Музыка крыш

Автор: евгений борзенков Мы дунули по папиросе.
- Не понимаю, как ты по городу ездишь? Ты же порванный. Блять, меня и то раскатяшило. – Серёга потёр руками лицо. Белки его глаз порозовели. Знакомый стеклянный отблеск.
- Да нормально. Прикурился, видимо. – Я улыбался и наблюдал за собой в зеркало. У меня сильная улыбка.
- Где ты пропадал столько? — спросил он. — Слышь, Джо, погнали где-нибудь поедим. Пробило чо та.

Мы выехали из парка на моём стареньком Бэнтли-412 и медленно двинулись вверх по дороге. Я не знал куда ехать. Час назад случайно встретил его в городе. Не виделись лет пять. Он почти не изменился, по крайней мере в лучшую сторону. Такие не меняются. Загнанный, усталый взгляд, сутулится стал ещё больше. Одет он, правда, вполне прилично. На голове залысины придают солидности. Такой типа штемп. Подобные ему нравятся старым администраторшам в ресторанах и гостиницах, давно приметил. Из дома не выйдет в не наглаженных брюках, тщательно следит за обувью. Всегда выбрит, в отличие от меня. Этого у него не отнять.

Вначале нам почти не о чем говорить. Как дела? Ништяк, а у тебя? Вот и всё. Позже он оттаял, посыпались новости. Вспомнили общих друзей. Обычный трёп.

Никогда не понимал я таких встреч. Мне вообще чуждо понятие «старый друг». Старый? Друг? Не смешите.
Рад ли я? Вряд ли. Просто мне делать не хрен. Вот и маякнул ему.
Я бездельник.

… Подстегнуть себя прямо с утра, выехать в город, стать в оживлённом месте. Сидеть в машине и смотреть на потоки людей. Включить негромко музыку и прислушиваться как внутри тебя расплывается порция эрзац-счастья. Эти ощущения наперечёт — они точны и правильны, незыблемы, как законы физики. Как часы. Ласковая щекотка в затылке будто пёрышком у самой шеи, тёплая волна в голову, благодарный мозг давит на глаза изнутри, тяжёлое медовое облако плавно опускается в ноги.

И серебряная россыпь мельчайших иголок от пальцев ног до кончиков ушей.

Удовлетворенно отмечать каждое ладно скроенное тело. Заглядывать в их глаза. Убеждать себя, что там что-то есть. Швырнуть под ноги и наблюдать как хрустнет под чьим-нибудь каблучком пластиковый выжатый баян. В ответ на хлёсткие, крест-на-крест-сверху-вниз презрительно-равнодушные взгляды растянуть резиновый злой оскал во всё лицо. И слушать дальше как мимо всё тоже: «цок-цок, стуке-стук, шарк-шарк» – в разные стороны...

А тут и Луценко откуда ни возьмись. Ехал на работу.

- Ну что, прогул? – Мы ударили по рукам и приложились плечом к плечу.
- Та хуйня, отмажусь. — Говорит он с набитым ртом, спустя некоторое время. В одной руке у него бургер, в другой стакан с пепси. Мы выехали из Мак-Драйва и едем не спеша, сорок км/ч по середине дороги. Сзади возмущённо сигналят и пытаются обогнать. А я пытаюсь думать. Это не так просто. Серега ест, о чём-то бубнит, сыпет крошками на сиденье и крутит шкалу магнитолы, впуская в салон ещё больше «Метаllики».
Я не слушаю. В голове мысли. Я чувствую всю их серьёзность и неповоротливость. Вечные мысли. Мысли о вечном. Они просто лежат в моей голове слоями.
Открываю все окна, делаю звук до конца, отмечаю как он беззвучно шевелит ртом, пытаясь перекричать музыку.
Внезапно пришла идея.
- Хочу тебя угостить! — Кричу. Знаю, что он вечно на голяках. Он вряд ли понял, о чём я. Поймёт потом.

Я прибавил газу. Через лабиринт центра, пробки, жару…

На перекрёстках он высовывается по пояс в окно и что-то кричит прикинутым соскам в крутых тачках. Он всё тот же Луцик, простой туповатый парень, у которого есть бесценный дар часами говорить ни о чём. У него совсем небольшой мозг, но зато добрая душа. С ним легко именно потому, что можно оставаться собой.

