Вирулентность* (часть 1)

Автор: не жрет животных, падаль Ты контролируешь движение до тех пор, пока прибавляешь газ. Когда едешь, идешь пешком, летишь на самолете. Ты не контролируешь ровным счетом ничего, когда вдруг замираешь на вершине холма рядом с надгробной плитой, случайно найденной среди сотен похожих. Когда читаешь неразборчивые буквы, выбитые в граните, и складываешь из них женское имя и две подходящие даты. Когда понимаешь, что наконец нашел то, ради чего ты здесь. Ты и женщина, чьи пальцы в это мгновение вдруг крепче сжимаются на твоей ладони. Еще минуту назад, прибавляя шаг, ты думал над тем, как сделать свое поведение более естественным, а движение вдоль могильных оград – целенаправленным и уверенным. Это трудная и почти невыполнимая задача в ситуации, когда ты идешь по этому кладбищу первый раз в жизни. Еще минуту назад твой взгляд отчаянно пытался уцепиться за лаконичные строки на надгробиях, опережая твои шаги и истерично перескакивая с одной могилы на другую. Старался найти имя, которое могло бы подойти твоей несуществующей мертвой жене, и даты, в которые могла бы уместиться ее непрожитая жизнь. Паника уже взрывалась дрожью на кончиках твоих похолодевших пальцев, и от трусливого бегства тебя отделяло всего несколько ударов захлебывающегося кровью сердца. В эти секунды у тебя еще была возможность взвесить все «за и против», вспомнить то, как попали сюда ты и женщина, идущая с тобой рука об руку и уже начинающая подозревать
тебя в обмане. А сейчас ты уже даже не наблюдатель. Ты – кол, надежно врытый в рыхлую могильную землю. И, наверное, ты даже рад этому. Или будешь рад. Или был.

Для большинства людей клочок кладбищенской земли означает конец пути, бескомпромиссно финальную точку, для меня же эти несколько поросших густой травой метров – площадка, откуда стартует новая жизнь. Здесь, как в кресле самолета, разбегающегося по взлетной полосе, рябью от щиколоток до затылка проносится возбуждение. Здесь, так же, как во время набора высоты, каждый глоток воздуха иссушает рот и растворяется за стиснутыми до хруста зубами. Здесь, как эхо в заложенных ревом реактивных двигателей ушах, звучит голос женщины, случайно оказавшейся рядом:

- Наверное, тебе нужно побыть одному? – эти слова так медленно перекатываются во рту, что, кажется, каждое из них, выпадая, оставляет у нее на губах липкий лоснящийся след. Пока вязкие паузы еще тянутся, можно успеть вспомнить, как все это началось, и почему, когда она договорит строчку своего текста в сценарии, все опять начнется сначала.

Если вы спросите меня каким я представляю себе конец света, я не смогу ответить определенно. Будет ли это волна цунами, сметающая все на своем пути, стена огня или проваливающаяся под ногами земля – я точно не знаю. Единственное в чем я уверен, так это то, что конец света не произойдет за мгновение. Это было бы слишком просто для божьей кары. Нет, апокалипсис начнется вместе с восходом и поползет по поверхности за солнечными лучами, пожирая планету меридиан за меридианом. Будь то смертоносный вирус или облако газа. Хотите знать почему я так думаю? Очень просто. Мне необходима уверенность в том, что я сумею продлить свою жизнь хоть на несколько часов. Как? Достаточно сесть в самолет, летящий с востока на запад. Из Токио в Москву, например, или из Шереметьево в Шарль де Голль, потом через океан, над сушей – через часовые пояса. Если хорошо продумать варианты маршрутов, все последовательности пересадок и стыковок, можно успеть совершить целый круг над землей и приземлиться в небытие. Выигрышная серия ставок на все забеги в букмекерской линии. Если все лошади в экспрессе придут первыми – получится описать свою орбиту и выиграть еще немного жизни. Об этом можно поговорить. Если повезет, разговор на эту тему продлится больше десяти минут. Когда вам предстоит провести десять часов в ограниченном пространстве салона авиалайнера, счет идет на минуты.

