его разум будет отключён он всеобщей сети. Он глубоко вдохнул и пересёк черту. Ничего не произошло, он просто оказался на другой стороне.

Теперь никто не узнает, где он. Он взял с собой несколько упаковок концентрата для питательных инъёкций. Наверняка за переделами купола нет даже автоматов с поддерживающими физическое тело растворами. Отец говорил о простой пище. Но вдруг там, в пустошах, никаких поселений уже и в помине нет. Да и сумеет ли тело Лёлика, его рот и эти зубы, проделывать с едой то, что делали предки сотню лет назад – жевать, откусывать и глотать? Его тело, уже вторую неделю обходящееся без препаратов, испытывало некоторый дискомфорт, но дух был на подъёме. Горбовский открывал в своей личности новые грани – он чувствовал себя вдохновенно, опасно и как никогда живо.

Дорога была пыльной, без каких-либо следов человеческого присутствия, ни одного отпечатка подошв или шин. Обыкновенно люди не покидают конгломерат – нет смысла бродить там, где, согласно сведениям сети, ни черта нет – лишь тянущиеся до самого океана пустоты. Роботы по служебной надобности иногда покидают владения, но они передвигаются по воздуху или под землёй. Мотик уверенно катился, куда его вёл навигатор. Горбовский держал руль. В нужном месте он съехал с трассы и последовал по едва видимой среди серой поверхности пустоши тропинке в сторону заходящего солнца.

Долго ехал по тверди земной Горбовский, и наконец, увидел впереди кой-какие строения. Определённо, это были человеческие жилища, но изготовленные не из прессованного переработанного пластика, как все здания конгломератов, а из ярких, каких-то невиданных материалов. На въезде в поселение стоял щит, на котором красивыми буквами было написано – «Кулунда. Пункт №0315. Пространство для Жизни» и ниже «Пошарь во лбу – не спишь ли ты?». Горбовский остановился перед щитом с надписью. Пошарил в голове. Кажется, он не спал.

Горбовский въехал в поселение. Из зданий не доносились никаких звуков. Лёлику, для которого любое место, где обитают люди, было неразрывно связано со звуками музыки, такая тишина казалась странной. С рождения и до перехода в жилищах и на улицах конгломератов звучат созданные программами звуки – музак, это как вдохи, выдохи и сердцебиение города. Здесь же царило безмолвие.

Горбовский остановил своего коня и спешился. Подошёл к самому первому дому – белому и высокому, с лужайкой, на которой росли блёклые, но, по всей видимости, реальные цветы. Поставил транспорт у забора. Открыл калитку. Прошёл по аллейке. Поднялся по ступенькам и постучал.

В своей жизни Горбовский видел несколько типов живых существ. Он видел людей типа «А»– они молоды (возраст останавливается где-то в районе 30 лет, питательный раствор поддерживает ткани как бы в законсервированном виде), красивы, прекрасно одеты, общительны, проводят дни в улётах и прилётах, в гипно- трип-театрах, не занимаются общественной деятельностью и готовятся к следующей жизни. И видел людей типа «Б», это госслужащие, настройщики машин, разработчики программ и т.п.: безликие приземистые гуманоиды в серых одеждах. Человек, который вышел из дома к Горбовскому был новым типом. Это была особь женского пола с явными признаками увяданиями на физиономии, но улыбающаяся так открыто и искренне, что Лёлик даже не испугался.

-Доброго вам дня, житель!- произнёс, пытаясь растянуть маску лица, Горбовский.

-Здравствуй, сынок!- с неподдельным радушием ответило женское существо.

-В смысле – сынок? – спросил Горбовский. – Фигура речи?

- Не-а, ни фига не фигура! Сынок – в прямом, биологическом смысле. У тебя, Лёлик, было два родителя – папа и мама. Я – мама! И ты пришёл ко мне!- старушка светилась от радости.