Бабы для него больная тема. Он их любит чуть-чуть меньше чем себя, но вся штука в том, что они ему просто не дают. Чувствуют в нём какой-то подвох, опасность. Серый не тот мужчина, от кого им хотелось бы иметь детей. То ли слишком прост, то ли ненадёжен, то ли всё вместе. Куда уж проще, когда он способен крикнуть через дорогу тёлке: «А ну иди сюда, сука!» Потом перебежать, ухватить одной рукой за жопу, другой за плечи и нежно потереться об неё тазом. Покажите мне кого попроще, я пожму ему руку. При отказе может запросто оскорбить действием. То есть, дать пизды. Совершенно незнакомой. Тут же, не отходя от кассы. Ему ничего не стоит. Серёжа любит женщин, как любят говядину, футбол или машины. Как удобное, живое, привлекательное, говорящее мясо. Баб он не считает за людей. Ну и, соответственно, они его тоже.

Они съёбывают от него как от чумы после первых минут общения. Печальная история.

Поэтому сегодня нам на объездную.



Включив правый поворот, я прижался к обочине. От группы плечевых девчонок отделилось трое и двинулись к нам. Луцик молчал, выпучив глаза. Он как-то приутих.
- Слышишь, чо та они стрёмные какие-то…

Одна наклонилась к окну с серьёзным, деловым видом.
- Работаем. — Сказала сразу, не дав задать глупый вопрос. Она совсем не похожа на проститутку: неброские джинсы болтаются на худой заднице, рубашка в клеточку с закатанными рукавами, тёмные волосы в строгий пучок на затылке. На плече простенькая сумка, никакой косметики.
- Сколько стоит? – блять, всегда ненавидел себя за меркантильность, но слово уже слетело.
- Секс сто, минет пятьдесят.
- А в жопу? – Луцик очнулся.
- Можно. – Усмехнулась она. В глазах полыхнул еле заметный, непонятный огонёк. – Но дороже.
- А ты сам будешь? – спросил он у меня с сомнением и надеждой. – Я чо та ссу…
- Нет. Я пас. Поболею за тебя со стороны.
- Ты, а ну сдай назад. Хочу всех посмотреть.

Смотреть было не на что. Серёга открыл дверь, выставил ноги на тротуар и подпёр щеку кулаком, разглядывая тёлок в упор. Закурил, поплевал, облизал губы. Всё молча.
Я не торопил. Выбора не было.

Первое что приходило в голову, глядя на это убожество — ёбаный стыд. Каким же надо быть убитым, чтобы полезть на них… Надо быть экстремалом, сумасшедшим, или идиотом.

Как Луцик.

Но дарёному коню в зубы не смотрят.
- Ну что? – снова спросил у меня. Я посмотрел на ту, что подошла первой. У этой, по крайней мере, была грудь. И что-то в лице. Что-то в глазах. Я поманил её пальцем. Она знала. Подошла. Прежнее мрачно-деловое равнодушие. Ни тени намёка на флирт.
- Что решили? – Похоже, что офицантка ждёт заказ.
- Блять… – Луцик не может собрать тараканов в голове. Вопросительно покосился на меня.
- Ну чо?
Я пожал плечами.
- Джо, сколько у нас лавэ?
Я прикрыл веки и кивнул.
- Хватит.
- Кароче, слышь, — повернулся он к ней, — для начала в рот, а там поглядим. Да?
- Нет. Деньги вперёд. Сразу. Решайте сейчас.
- Джо, что делаем? Говори.
- Решай сам. – Я смотрел на плечевую. Не молодая. Повидала многое. Она опустила на глаза тёмные очки и, щёлкнув зажигалкой, прикурила сигарету.
- Ладно садись, поехали.
- Деньги.

Я достал купюру, протянул двумя пальцами, не сводя с неё глаз. Она тут же передала деньги одной из подруг, быстро перекинулась с ними парой слов вполголоса и уселась на заднее сиденье, за моей спиной.
Я вырулил на дорогу.
- Короче едь, я скажу куда. Поедем на моё место. – И замолчала, уткнувшись в окно.

Серёга развернулся на переднем кресле, обхватил спинку.
- А хочешь хапануть?
- Нет. Не знаю… потом, может быть.
- Давно работаешь?
- А тебе-то что?
- Луцик, отъебись, — я толкнул его в плечо. Она маячила прямо передо мной в зеркале.
- У тебя есть гандоны? Джо, блять! Не тупи.
- А? Нет.
- А у тебя?
- Нет. – Бросила безразлично, не поворачивая головы.
- Блять…
- Вот здесь сверни, за мостом.
Я съехал с трассы, стал петлять в лесополосе по грунтовке. Она короткими фразами указывала путь. Наконец выехали на пятачок в глуши. Вокруг заросли, поляна плотно утрамбована колёсами, на ней ни травинки. Под ногами россыпь презервативов, шприцов, бутылок….

