Сметана и спящий город.

Автор: Илья ХУ4 Jesus doesn't want me for a sunbeam...(c)



Сашка родился в месте, которое при царе носило имя — Отдаленный Район Ссыльных Каторжников, а теперь известно под прозвищем «спящий город». Это промышленный городишко на перепутье европы с азией. Болото с жестким наркотрафиком и высочайшим уровнем преступности. Если страна наша — жопа, то здесь та самая дырка в ней.



Родители Сани были простыми людьми — мать день и ночь ишачила на заводе, а отец «втыкал по отвёртке», то есть, другими словами, — крал. И был крадуном с большой буквы. Профессиональным, известным в узких кругах. Не раз сиженым.

Во времена Сашкиного детства отец сидел на зоне, но вскоре, как раз к моменту трансформации Саниного детства в юношество, освободился. И забрал сынишку к себе. На малину. Здесь же жил дядька — брат отца, и его жена. Последняя, кстати, и прозвала Санька Сметаной. Как говорил он сам, из-за того что «любил хлебушек со сметанкой». А все вновь обретенные родственники, помимо того что вкалывали всей кодлой по карманам в общественном транспорте, магазинах и рынках, любили кольнуться ханкой и выпить водочки.

К девяти годам Сметана набил руку, и виртуозно тянул кошельки из карманов зазевавшихся горожан вместе с отцом и дядькой. К двенадцати стал незаменим, как в семейном промысле, так и по-дому. Варил на костре в кастрюльке, бульон из растворителя и маковой ботвы — химию для бати, которую тот превращал в раствор кустарного опия. Ханку.

В двенадцать уже сам попробовал. В тринадцать начал колоться, не скрываясь от отца с дядькой. К тому времени страну настигли беспредельные девяностые и из доброй соседки азии потекли потоки героина. Как раз в это печальное время город и получил кликуху «спящий». Кололись семьями. Почти все. И везде. В школах и на фабриках, в магазинах и парках, в отделениях милиции. Матери продавали порошок своим детям. Улицы были наводнены залипающими в полусне зомби. На остановках общественного транспорта, лавочках и пешеходных дорожках, в нелепых позах замершие животнолюди медленно чесали лица, иногда приоткрывая остекленевшие змеинные глаза.

Ну а дальше рутина. Ничего необычного в реалиях спящего города. Санёк кололся и работал, — крал с ватагой подростков-наркоманов, также как с отцом и дядькой. Несколько лет. Наконец мать не выдержала и забрала Сметану к себе, и частенько избивая, заставила-таки доучиться восемь классов в школе. Потом и год в «каблухе», — местном профтехучилище при заводе. Милиционеры, те что по делам несовершеннолетних, помогая его мамке, устроили на завод по изготовлению холодильников. Подмастерьем. Сашка собирал морозильные камеры, и все так же кололся в перерывах. Иногда приворовывал в трамваях и автобусах, по пути на работу, которую спустя год конечно же бросил. Однако бросить ширку не захотел, да и не было об этом даже речи. Летом, «по-сезону», кололся маком, а всё остальное время травился день ото дня набиравшим популярность героином. Годам к шестнадцати пожёг жилы на руках и ногах разнообразными внутривенными растворами.

Открыл пах. Многократно задувая рядом с язвой-колодцем, куда понужался грязным раствором кустарного опия, приобрел гангреноидные абсцессы. Пах загнил. Пробегал пару недель, или месяцев, не обращая внимания на гниение и высокую температуру. Надо было красть и красть. Проживать день, чтобы уколоться… И колоться, чтобы протолкать еще день. В один момент организм не выдержал, и отказался суетиться, продолжая беготню…

Нашли бьющегося от жара лихорадки Сметану в цетральном парке спящего города какие-то добрые люди. Обшарили карманы и отправили в больницу.

Ногу удалось спасти, но пришлось ампутировать часть сгнивших мышц, сухожилий и правую половинку задницы. Адовые боли не прекращались ни на минуту. Гангрена очень сильно вкогтилась в слабый юношеский организм. Ужасная вонь отравляла каждую секунду существования. Помогала только ширка, стабильно поставляемая, вместе с ненужными овощами и фруктами, любящим отцом. Наконец, через пол года из больницы выгнали. Инвалида, который не в силах был не то что ходить, а даже толком разогнуться.


А спящий город тем временем всё больше и больше зажмуривал мутные глаза.


Дома пролежал еще год. Более менее нормально. Настолько, насколько это можно назвать нормой. Пока не умер отец. Его смерть обернулась катастрофой для Сашки. Дядьке-наркоту племянник-инвалид был совершенно не нужен. А мать, к тому времени спившаяся от горя, и абсолютно опустившаяся вскоре тоже почила в бозе. Сметана остался почти наедине со своей болью и нечеловеческими муками. Полуприкованным к кровати. Подгнивающим и попахивающим.

Опять прорисовались любящие родственники — дядька и тётка, видимо позарившиеся на дармовую жилплощадь. Но убить племянника они были не готовы, — всё-таки родная кровь. Потому стервятниками кружили вокруг полутрупа Сметаны, нет-нет снабжая дозами вожделенного героина. И крохами еды. Ужасные боли, голод и черная тоска тогда чуть отступали.

