Автор: росчерк истерии Сейчас я давно уже живу в другом городе. А память, услужливая шлюха, частит в подкладывании воспоминаний. Случайно увидел сегодня в метро очередного «псевдо-афганца» из числа тех увечных бедолаг, что работают на цыган, ползая по вагонам в камуфляже на своих культяпках. Собирают, кстати, больше всех среди такого рода «промысловиков». И я вспомнил дядю Витю.

- О-о-о! Андрюха, здорово, здорово. Проходи скорей. – Дядя Витя улыбается, суетится, отбирает у меня куртку и сам её вешает и орёт в комнату – Тимка, носорог ты такой. Где ты там? Андрюха пришёл.

Я улыбаюсь. Из комнаты выходит Тимоха, мой лучший друг. Мы крепко жмём друг другу руки, а дядя Витя орёт нам уже из кухни.

- Ну где вы там, парни? Давайте чаёвничать. Кипяток вон готов уже.
- Идём-идём, ДядьВить. — отвечаю я и улыбаюсь.

Дядя Витя маленький и лысый. Нос у него как картофелина и необыкновенно живые глаза. Он постояно улыбается, веселит нас и смешно шмыгает носом. Сына своего он постоянно называет разными животными именами. За вечер Тимка может побывать и носорогом, и барсуком, и зябликом, и ещё бог весть кем.

Мы пьём горячий чай, а дядя Витя бомбардирует нас кучей вопросов из газетного кроссворда и тут же, не давая нам рта раскрыть, сам на всё отвечает. А ещё он пишет стихи. У дяди Вити их несколько десятков пухлых растрёпанных тетрадей. Стихи такие же смешные и искренние, как и он сам. И совсем без рифмы. И все про любовь. Он частенько старательно читает свои стихи вслух. Бывает, что для нас, бывает, что сам для себя.

Кроме Тимки и дяди Вити живёт с ними в однокомнатной квартире бабушка Тимошкина и ДядиВитина мама. Она чаще в комнате, телевизор смотрит. Давным-давно Тимкина мама ушла от дяди Вити к другому мужчине. Тимка с нею жил, а когда ему исполнилось четырнадцать лет переехал жить к отцу с бабушкой.

Дядя Витя воевал в Афганистане. В шкафу у него хранится форма «афганка» песочного цвета. Медали. Дядя Витя не рассказывал нам с Тимкой про войну. Мы просили часто. Мы знаем, что он убивал.

А сейчас мы пьём с Тимкой по второй кружке обжигающего чая. Дядя Витя саморучно намазал каждому из нас на булку чудовищное количество масла.

- Вам полезно, парни. – говорит он, улыбаясь. – Ешьте как следует, набирайтесь сил. Организмы молодые, понятное дело. Чая надо завсегда пить, чтоб до посинения. А то сидят как на иголках, неймётся им. Небось по девкам настропалились, а? Знаю я ваше племя. Ты, Андрюха, слышь, как нагуляетесь, заскочи к нам вечерком-то. Я картошечки вам нажарю на сале. Эх, вкуснотища. Барашки вы мои твердолобые.

Сидим ржём втроём. С дядей Витей весело.

- У вас, парни, впереди столько хорошего, вам и не снилось. – говорит он нам. – А весной, Андрюха, слышь, на день рождения моё соберёмся на природе. Ты с гитарой придёшь, будем песни петь. Впереди ребята жизнь вперемешку со счастьем.

Мы верим дяде Вите. И улыбаемся.

Тимкина бабушка умерла когда он был в армии. Служил он в танковых, под Питером. Его отпустили на три дня. Оставалось ему служить ещё год. А я уехал после. Надолго. Разошлись наши пути-дороги с Тимохой. Бывает. Спустя несколько лет я встретил Андрея, двоюродного брата Тимкиного. Андрей мне рассказал.

«Дядя Витя, как бабушки Тимкиной не стало, запил крепко. Сдал очень сильно. Работал на рынке дворником. Паспорт у него забрали, или сам заложил, неизвестно. Выглядел как бомж реально. А квартира-то на нём. Он там настощий притон устроил. Бичи какие-то подселились к нему. В те дни, что мусор они на рынке не убирали, по помойкам шарились, бутылки сдавали. И пьяный он был постоянно. Шмару какую-то пригрел, бичёвку тоже. Я ходил сперва к ним домой, уговаривал его прекратить. Куда там. Не достучаться было. Один раз пошёл, взял с собой двух корешей, те ещё отморозки. Под грибами в тот раз мы были. Под псилоцибами. Мы пришли, эти там все пьяные. Дядя Витя в «белке» конкретной, за топор схватился. Мы вломили ему как следует. Ещё один там был, того тоже отоварили. А тётку эту, прикинь, кореша мои того. Снасильничали в общем. Выхернули мы этих бичей из квартиры по итогу. Дядю Витю оставили в бессознанке лежать отоваренным. Знакомцам его пригрозили, что если ещё появятся ушатаем насмерть. На следующий день, я как вспомнил, что было, не по себе слегка что-то стало. Оделся, пошёл опять к дяде Вите. А он повесился. На дверце шкафа. И записки не оставил. Форму, «афганку» свою одел и в ней повесился. А медали на столе лежали. Снял видимо предварительно.»