Мы не ошиблись. Приехали куда надо.

- Ну? Кто? – Спросила она. Луцик вышел из машины, размялся.
- Иди сюда… — Она подвинулась в глубину, освобождая ему место. Сняла очки. – А он что, будет смотреть? – Она перехватила и на долю секунды вцепилась в мой взгляд из зеркала заднего вида.
- Тебе не всё равно? – спросил Луцик.
- Нет. Это не цирк. Заплати и смотри тогда.

Я вытащил ещё один полтинник. Пожалуйста. Базара нет.

- Давай. – Она приступила к делу. Сама начала распрягать Серёгу, дёрнула за пряжку ремня.

Я открыл дверь и вышел.

Ильф и Петров считали, что в женщине с возрастом меняется всё. Только не голос.
Хуйня.
Меняется всё, даже голос. Это старческое, трескучее дребезжание. Меняются глаза.

Но не взгляд.

Вот такой вот, с чем-то молниеносным из под припухших век. Острым как бритва. И одновременно по-детски беззащитным.

Так смотрит не человек.

Так смотрит что-то из человека. Что-то большее. То, чего не скрыть под тоннами грязи, не убить в себе. Не вытравить химией или винтом.
Оно или есть или его нет.

Достав беломорину, я присел на крыло. Стянул зубами гильзу, вытащил пакет с травой.

Машина качнулась, скрипнули ржавые рессоры, ещё — ещё — ещё

Сквозь полутень тонировки я видел вытянутое лицо Сергея. С отвисшей челюстью и пустыми маслянистыми глазами, он пялился куда-то прямо перед собой.
И её кивающую голову.
Перед этим была возня, кажется она разделась. Наверное, чтобы его возбудить. Бедняга не может собраться. Слишком экстремально.
Да.

Это всё слишком экстремально.


* * *


Фиолетовый бархат ночи густеет, укрывает, окутывает сном. Долгожданной прохладой. В небе кипит Луна. Ее свет стекает с неба сквозь высокое окно больничной палаты.

Свет ложится невесомым на лица, фигуры, застывшие вокруг на кроватях.
Уютный полумрак комнаты тонко разрезает зелёный лучик от шкалы на кассетнике «Весна».
Звучит музыка.
Её называли «секс-музыка».
Что-то итальянское. Медленное, лирическое. Со вздохами.
Если нотами возможно изобразить оргазм – то это именно оно.
«Пьяно, пьяно…»

От худых коленок в пяти сантиметрах напротив меня, от острых сосков, не прикрытых бюстгальтером, под свободным махровым халатом, от хрупких пальцев, теребящих чёрный локон – эта музыка кажется небесной. Неземной.

Июль.

Позади школа, красный диплом, детство. Впереди институт, перспективы, будущее.
Рубеж.
Всё что я любил — это книги. Море книг.
Я вынырнул из своего закрытого мирка и сразу попал в больницу, на обследование перед институтом. Чистая формальность.

Девчонки пришли к нам в палату послушать записи. Мы выключили свет, расселись. Уже позади стадия анекдотов и страшных историй, и медленное романтичное соло сладко выуживает душу по направлению к Луне.

В окно.

Она не знает, куда деть пальцы, а я ума не приложу, что делать со своими.
В голове каша, ведь она, как только вошла, сразу села напротив меня. Боюсь поверить, что это не случайно. Боюсь пошевелиться.

Поступила в отделение только сегодня днём, но мне уже передали, что она интересовалась, как меня зовут.

Её имя Таня.

Я обхватываю колени руками. Сквозь чугун смущения преодолеваю маленький сантиметр ей навстречу. Я должен сейчас это сделать. Должен высвободить руку, поднять… Вот её лицо, её дыхание…

Я вижу кончик её носа из тени опущенных на лоб кучеряшек….
Его освещает Луна. Я коснусь согнутым указательным пальцем её щеки, совсем чуть-чуть, проведу вниз, к шее. А там…
В душной глубине необъятного больничного халата, только скользнуть вниз, в огромный вырез – там её голая грудь…
Я почти вижу её в темноте.
И ничего нет ценнее этого пика, этой минуты.
Только бы где взять смелость.
Чтобы разжать руки и прыгнуть в эту святую, пугающую неизвестность.
Знаю кожей, позвоночником что ждёт и хочет она того же.
И мы упрямо не замечаем тех, кто вокруг.
Тех, что застыли и жадно смотрят на нас во все глаза.

И музыка сводит судорогой, и уже кажется что это так звучит лунный свет. Что нет сейчас под нами трёх этажей, нет земли, мы сотканы Луной и упали на кровати тенями, рядом, напротив…

Нам только бы соприкоснуться.