Она приблизилась к Горбовскому, обхватила его шею руками и поцеловала в щёку. Лёлику, который в жизни не прикасался к другому живому существу, стало жутко дискомфортно.

-Отец ничего не говорил про тебя,- недоверчиво заметил Горбовский.

-А ты спроси его сам!- закричала мать.

Из глубины дома вышел мужчина – высокий и сутулый, как папа Карло. Это был тот самый дядька, что и на голографической записи.

-Ну здравствуй, малыш! – произнёс с теплотой он.- Ты нашёл родной дом!

-Постой!- возразил Горбовский. — Я тебе рад, конечно, но ведь ты, мне говорили, умер!

-Всё так, Лёлик. Когда голограмма была создана, я был уже приговорён и почти уничтожен. Мне удалось бежать. Случилось чудо!

-Ну заебись, раз так!- воскликнул Горбовский.

-Вот именно: заибись, сынуля!

Родственники стали обнимать Горбовского. Тому было хоть и неудобно, но даже слегка приятно.

-Проходи, сын! – сказал отец, когда эмоции поутихли. – Садись! Сними рюкзачок, курточку и садись! Нам надо о многом поговорить!

Горбовский сел за деревянный стол. Родители уселись напротив, стали смотреть на него. Отец – проникновенно и строго, матерь – расслабленно, с умиротворённой сердечной радостью.

-Ты голоден?- спросил отец.

-Не знаю, — нерешительно ответил Горбовский.- У вас ведь всё равно нет смеси. Мой дорожный запас давно иссяк, а вашу простую пищу я что-то ссу пока принимать.

-А ты не ссы, сынок! Организм сам справится! Для начала покушай вот жидкой манной каши! Безобидный продукт! Ощути вкус! Поверь, это прекрасно!

Перед Горбовским поставили миску с испаряющей влагу горячей кашей. Он неумело взял ложку, зачерпнул, помешал во рту языком, хотел было выплюнуть, но сделал над собой усилие, проглотил…. Ничего не произошло. Он взял ещё ложку. И во второй раз уже почувствовал – вкус еды. Да, это было необычно. Но не более. Под наркотой бывали и более изысканные ощущения. Но для вежливости он покивал и изобразил удовлетворение.

-Будешь теперь с нами, сынок! – произнёс отец и похлопал Горбовскому по плечу. — Жить простой жизнью! Есть пищу, ходить в туалет. Гулять с девушками. Тут есть девушки! Ты не смотри, что у тебя влечение отсутствует, оно появится. Слезешь с кайфа, тело само восстановит свои естественные функции. У меня же вот всё восстановилось. А ушёл я из города будучи уже пожилым человеком. Точнее, убежал! – папа рассмеялся. – И никогда не жалел об этом! У меня и теперь по особым случаям елдак стоит, несмотря на мои девяноста три года!– он шутливо толкнул мать, играя бровью.- У нас после тебя, созданного, к сожалению, пробирочным способом, здесь ещё детки народились. Сейчас они отдельно живут. В другом доме. Женились. Девки, кровь с молоком! Потом познакомлю… Мы и тебе невесту найдём, Лёлик!

Горбовский, чей мозг воспринимал разговоры на тему секса как неприемлемую лингвистическую грязь, поморщился. Отец оказался болтливым старикашкой. Зубы у него отсутствовали, слюна постоянно вылетала изо рта, блестя в свете солнца и иногда даже долетая до брезгливо отодвигающегося Лёлика.

-Будешь её драть на перине! Вот где эйфория! – разорялся старик. — Стесняешься? Нечего стесняться. Пошли тебя с нашей работницей познакомлю!

Отец схватил сына за руку, куда-то поволок, хотя тот очень сопротивлялся. Завёл в комнату, где стояла огромная кровать, на которой спала обнажённая молодая самка. Волосы её были непотребно длинны и распущены, а ноги – раскинуты в стороны. Отчётливо была видна половая щель существа. Она была заросшей по краям жёсткой рыжеватой щетиной, а в середине – алой и многоскладчатой. Лёлик испытал позыв к рвоте и отвернулся. Помещать в эту дыру свои органы…

-Ничо, ничо, привыкнешь!- успокоил отец.

