Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Палата №6:: - МатьМатьАвтор: Ромка Кактус ОтецРодители Ольги, обеспеченные учителя русского и литературы, души не чаяли в дочери. Они жили в элитном районе Свердловска, недалеко от бензоколонки. Летом вся семья ночевала в стогах сена, осенью они искали прибежища в заброшенном здании автовокзала. Всю зиму проводили на Мальдивских островах. Нищета и безработица преследовали главу семейства, отставного майора милиции. Тем не менее, воспитанием Ольги занимался гувернёр, некто месье Мерло, выписанный из Парижа по обмену на продовольственные талоны. Это был невысокий усатый мужчина с волосами, зализанными так, чтобы придать обширной лысине вид роскошной шевелюры. Внешностью он напоминал жука или обыкновенного советского таракана. Он два года отсидел в «Бутырке» за махинации с налогами, и первое, чему Ольга научилась у него, было песней «Мурка». Девочка забиралась голышом на табуретку и пела Марсельезу, а учитель сладострастно лобызал её худые, покрытые зелёнкой коленки, аккомпанируя на сломанной радиоле. Их отношения были чисто профессиональными, поэтому он не стеснялся раздавать её фотографии всем своим приятелям. Его прононс сводил Ольгу с ума, заставляя забывать, что он только что говорил про Малерба и Буало. В конце концов, она выкрала его рукописи и сбежала в Европу с чёрной служанкой. Родители Ольги продолжали богатеть, давая малограмотным крестьянам платные уроки синтаксиса. Отец семейства появлялся в обществе исключительно в личном портшезе, несомый двумя крепкими арапами. Мать пристрастилась к дорогим гаванским сигарам, напичканным кокаином, завела левретку и трёх любовников-альбиносов. Нередко семье приходилось питаться супом из крапивы. К Ольге все относились очень доброжелательно, как к родной дочери. Отчим специально не запирал стенной шкаф, чтобы она могла тайком примерять его расшитый золотыми галунами гусарский мундир, накладную бороду, деревянные протезы ног – в таком виде она шла просить милостыню на паперти или у входа в бакалейную лавку. Все деньги она отдавала больной матери, жившей под мостом. Это было лучшее из времён, это было худшее из времён, Диккенс снова входил в моду, и Ольга зачитывалась его книгами у себя на чердаке. Больше всего на свете ей нравились счастливые финалы и истории про котят: её настольной книгой стала Большая Поваренная Книга. Позже её вкусы изменились, она бросила радикальную феминистскую литературу и принялась штудировать Справочник Юного Электротехника. С горем пополам она осилила «Азбуку» Толстого, по слогам читала историю московского метрополитена, бросила на середине «Исповедь» Фомы Аквинского, сочтя книгу непристойной; сожгла полное собрание сочинений Александра Дюма-отца и пепел втирала в ореолы сосков; перечитала «В поисках утраченного времени», обливаясь слезами над каждым словом, над каждым знаком препинания скрежеща зубами; чтобы не отставать от времени и считаться передовой личностью, всюду таскала с собой Сунь-цзы; неоднократно подделывала школьный читательский билет и всякий раз попадалась, в библиотеке её считали любительницей юных литературных попок. - Что у нас сегодня новенького, Марта? - Вы просрочили свой абонемент, Рип ван Винкль. - Не будь ты такой занудой, я же знаю, что ты держишь под полой нечто особенное, как раз для таких случаев. - По спецзаказу из Франции только что доставили набоковскую «Лолиту». В двадцать лет Ольга забеременела и родила первого на земле книжного червя. Рост 3 см, вес около двух грамм. Ольга держала его в томике Цветаевой; когда никто не видел, подкармливала самиздатом и американской переводной литературой: Сэлинджер, Воннегут, Фолкнер. Всё было хорошо и никто ни о чём не догадывался, пока ребёнок не уничтожил дедову подшивку «Огонька». Ольгу выставили за дверь, отец до конца своих дней не сказал ей ни слова и умер с обиженным выражением лица, дрожащие губы непроизвольно сложились буквой «о». Мать писала длинные слезливые письма, в которых ругала современные методы хозяйствования и обличала верхушку партии как шайку жуликоватых педерастов. Никто не читал её поебень. Письма матери Ольга хранила в коробочке из-под монпансье – единственном предмете роскоши в её доме. Ольга утопала в роскоши, прожигая отцовское наследство. Ребёнок был предоставлен самому себе и нередко оставался в доме один, когда Ольга ни на минуту с ним не расставалась. Она души не чаяла в маленьком Олеге. Единственный в жизни оргазм она испытала во время его родов, на холодной осенней улицы, когда ветер пронзительно завывал в её лоне, а косой дождь хлестал по щекам. Она возненавидела сына с первых минут жизни и хотела раздавить, но эскадрон драгун как раз ворвался в гостиную, и она принялась разливать чай из потёртого серебряного самовара. Ольга так и не осознала до конца, что стала матерью, продолжала играть с куклами, а воспитанием ребёнка занималась приходящая няня. ВЫХОД НЯНИ. Арина Родионовна была не простой городской сумасшедшей, она не приставала к прохожим со своим бредом. Всякий раз, как ей удавалось сбежать из психиатрической клиники, она где-то добывала униформу няни, забиралась по трубопроводу в окно детской комнаты и СЕКС СЕКС СЕКС читала жертве народные сказки, пока родители не