О маленьком мальчике.

Автор: castingbyme Я давно хотела иметь маленького мальчика. В детстве я представляла себе, как буду гладить его маленькие ножки и смотреть в его голубые глазки. Но у меня его не было. А потом появился. Когда я выросла. Я носила его гулять на горку, сажала в санки и пускала под откос вниз. И он смешно заваливался набок, и всегда не доезжал из-за этого до фонарного столба, стоявшего в конце горки. Фонарный столб нужен был для того, чтобы видеть, где кончается горка и начинается улица с опасными машинами. Потому что кататься мы ходили по вечерам. А вечером уже темно. Во всяком случае, зимой. Если бы мы катались летом, то, согласитесь, фонарь не был бы нужен.
.
А днём я смотрела моему мальчику в глазки и гладила его мягенькие пяточки и мысочки.
В снегу можно было, кроме снежинок, иногда найти блестящую шоколадку. Хотя другие дети говорили, что её специально подкидывают враги, чтобы отравить наших людей. Но я всё равно съедала шоколадку, потому что дома у нас таких продуктов никогда не было. И ни разу не умерла. Я думаю, что трудно запустить яд в конфеты. Потому что кому может придти в голову отравлять конфеты, когда их так мало? Поэтому все шоколадные вещи, найденные мной под сугробами, доставались моему мальчику.
.
Летом мы ели вишни, которые росли на деревьях старого сада. А ещё в саду стоял обгорелый дом, где никто не жил. Сначала, когда у меня ещё не было мальчика, и вишни мне были не нужны, в доме жили люди. А потом дом сгорел. Я видела его пламя, мы смотрели на огонь и боялись, что в доме остались люди. Но нет, людей там не было. И ничего не было. Потому что мебель и другие вещи, необходимые для жизни, люди сначала вынесли и вывезли. И только потом пожар помог решить квартирный вопрос. То есть пожар как раз и нужен был для его решения. Так сказала мама. А вишни не сгорели. Потому что вишни для квартирного вопроса не имеют значения. Несмотря на то, что мама тоже не имела значения для квартирного вопроса, она почему-то сгорела. Но это произошло на работе. Поэтому я не видела, как она горела. И мне об этом сказала соседка Таисья Ивановна. С тех пор я вижу тени от пожара на потолке. Особенно сейчас, когда лето. Раньше я могда забраться в кровать к маме, и она говорила, что это не от пожара, а от машин, проезжающих по улице. И я тогда засыпала. И теперь, когда я вижу пожар, я знаю, что это – тени от машин. По-моему. И могу спать. И ещё у меня есть страшное пятно на стене. Оно появилось тоже давно. И постепенно подбирается к моей постели. Но медленно. Я высчитала, что оно движется по нескольку миллиметров за ночь. И поняла, что оно не успеет доползти до меня, потому что я умру раньше.
.
У соседки Таисьи Ивановны был когда-то муж. Я ещё помню его, потому что мама говорила: дядя Петя был очень болен ТБЦ. И когда дядя Петя умер, я ( то есть мама) сразу потащила детей на анализы. Но оказалось, что они (то есть мы) не заразились. Потому что дядя Петя всегда вытирал ручки дверей. И харкал только в своей комнате. Был порядочный туберкулёзник. А другие, непорядочные, собирают мокроту и мажут ею перила эскалатора метро. Это – настоящие вредители, похожие на ненастоящих шоколадных. Поэтому я стараюсь, чтобы мой маленький мальчик не дотрагивался до ручек разных дверей.
.
А потом, когда мой маленький мальчик подрос, на месте старого дома стали рыть большую квадратную яму, которая наполнялась водой. И в эту воду я бросала карбид. Карбид – это такой белый порошак, скомканный от сырости. Он лежал вокруг ямы. И он шипел и пузырился в воде. Ещё там лежал вар. Вар можно было жевать. Сначала было невкусно, а потом можно было привыкнуть. Потому что дочка Таисьи Ивановны вышла замуж за иранца. И однажды приехала навестить Таисью Ивановну. И привезла маленькую белую пластинку, которую можно было жевать, а глотать – нельзя. Но пластинка кончилась, хотя я её на ночь клала в чашку с холодной водой, чтобы она стала опять твёрдой и не крошилась во рту. А папа – тогда у меня ещё был папа – сказал, что он скоро поедет в страну Монголию и привезёт мне много таких пластинок. Хотя он говорил, что курица – не птица, Монголия – не заграница, он всё равно туда уехал. Но пластинок не привёз. Потому что из этой страны он не вернулся. А Таисья Ивановна сказала, что в никакой Монголии он и не был никогда. А где он был – она не сказала. И ещё дочка Таисьи Ивановны привезла стержень, которым можно было писать. Тонкий, золотого цвета. Она давала мне пописАть, когда выходила на кухню. Меня интересовало, кончится ли когда-нибудь паста в этом стержне. А Таня (так звали дочку) говорила, что – никогда. Теперь этим стержнем пишет мой маленький мальчик. Я его учу писать. Сразу на иностранном языке, я думаю, что это арабский язык, на котором говорят в Иране. Мой мальчик хорошо говорит на этом языке, потому что он лёгкий. «БелЯ-белЯ-белЯ» — вот из таких слов состоит этот язык. А на русском языке он не умеет говорить. Хотя я ему всегда читаю книжки. У нас много книжек, они остались от мамы. На одной книжке с богатыми картинками написано: Зина, покушаем вкусно, а? И подпись: Толя. В этой книжке есть всё – и вишни, и шоколад, и другая еда. Эту книжку подарил папа маме на свадьбу. Их тоже так звали: Зина и Толя. А моего маленького мальчика не зовут никак. Потому что я не хочу, чтобы его кто-то звал, кроме меня. Однажды я решила – заведу себе подругу и буду говорить: это моя лучшая подруга. Чтобы была только моя. Но у меня ничего не получилось. Девочка, которую я выбрала в подруги, жила очень далеко. Надо было ехать на машине. Она жила с родителями в большом лесу. У них был целый дом. И звали её Регина. И у неё было уже много подруг, потому что у неё было имя. У них было всё необыкновенное, даже торт с розовыми розами. И они съели все розы. А мне не досталось. Зато мне там подарили настоящий медицинский шприц. Он у меня ещё есть. Прозрачный, с твёрдым поршнем и толстой большой иголкой. Иногда я ставлю моему мальчику укол, как наша медсестра. Но вливаю воды совсем немного, не то, что в медведя, который разбух от воды. Чтобы кожа у него была гладенькой-гладенькой. И пяточки. Но пяточки, с тех пор, как мальчик начал ходить, я срезаю. На них нарастает новая кожа, тоненькая, гладенькая. А старенькую я счищаю и прячу. Потому что когда настанет зима, ему надо будет много кожи, чтобы не замёрзнуть. У меня уже накопилось много кожи. А теперь нам пора. Потому что скоро придёт одна женщина (не Таисья Ивановна, а чужая) и захочет отобрать у меня моего мальчика и эти мысли. Но я хитрая. Эти мысли тоже никак не зовут, как и моего маленького мальчика. Поэтому она не сможет их позвать по имени.