Повёл Лёлика обратно и по пути, не переставая, балагурил, перейдя на глобальную тематику:
-… разрозненные поселения. Штук двадцать в округе. Небольших, таких, как наше. Здесь раньше, до второго пришествия, город был. Мы общаемся, навещаем друг дружку. На велосипедах да. Всё своими руками делаем. Роботов не уважаем. В конгломерат нам дорога заказана. Там ведь какая система – выйти можно, а зайти нельзя.

-Как нельзя?- встрепенулся Горбовский.

-А вот так: защитный экран. Односторонний. Туда – выпускает, обратно – на атомы рассеивает!

-Но я ещё не готов отказаться от эйфорических препаратов! Совсем не готов! Я думал развеяться немного по поводу рождения, посмотреть что, да как. И вернуться! В Нью-Йоркском конгломерате на днях они хотят выложить саму длинную в истории кокаиновую дорожку!

-Забудь! – строго прошлёпал губами отец.- И не думай даже.

-О май гад!- простонал Горбовский. И сел за стол, обхватив голову руками.- Как же я тут, в глуши, среди этого сранья жить буду!

-Да у нас тут хорошо сынок! – забормотал, суетясь вокруг, папуля. -А что тебе там, в конгломерате? Вечный кайф? Так это всё самообман. И насчёт Перехода «невидимки» вас тоже дурят – нет его. Хуячат вас в этом институте электрическим импульсом, дезинтегрируют и – в переработку, часть тел – для своих нужд, а остальное – основа вашего же питания. А ты думал, из чего эта злоебучая «смесь Майорова» изготавливается? Из вас же самих. А чтоб вы не вякали, они вам вещества раздают… А здесь прекрасно! Воздух, солнце и вода. Растительная пища. Поля и огороды. Поля и огороды… -Отец присел перед сыном и, поймав его взгляд, проговорил вдруг другим, медленным и твёрдым голосом.- Единственное, с чем здесь у нас плохо дело – это с удобрениями. Земля плохо восстанавливается. Нам нужны органические удобрения, сынок…без них хуйня получается, а не урожай,- папа вздохнул, стал почему-то очень печален.
– Но и это поправимо. -Старик опять похлопал Лёлика по спине и подозрительно быстро двинулся к стоящему в углу комнаты шкафчику. Отпер дверь и достал из недр большой Топор, ослепительно блеснувший вострым лезвием.

Папа подошёл к сыну и встал над ним, как рок. Жизнь в раю начисто лишила парня способности быстро соображать или хотя бы следовать инстинктам. Он лишь удивлённо посмотрел на родителя.

-Зажмурься, клоняра!- закричал зверским голосом отец и обрушил колун на голову незадачливого путешественника по несуществующим землям.

Тело Лёлика, который не успел даже квакнуть, упало на пол. Мать деловито засеменила к сыну и, констатировав смерть путём пальпации шейных сосудов, стала ловко раздевать труп.

-Это какой же по счёту, а Кока?- спросила она мужа, не отрываясь от дела.

-Двадцать…восьмой,- ответствовал бодро старичок, поставив на пол топор и заглянув в карманную записную книжечку.- Ещё штук 100-150 могут явиться в теории. – Шепеляво проговорил он, озабоченно хмуря и без того морщинистое лицо. — Я их тогда много наделал по разным городам. Знал, что пригодятся. Качественные из них выходят удобрения, качественные. А больше они ни на какую пользу-то и не пойдут. Этого под виноградник определим, вечерком разделаю… Кстати, милая!- загорелись глаза его.- Принеси-ка винца из погреба! Моего, креплёного! Выпью по поводу!