Нежиться

Автор: Нови Ах, как она нежилась к себе! Говорила: «Прикоснись ко мне!», и касалась: ласкала гладкие волосы, расчесывала тонкими пальцами длинные локоны, умиляясь ручейковому стремлению солнечных прядей, жалостливо грезила старыми строчками:

«Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда».

Гладила безмятежный, не смотря ни что, лоб, проводила указательным пальцем по шелковистым линиям изогнутых бровей, пощипывала все еще полные жизни щечки – всегда бледные, но с жизнеутверждающими ямочками – ямочками, доставленными прямиком из детства посредством ЮПиЭс, радовалась монгольским высоким скулам – неизвестный подарок шальной генетики лет, времен, вод, насилия, безумия того места, что породило ее. Касалась длинного носа, ощущая преемственность поколений. Гладила переносицу с приобретенным не разом, но со временем, чувством благодарности, семейственности.

Нежила капризные губы более всего за то, что сохранили умение складываться в детское выражение обиды и недовольства. Маленький подбородок – за женственность и обманчивость, ведь и в маленьких нежных штучках порой собираются огромные запасы упрямства и воли.

И шея, шея, шея – открытая, длинная, хрупкая, и не знающие дикости сережек ушки, и все эти легко прощупываемые косточки худощавого тела: ключицы, ребра, тазобедренные суставы, запястья, щиколотки. На этих косточках можно сыграть небольшой концерт – пускай будет начало Пятой симфонии – Эмме как-то сказали, что таков аккомпанемент судьбы, когда той вздумается постучаться в дверь.

Что ж – двери Эммы всегда нараспашку: открыты ворота бедер, а спина выгибается навстречу нежности, нежности, нежности. Всеобъемлющей нежности к себе.

Эмма-груди, Эмма-бедра, Эмма-промежность ласкает себя. Эмма умеет изогнуться цирковым рогаликом — так, чтоб взять свои пальцы на ногах в теплый влажный рот. Она может сосать свои пальчики часами – ногти в красном лаке, Эмма в блаженстве. Особенно большой палец ей по нраву – без всяких сублимаций, а просто потому, что он большой.

Как можно так нежно и трепетно любить свою физическую оболочку и одновременно ненавидеть все то, что внутри?

Умные дети понимают, что ценность представляет лишь сладкая шоколадная скорлупка яйца с сюрпризом, когда глупая грошовая игрушка внутри всего лишь приманка для менее умных детей. Умные дети вообще не любят сюрпризов.

Вот такая она – вконец обалдевшая Золушка: бальное платье валяется в саже у камина, тыквенная карета расколота в приступе неуправляемой злобы, мышиный кучер задушен одним ловким движением Золушкиных крепких рук. Такая женщина – служила в армии, знает «крав-мага». Не то, что речь идет о навыках полезных в истреблении мышей, хотя, смотря каких мышей. Тем не менее – такая вот неправильная Золушка с тремя волшебными орешками. В последнем орешке – хрустальные туфельки, разумеется. Туфельки, подобные ущербным ногам Русалочки – раздвоенный рыбий хвост никуда не годится, каждый шаг причиняет жуткую боль. «Все ради любви, ради любви!», — истерически вопят подросшие любительницы пластиковых сюрпризов.

Словом, передвигаться в хрустальных башмачках никак невозможно – острые грани режут нежную кожу, неподвижная колодка держит тонкую ступню в патриархическом плену дизайна японских безумных эстетов. В общем, средневековый девайс для любителей хлюпать при каждом шаге клюквенным желе собственного производства.

Эву увлекает другая идея – она измельчает хрустальное великолепие деревянным молотком для приготовления отбивных, затем помещает осколки между двумя толстыми листами коричневой оберточной бумаги (осталась после переезда в Невер-невер-невер-ленд), хорошенько проходится скалкой по сложенным листам, добиваясь наиболее мелкой хрустальной пудры. По-привычке раскатывает аккуратные дорожки хрусталя на пластиковой прозрачной плоскости затерявшегося из прошлого кейса старого диска. Вдыхает порошок через полую шариковую ручку.

Глупые сказочные артефакты уничтожены. Остается только настоящее, наружное – скорлупа.

Эва сидит на полу – из носа кровь, из горла кровь, кровь во рту, пищеводе, желудке. Эва сидит и грызет самое главное – мистические ореховые скорлупки. Скорлупки твердые, острые на изломе – хрустальная кровь смешивается с ореховой, течет по подбородку, груди. Кровь с белыми вкраплениями осколков зубов.

Теперь адептка оценки книжек исключительно по обложкам, восхищательница изысканными сосудами без оглядки на ядовитое, возможно, содержимое, готова к отправлению на бал – голышом, в кровавых своих украшениях.

Видится ей в этом некая гармония: кровь внутри, кровь снаружи – вот она и стекает по подбородку, заливает любимые груди, живот, собирается тихим озерцом в лелеемом пупке. Руки также кровоточат, компенсируя сомнительную эстетику хаотично вкрапленными в живую плоть осколками дивного башмачного хрусталя. Сияет осевшая на волосах, бровях, ресницах солнечная пыль горного стекла.

На балу она встречает, конечно, полного своего антипода: глаза повернуты, простроченными кровеносными сосудами белками наружу, ибо зрячая часть направлена исключительно вовнутрь – туда, где считается. Кожа вывернута наизнанку – мясные волокна мышц, веревочки сухожилий, синие пиявки артерий, желтый с красными вкраплениями жир. Несколько увеличенное сердце бесстыдно бьется в том месте, где у остальных джентльменов приколоты хорошенькие бутоньерки из розовых камелий.

Вывернутый наизнанку мужчина – тревожная печень, нервный желудок, раздраженный кишечник. Еве вспоминается трупная выставка «Чудеса тела». Еву немного тошнит, но притяжение несомненно. Смелость открытости влечет ее к вывернутому существу. Собственная нагота представляется подделкой, детским карнавальным костюмом рядом с ультимативным обнажением прекрасного, конечно же, принца.

Сливаясь в танце с господином наизнанку, кровавая Ева целует его глаза – легким, столь знакомым движением ротовых мышц создает вакуум между своими губами и беззащитными шариками обратных глаз, вместе с вдыхаемым воздухом глаза оказывается во рту Евы, с легким причмокиванием она глотает их как устриц.

Ева целует скользкую пористую печень, отгрызает куски, жует и проглатывает. Селезенка – кусает, жует и проглатывает. Почки – кусает, жует и проглатывает. Высасывает через коктейльную соломинку жирный мозг. Сердце же бросает под ноги танцующим, ведь Еве давно известно, насколько этот окруженный мифами орган не имеет никакого значения.

Вот так – мужчина с душой наружу оказался поглощенным женщиной без души. Стало ли легче Еве? Теперь, когда наполнилась она любимым другим человеком содержимым? Сможет ли теперь полюбить себя изнутри так же, как любит снаружи?

«Вряд ли», — говорит склонившаяся к унитазу Ева.

Ее только что стошнило отвратительными сгустками сути прекрасного искреннего мужчины. «Вряд ли», — повторяет Ева и спускает воду.