выставляли её из дома. Галоперидол не оказывал на неё никакого действия. Батюшка перекрестил её сульфазином, и всё у неё стало хорошо. Наконец Олег не выдержал строгости, сбежал из дома и примкнул к группе кочующих символистов. Днём они читали публике свои стихи, а по ночам цепенели и покрывались символистской кожурой. Доктор Лаптев решил, что это проказа, и поэтов изолировали на футбольном стадионе, построив для них лепрозорий посреди игрового поля. Риск заражения внёс в футбольные матчи динамику, зрители дрались за места на трибуне, и никто не подозревал, что под видом плебейского развлечения тут подаётся настоящее искусство. Ольга часто вспоминала сына, воспоминания о нём стёрлись и потускнели, благодаря наркотикам и алкоголю. Она теперь вела жизнь праведницы в женском монастыре, вертела голой попкой вокруг аналоя, соблазняла молоденьких монашек и, в конце концов, выпустила несколько DVD с популярными молитвами. Прихожане считали её непорочной девой, святой великомученицей, и с радостью жертвовали деньги на храм, который она каждодневно строила в своей душе с помощью героина и азартных игр. Об Олеге ходили самые разные слухи. Люди говорили, что его видели в группе литературных куклуксклановцев. В балахонах с остроконечными капюшонами, они вешали литературных негров на мосту и прижигали им гениталии факелами. Подобной иллюминации город ещё не знал. Теги:
1 Комментарии
#0 09:15 27-06-2011[B_O_T]anik
Заибис! давно пора особо понравились литературные куклуксклановцы особо понравились литературные куклуксклановцы особо понравились литературные куклуксклановцы Это типа лаврайтеровских алко-маоистов и нарко-троцкистов. Очень доставили в свое время. «Отэс»-Упаковка катерпина, вдогонку пара колёс седуксена ..et Voila ! Литературная викторина: Люби и знай свой край… да, не падай! пс.Бредбери заковычить-бы? Хотя там половину надо кавычить.. нормальненько * её сульфазином, и всё у неё стало хорошо.* — тут с Ё не всё хорошо Володенька, как и написано, это Диккенс, «Повесть о двух городах», первое предложение; Брэдбери оно тоже нравилос, видимо Прав.Хотя это не оправдание но, Диккенса почти не читал в старом садистком многотомно-зелёном переводе. да йа тоже не читал пока, просто это известное предложение. конечно, не Диккенс придумал первым громаздить парадоксы один на другой (есть ещё дзенские коаны, хлопОк одной ладони), но это идеально иллюстрирует общий художественный принцип данного текста, условность письма После прочтения всего одной вещи сэра Чарльза у меня возникла к нему стойкая идеосинкразия у меня примерно то же самое с Гербертом Уэллсом, а после него и со всей фантастикой тех времён, ну, кроме Булгакова, наверно, (имейу в виду «Собачье сердце» и «Роковые яйца», там влияние Уэллса очевидно). вообще зарубежнайа литература конца 19ого — начала 20-ого действует угнетайуще на психику Яйца булгаковские мне не понравились, если по совести. Шелухи там много на фоне Собачьего сердца. Как и Театральный роман суетлив штопесдец в своей местечковости. хороший текст. и театральный роман прекрасная вещь. диккенса читал, но осуждаю. Махмуд, напиши Театральный кто другой — спору бы не было. Но для МА сие было мелкотравчато. 11:40 27-06-2011.Вот вы говорите: условность письма.Согласен.Есть гипотеза что Слово оставленное нам когда-то было иструментом, оружием… Всем! Понятна истовость религиозных евреев, талдычащих тексты Торы слово в слово.Они -то знают что бумаге доверять нельзя.Хотя мне кажется Слово-это утерянные пароли доступов, строб-импульсы для активирования чувств.Чувство -первично, а слово — вторично. Такой получается, мать его, Герберт. … а мы напоминаем неискушённых дикарей нашедших лаптоп от атомной бомбы и развекающихся, нажимая на кнопки. 11:58 27-06-2011.Трудно не согласиться, хотя сатира там довольно отчаянная, даже обречённая… для тех времён Читала сегодня на экзамене, дочитать не смогла по причине искусанных щок. Щоки кусала, чтоб не ржать в голос. Как-то не от души написано. Еше свежачок Strange and crazy.
Странное и совершенно чебурахнутое (охренеть). Вышла из подклети Челядь Дворовая кривобокая подышать свежим воздухом и заодно немножко посучить свою Пряжу на солнышке.... °°
Воспоминания о прошлом. И сны о будущем. Печаль. О, скольких Осень укокошит Струёю жёлтого меча! А скольких праведников скучных Перекуёт в лихих козлищ! У горизонта — Чёрт на туче, Снуёт, хохочет, старый дрыщ.... Типа сказочка
Случился у некого Запорчика День рождения и не просто обычный, а юбилейный с круглой датою. Все его поздравляют: и коллеги и просто прохожие, Журналюги-Папарацци с вопросами лезут откровенными, а он уже устал от такого внимания и хочется ему просто полежать где-нибудь, расслабиться и предаться анализу происходящего.... В старой и обшарпанной психушке,
я лечился от шизофрении, доктора копали́сь в черепушке, безо всякой там анестези́и. Рядом кайфовали наркоманы (их врачи лечили метадоном), бомж обоссаный и вечно пьяный, (наслаждавшийся одеколоном).... От гипноза нестерпимо чесался нос, однако почесать его не было никакой возможности. Мои руки были крепко связаны за спиной рукавами смирительной рубашки.
— Я всё равно больше ничего не помню, доктор, — сказал я, — зря стараетесь. — Понятно, понятно.... |