Дядька, приезжая раз в два-три дня, чтоб обмыть, накормить и уколоть племянника, оставлял шприц с раствором на комоде, в пяти метрах от кровати, где лежал Сашка, со словами:

- Захочешь вмазаться, доползешь.

И тот падал со своего лежбища на пол, теряя от вспышек боли сознание, но улиткой проползал эти пять метров, за час-два. А порой полз и пол дня, в полузабытьи, раздираемый приступами болей и абстиненции. Но всегда дотягивался за раствором. И сам себя внедрял в шею или подмышку.

Любящая тётя, зная как Санечек любит сметанку, оставляла бутерброды на кухне. И ширнувшись, он остаток дня уже полз туда, чтобы поесть. Через пол года таких упражнений потихоньку «расходился», — стал ковылять на костылях.

На одной только злости переборол остатки гангренозной хвори.

Голодал неделями, когда стервятники пропадали. Молил о смерти. Но зачем-то жил.

Ненависть к родственникам крепла, и в оконцовке сыграла свою гадкую роль в этой дикой драмме. На очередной приезд дяди Саня прикинулся трупом, чтобы его обрадовать. Лёг на живот, посреди комнаты, с зажатым в руке свинорезом...
И пришил склонившегося к нему дядьку.


Посадили на шесть с половиной лет. Самый гуманный суд в мире взял во внимание состояние здоровья.

Всю шестилетку в зоне пропрыгал на костылях. Как горбатый кузнечик-мутант. Даже принимал перекиды с героином. В штрафной изолятор сотрудники его носили на руках. Потому как сам идти он на отрез отказывался. По пути громко матеря вертухаев веселил почтенную публику зоны. Зэки каждый раз смеясь, умилялись этим веселым цирковым выступлениям. Сметана прославился. В конце-концов был посажен отбывать остаток срока в помещения камерного типа.

По телефону нашел совершенно сумасшедшую женщину. С двумя детьми. И влюбился. Будучи абсолютно неадекватной окружающей реальности, она стала ездить к скрюченному инвалиду с одной булкой. Иногда забивала кулечки с героином в задницу или влагалище и привозила на свиданку. Чем несказанно радовала Санька. В перерывах между свиданиями продолжала свою беспутную житуху на воле. Трахалась с нацменами, каталась по разным городам области, пропивая Сметанину пенсию. Уходила из дому, бросив детей, а Сметана, при помощи знакомых находил её. Например, на трассе, в ночной рубашке, по пути в монастырь.

- Бог призвал меня! — умываясь праведными слезами, кричала она.

Каждый раз возвращал в лоно семьи, при этом обещая бросить, а по освобождению и вовсе покалечить и убить. Но непременно оставался с нею.

А кому он был еще нужен?

Во время её безумных куражей, он, ощущая себя отцом детей этой глупой кукушки, рассказывал им по телефону одну и ту же сказку. Про курочку-рябу. Других не знал. Но детишки были рады и тому. Любили папку.

Дом доставшийся по наследству от отца, всвязи с постройкой новой автомобильной трассы, власти города снесли. Естественно не дожидаясь согласия Сметаны. Прописали его в две комнаты, в комуналке на окраине города, после лишь уведомив заказным письмом в зону.

Жизнь была не очень-то благосклонна к Саньку. Но он привык и, в общем-то, по своему радовался каждому дню.

Пока сидел, надеялся продать недвижимость, обзавестись домиком в соседней области и мотоциклом с люлькой. Забрать жену с детьми, завести хозяйство. Купить корову и пару свиней. А на лесной опушке, рядом с новым домом соорудить делянку с посадками цветков. Мака. Только для себя.


Она даже забеременела от него, в ходе очередного длительного свидания. Но сделала аборт, в очередной раз огорчив Сашку до пены у рта.


Срок шел. Калейдоскопом менялись камеры и люди вокруг. А Сметана ждал, что судьба наконец повернется к нему лицом. Но в спящем городе так бывало не часто.


Освободившись, в первый же день он избил до полусмерти весь срок мотавшую нервы жену. После, помирившись на время, запил с нею же вместе.

Через некоторое время забрал её и ребятишек к себе в коммуналку. Здесь они еще немного попили и покололись. Месяц, а может полгода спустя, в их семейное гнёздышко вломилась парочка наркоманов, — бывших дружков Санька по зоне. В надежде хоть чем-нибудь поживиться… Но не тут-то было.

Один очнулся в больнице, уже без селезенки и желчного пузыря, с кое как заштопанным пузом. А второй, с пробитой костылём инвалида головой, прибежал в ментовку.

Но Сашку не посадили. Оставили до суда на подписке о невыезде. А ему и некуда ехать было. Да и не за чем. Ведь на иждевении была полусумасшедшая жена с двумя детьми.

На суд, однако, он так и не явился.

Сбежал, да...

На тот свет.

В очередной пьяной потасовке с женой, психически неуравновешенная женщина, уставшая от побоев и поучений уродливого горбуна-мужа, проткнула ему грудь ножом для резки хлеба.

Двадцать шесть раз.

Её посадили. На восемь лет.


А спящий город, скаля в ехидной улыбке гнилые фиксатые клыки, принял в свои липкие обьятья их детей.


История продолжается.

Всё идёт согласно плану всевышнего.