Смысл не в моем ответе, цель в самом действии: я отвечу, только если вы спросите. О конце света, о глобализации и истреблении лиственных лесов, о биржевых мультипликаторах и нефтяном лобби в парламенте, о многоэтажной застройке или смертельной инъекции. Неважно. Главное, чтобы был задан вопрос. Задан теми людьми, что покупают билет на самолет и садятся рядом со мной на соседнее кресло. Это важно. Без этого ничего не получится. Трансконтинентальный рейс пойдет прахом.

Она спросила, зачем мне карта авиакомпании, на которой столько неизрасходованных миль бесплатных полетов. Когда она задает этот вопрос, я думаю, что тем самым она помогает мне, когда наш самолет приземлится – я буду уверен в том, что этим она меня спасла.

Длинные перелеты идеальны для меня, потому что мне необходимо много времени. Времени должно быть достаточно для одного долгого разговора с неизвестным финалом. В моем деле время играет главную роль. Оно – единственный ресурс, тратить который следует осторожно и бережно так, чтобы использовать его с максимальным эффектом. Во-вторых, во время долгих перелетов люди становятся более разговорчивыми. Случись с вами суточный перелет через тихий океан, и вы расскажите о себе всю подноготную первому встречному.

С другой стороны, рейс на большие расстояния может стать ловушкой. С каждой сотней километров дальности полета возрастает риск опоздать на стыковку со следующим рейсом. Срыв вылета или задержка в воздухе на одном конце маршрута рушит весь план и делает бессмысленной всю остальную последовательность. В спортивных тотализаторах это называют «спалить паровоз», неверный прогноз на один забег в серии и вся экспресс-ставка летит к чертям. Именно поэтому я избегаю перелетов через лондонский Хитроу, в котором задержки рейсов – обычное дело.

Как и в любом деле, со временем учишься минимизировать риски и избегать подобных ошибок: выбираешь надежные авиакомпании и наиболее популярные регулярные рейсы, прокладываешь маршрут через страны, где забастовки авиадиспетчеров – редкость. Масса тонкостей и нюансов. Как и в любом деле. У каждого игрока, делающего ставки, есть свои беспроигрышные стратегии победы, вероятность сорвать куш с которыми практические стопроцентная. Моя идеальная партия: трехчасовой перелет в один из многотерминальных международных аэропортов во Франкфурте или Париже, пересадка и перелет через Атлантику в Хартсфилд-Джэксон или чикагский О’Хара. Выбор этих аэропортов не случаен. Пассажиропоток в каждом из них не ниже пятидесяти миллионов человек в год. Среди такого количества людей обязательно найдется тот, кто мне нужен. Затем, например, сингапурский Чанги и оттуда на исходную точку. Двое суток в воздухе, тридцать семь с половиной тысяч километров и один попутчик, которого необходимо встретить на одной из стыковок. Учитывая популярность маршрутов, вероятность того, что с одним человеком удастся последовательно проделать два участка маршрута, вполне приемлема, для того чтобы назвать эту ставку «верняком».

Ты контролируешь движение до тех пор, пока прибавляешь газ. Потом, медленно оседая на холодный пол в ванной номера гостиницы у аэропорта, ты не контролируешь ровным счетом ничего. В этот момент, когда стены меняются местом с потолком, ты уже даже думаешь. За тебя все делает элементарная химия. Несколько дней назад ты еще мог размышлять, взвешивать все «за» и «против», казаться себе продуманным и подчиненным какой-то цели. Вспомнишь сейчас, какой именно? Нет, сейчас тебя не хватит даже на мысль о том, как уберечь затылок от удара об кафель. Даже на искру, проблеск сознания. Тут в тесном пространстве, где ты уложен навзничь, действуют только вещества. Ты уже даже не наблюдатель. Ты – кусок мяса на разделочной доске. И, наверное, ты даже рад этому. Или будешь рад. Или был.

Утром голова раскалывается то ли от удара, то ли от уродливого похмелья, то ли от ее взгляда. Взгляда, стекающего из-под покрасневших век вместе со слезами. Взгляда, намалеванного грубыми мазками растопленной туши на ее опухшем бледном лице. Ее подрагивающая всхлипами фигурка, как побитое рябью изображение на экране – шум в дальнем углу комнаты. Мой размазанный взгляд в ту сторону возвращается ко мне острым, как нож, блеском ее влажных глаз. Укоризненное электричество потрескивает в комнате. Она сидит на кровати, поджав ноги – идеально выписанный угол. Я пытаюсь вспомнить успел ли я ее трахнуть вчера? Не могу. Я доволен.