Ради этой минуты я готов простить всех, даже себя, за разные мелочи, ничего не значащие. За свои страхи. Всё теряет смысл. Ничего не было вообще до этой минуты. Я не жил. Я проснулся только сейчас. Вдыхаю её запах, дышу ею. Знаю что это слишком, слишком для одного.
А ведь ещё днём я случайно толкнул её плечом на выходе в коридоре. Оглядел – ничего особенного. Извинившись, двинулся дальше.
Грубиян.
Но чего стоит моя грубость?
Я возник только что.
Кто я? Откуда?

Мелодия лунным скальпелем вскрыла меня по шву, я разошёлся.

Меня не стало. Наружу вышел, тот, кого я не знал в себе. О ком и понятия не имел.
Оглушённый, удивлённый зародыш. Чистый. Как будто до этого не слышал и вдруг – раз! – голоса, звуки, музыка.
Был слепым, сорвали повязку с глаз, вкинули в лето и сразу — краски, цвета, синева…

Щелчок выключателя резок как удар. Хлестнуло по глазам ярким светом. «Так, а ну что это тут? Вы что это, в самом деле? Ну-ка, быстро! Мамаши в соседней палате малышей не могут из-за вас уложить!»
За спиной медсестры мстительно раздутые ноздри мамаш с орущими кульками в руках.
Нас разогнали. Но это уже не важно.

Я уже был другим.

Весь следующий день не узнавал предметы. Всё неуловимо изменилось. Всё казалось сладким на вкус. Из груди что-то рвалось. Хотелось вылезти на крышу, пробежать босиком с грохотом, постоять на краю, перебирая пальцами ног, расправить руки и медленно упасть вниз, закрывая глаза. И не то чтобы умереть, а так, просто так.
Просто не веря в смерть.
Что для меня смерть, если я слышал её запах? Если я уже ПОЧТИ к ней прикоснулся?

Её зовут Таня. ТАНЯ.

Помню это ощущение, когда лежишь на крыше вверх лицом; по небу табуны, караваны белых барашков, а тебе кажется, что это плывёшь ты.
Проплываешь мимо них, под ними на большом, круглом шаре.

Я смотрю на неё, а по мне ПЛЫВУТ ОБЛАКА. Прямо по мне, сквозь меня.


Меня выписали через день. Хотел спросить врачей «За что?»
Когда пришёл домой, то молча сел в углу, уставился в стену и включил музыку.
«Там, где клён шумит над речной волной».
Без конца.
Когда заканчивалась песня, я вставал, переставлял иглу на начало и садился на место. Потом ещё какие-то сопливые медляки Юрия Антонова.
И так до темна.

Я хотел чтобы весь мир рыдал вместе со мной.
Едва начавшись, всё тут же потеряло смысл.

Я искал повод, чтобы вернутся туда. Может что-то забыл, справку, вещи. Ходил по двору взад-вперёд. Ничего так и не придумав, я просто пришёл в больницу. Зашёл в палату к девчонкам как приятель, типа проведать. Напустил на себя скуку, безразличие: мол, дома делать нечего, зашёл поболтать.
И впился глазами в неё – знает или нет? Было что-то или нет? Почему именно она?

Кажется удивлена, но ей приятно меня видеть. Улыбается.
Она улыбается ТАК только мне.
Если бы я мог взять её улыбку с собой.

Стал выдавливать из себя анекдоты, чего никогда не умел. Получалось не смешно, как-то натужно. Сидел красный. Уже вроде бы и перебор по времени. Девчонки деликатно крякают в кулачки и переглядываются.

Я стал рассказывать им «Мастер и Маргарита». Всю книгу, от начала и до конца. Они перестали зевать и слушали. Этот роман тогда ещё мало кто знал. Мать как-то принесла томик Булгакова, в ручном переплёте, распечатанный на «Эре». Букв почти было не видно, в некоторых местах нужно догадываться о содержании, но я затёр её до дыр. Я знал её наизусть.
Время шло и скоро надо идти, но мне не трудно было бы рассказать эту книгу ещё пару раз.
Я тянул время.
Таня встала.
- Пойдём, я тебя провожу.

Мне пешком через пустырь рукой подать. По узкой тропинке, полдень, жара. В траве орут сверчки. Мы идём и молчим. У меня пересохло во рту, и это не от жары. Она жуёт травинку и смотрит под ноги. И молчит. Вышли на поляну, за спиной вдалеке больница. У меня руки в карманах, шумит в ушах. Смотрю на её губы. Сейчас ничто другое просто в голову не лезет. Только её приоткрытые влажные губы, то как она жуёт травинку. Играет травинкой, перебрасывает языком из одного уголка рта в другой. Не поднимает глаз.