Скорее всего, она все еще напугана. Небольшая корка запекшейся крови, склеившая волосы на моем затылке, и бурые пятна на подушке и полу говорят о том, что ее страх не случаен. И растеряна. Смотрит на часы, а потом на нераспакованные вчера чемоданы у дверей. Значит, времени до закрытия регистрации на наш следующий рейс совсем мало, а я только очнулся. Перепачканный в собственной крови, ничего не понимающий, сдавленный от боли — беспомощный. Как младенец, только извлеченный из утробы, я целиком полагаюсь на нее, я в ее руках. Сегодня ей предстоит стать моей матерью. А она, оторопев, не может даже пошевелиться. И только смотрит на часы, не в силах сказать ни слова. В моих глазах – мольба о помощи, в ее – сострадание.

Эта выдающая волнение влажность на кайме ее ресниц сопровождала все мои вчерашние разговоры в самолете, становясь на одну искру ярче с каждой моей репликой, с каждым фальшивым признанием. Отмечала каждую опустошенную мною бутылочку, купленного у стюардессы виски. Ее изумленный взгляд, казалось, не менялся с той минуты, когда она спросила меня о мильной карте до того мгновения, как за мной закрылась дверь ванной комнаты в гостиничном номере. В течение всего спектакля, который я перед ней разыгрывал, она продолжала смотреть на меня этим по-детски удивленными глазами, не замечая того, как я последовательно расставляю ловушки. Капканы, которые захлопнулись в момент, когда я запер за собой дверь в ванную. Выражаясь языком букмекеров, моя ставка «доехала». Джек-пот.

Когда бог дарил людям способность сопереживать, уверен, он четко осознавал, что найдутся люди, способные использовать это чувство себе на пользу. Но не думаю, что, создавая барбитураты, бензодиазепины и алкоголь, он предполагал, что кому-то придет в голову их смешивать вопреки предостережениям в инструкции по применению. Ему бы попросту не пришло в голову, что кому-то потребуется эффект, который может вызвать инъекция раствора Валиума** и несколько таблеток Секонала*** вперемешку с десятком бутылочек, купленного у стюардессы виски. Он рассмеялся бы вам в лицо, если бы вы рассказали ему о том, что кто-то будет готовить эту взрывоопасную смесь у себя в организме, запершись на ключ в ванной комнате гостиничного номера. Ошибиться в дозировке слишком легко. Бог не поощрил бы такую «разводную» игру, в которой вероятность удачно «отскочить» приблизительно равна вероятности «засадить» весь банк на ставке. Но бог, думаю, не знает, что, как и в любом деле, со временем учишься минимизировать риски и избегать ошибок.

Она помогает мне встать с кровати. Под руку ведет меня в ванную и помогает мне умыться. Пока струйки холодной воды сквозь ее пальцы льются мне на лицо, у меня есть время подумать. Успел ли я ее трахнуть, — думаю я, когда она передает мои документы служащему на стойке регистрации в аэропорту. Не могу вспомнить – улыбаюсь я, когда она, сначала усадив меня в кресло в салоне, устраивается на соседнем. Стюард завершает свой рассказ о том, что кислородную маску сначала нужно надеть на себя и только после этого на ребенка, когда она, наконец, решается спросить меня:

- Что с тобой случилось?

Я думаю о том, что, если в полете что-то пойдет не так, ей придется сначала воспользоваться кислородной маской самой и уж только потом спасти меня, как своего ребенка. Ей же я говорю:

- Кто вы? — отвечаю я. Маска может потребоваться ей уже сейчас.

(окончание следует, не жрите пока жывотных)

------------------------------------------
* Вирулентность — от лат. Virulentus — ядовитый) — степень способности данного инфекционного агента (штамма микроорганизма или вируса) заражать данный организм.
** Валиум (диазепам) — широко используемое успокаивающее и противотревожное лекарство группы бензодиазепинов
***Секонал (Seconal sodium) – торговое название барбитурата кинальбарбитона. Один из самых популярных барбитуратов. Он известен под названиями «Красный дьявол», «Красные птички», «Румяна» из-за цвета капсул.