Сердце бьётся уже в горле.
В ушах гул.
Мне бы только коснуться этих губ.

Она остановилась, давая понять, что дальше я сам.

Я вдохнул поглубже и, заикаясь и прыгая в пропасть, промямлил, что люблю.

И посмотрел – а вокруг всё такое же. Ничего не изменилось.
Небо не лопнуло, сверчки орут так же, всё на месте.
Я посмел это сделать, но мир выдержал. Миру хоть бы что.
Она продолжала жевать травинку. И даже не взглянула. Прошла длинная минута. Я захотел повторить.

А потом она просто отпустила меня в свободное плавание, сказав: «У меня есть парень. Он в армии. Прости». Резко шагнула ко мне, привстала на носках и осторожно и нежно прикоснулась губами к моим губам.

Повернулась и ушла, не оглядываясь.

Вот такой я запомнил её: ровная кошачья походка, тонкие извивы линий, вьющаяся смоль волос до плеч….

И на моих губах прохладная печать её губ. Навсегда.


* * *

… Умелые губы шлюхи всё-таки выдоили Луцика. Наконец-то он тихо и бесцветно кончил. Даже не дёрнулся и не изменился в лице. Только обмяк, призадумался и как-то ещё больше ушёл в себя. Такой вот интересный Луцик. Она открыла дверь, сплюнула сперму.
- Ну ты и матёрый, — сказала она.

- Джо, ты не передумал? – спросил Луцик. Он вышел, потрусил хуем и застёгивал брюки.
- Нет. – Сказал я. Блядь быстро одевалась внутри машины.

Я пускаю дым вверх. Сизый тяжёлый дым… Слишком много дыма в моей жизни последнее время. Всё неуклонно превращается в дым. Сквозь пальцы течёт куда-то.

- Погнали.

Мы привезли её на место. Она хлопнула дверью, обогнула машину слева и подошла ко мне. Я сидел за рулём и смотрел вперёд. Серёга склонился над магнитолой, искал подходящую волну и плевался что ничего нет стоящего. Мы молчали. Она и я.
Она положила свою руку мне на ладонь.
- Спасибо, Женя.
- За что? — спросил я, не поворачивая головы.
- Ты знаешь.
- Тебе спасибо. – Сказал я. Она смотрела на меня. Потом повернулась и пошла к своим. Не оглядываясь. Она никогда не оглядывается. Я разжал ладонь – в ней остались две смятые купюры.

Завёл двигатель и резко нажал на газ. Взвизгнула резина.

- Ну что. Друг мой. Как оно. Самочувствие? – Слова казались грязными. Я их выплёвывал. В зеркале постепенно уменьшалась остановка и фигурки проституток. Вскоре они исчезли совсем. Серёга курил рядом.

- Да никак. Сосёт она хуёво. Мне не понравилось. Хотел уже по тыкве настучать.

Я глянул — от его головы до торпеды чуть больше полметра. Я пристегнулся ремнём и вдавил педаль в пол. Машина взревела, мы влипли в сиденья. Но в самый последний миг передумал и не стал бить по тормозам. Плавно сбавил скорость и расслабил сведённую судорогой, ступню. Я остановился, крепко вцепившись в руль.

Уже так и видел: разбитая его ебалом торпеда напополам, круглая сетчатая и выпуклая вмятина на лобовике, кровь и осколки зубов…брызги...
Я выбиваю ногой остатки лобовика, прыгаю на капот и вытаскиваю его за волосы из машины. Скидываю тело вниз и пристраиваю его голову под переднее колесо…

Ладно, тихо, тихо, тихо. Зачем же так. Мы друзья. Старые друзья. Чего не бывает, ничего страшного.

Я сделал несколько глубоких вдохов носом. Бедный малый и не догадывался, от чего он только что был на волоске.
- Ну так что — к Земфире? — я снова был самим собой.
- Куда? Так её ж закрыли.
- Да нет, мой юный друг. У тебя устаревшая информация. Коррупция и коррозия во внутренних органах, знаете ли. Уже месяц как на свободе и банкует вновь. Правда, бодяжит безбожно по прежнему, сука.
- Джо, я чо та нихуя не пойму. Что за праздник? Я с тобой не рассчитаюсь.
- Да всё нормально, Серый. Всё нормально. Праздник, как праздник. Как похороны. Продолжается.

Я развернулся на пятачке через сплошную двойную и мы поехали на посёлок Строй-деталь, к цыганам.
Здесь не далеко.