Снобизм

Я Вас ненавижу лютой котлетой,
смазливо летящей в Вашу помойку.
Я Вас презираю. Чисто. Конкретно.
Я Вас не приемлю: Вы спиэдили лето,
мне так не ответив на отклик: «Доколе?..»
Чтоб Вы околели и сдохли при этом
на кавежедешных взаправдашних койках!...

Лягушки в канаве забыли, что значит их «ква».
Им снятся хвостатые живорождённые дети.
Околь их рыдает, редеет и рдеет листва.
И Солнце желтеет и жухнет. Но жалобно светит.

Созрели грибы. И ярчайшие головы их
раскинулись, словно взлетевшие дождиком жабы....

Злобной спирохетой врезаюсь в новый день, навинчивая на хвост трупики пострадавших млекопитающих. Я ненавижу млекопитающих. Из их костей можно делать забор собственной территории разочарований. А карандашом, так и не достигшем Эрмитажа, рисовать на заборе лица....

Кия Эротов был из старинной славной цирковой семьи, в которой все мужчины обладали аристократическими профилями и благородно седеющими кудрями, а женщины царственными осанками и глазами цвета чернослива. Их взоры останавливали на скаку коней, тигров заставляли поджимать хвосты, а вечно пьяных клоунов шухериться по пропахшим ослиной мочой подсобкам....

Свет брызнул сквозь веки, медведь недовольно рыкнул и разлепил глаза. В полутьме берлоги ослепительно сиял кружок лаза, снаружи лился сладкий весенний дух, а у самой морды нахально устроился заяц.
— Нихт шиссен! Вир зинд партизанен, — сказал он игриво....

Живи, пока Зоя Ламоль-Монроз
На сердце твоих поместий
Не обратит боевой гипноз
Из лазерных перекрестий.

Пока не пущен не Марс снаряд –
Живи без тревожных бдений,
Пока и Лосев, и Гусев спят
В кошмарах земных видений,

И «Наутилус» не дополна
Налился смертельным током –
Живи....

Большая перемена… Шелест губ… И много букв – пронзительных и громких
Мир окружен кольцом моих подруг и недругов… Пройдусь по самой кромке
Дождя с огнем. Любовь с оттенком грусти в смирительной рубашке на полу
Жрет падаль и глодает чьи-то кости....

день ото дня я все больше молчу;
замыкаюсь.
в приватной беседе я говорил врачу:
что иду по прямой, а, оказалось, бегу по краю.

Я – внутривенный мещанин
с повадками
лорда.
мудрость – это не наличие морщин;
эрудиция охранника ограничена клеточками сканворда....

Оркестр в зале фешенебельном
играет джаз.

Портьеры в тон роскошной мебели.
Обрывки фраз
кружат. Меня испепеляете
огнем в глазах.

Остановитесь, умоляю я,
ведь так нельзя.

Вы соблазнительно изысканны,
и хороши....

Жизнь сузилась до предела. Ритм сердца, его стук в ушах. Мечты и разочарования. Слова, слова, слова, бесчётные слова без дела. Какие-то подобия стихов, пустой кошель, сума, тюрьма. Ушедший летний день не повторится больше никогда.
Моё восприятие обострилось до предела....

Это странное лето.

Лето, в котором понимаешь, что не умеешь жить, от которого не скрыться в набитых человеческим навозом маршрутках, в душных магазинах низких цен, в толкучке возле расплескавшегося по асфальту самоубийцы.

Сердце, валяющиеся и гниющее возле тела, как остывшая картофелина, которую выгребли из жара костра и оставили на холодной мокрой от росы земле....

Ангел судного дня, в синих джинсах и сером дрянном пиджаке,
Подрабатывает в похоронном оркестре, а вечером перед баром
Жарит джаз для людей. Бог тусуется рядом, с затертой панамой в руке.
Просит помочь музыкантам. Но люди спешат. Музыканты играют за даром....

Да найдет, кто не ищет.
Я пытаюсь быть чище,
Я стараюсь быть проще.

В эвкалиптовой роще
Клок пожухлой травы тощей,
Ветер банно-реликтов,
Словно в сауне липкой,
Духотой эвкалиптов....

Исчеркан буквами листок,
Сомненья гложут непрестанно,
«Гуляка летний ветерок
К ветвям заигрывал каштана».

Хоть рви с досады волоса.
Вы где, гиперболы, литоты?
Через каких-то полчаса
Пила заявится с работы.

Консьержка, дура, нажралась –
В подъезд не пропускала вечность....

Переговоры с сеньором Гуэррой пока ни к чему не вели. Важный господин с пышными усами, сидел в удобном кресле напротив, пыхтя толстой сигарой. Рассеянно слушал, как хозяин кофейной плантации сеньор Гильерме нахваливал урожай кофе. После сытного обеда о деле говорилось еще меньше....

Белое поле листа канет в буквы и смысл завяжется
следом от шага, но к ночи он будет стёрт.
Оле Лукойе придёт и поправит подушку каждому,
выдавив сны из глазниц для своих реторт.
Бледною птицей Луна, на безумное небо выпорхнет,
пересеченье теней наложив крестом,
Оле на страже судьбы и он не оставляет выбора -
ты под прицелом его неземных зонтов....

Из витрин моих глаз убрали все манекены,
Развинтили на части и уложили в ГАЗель.
Опустела. Бездумие. Голые пол и стены,
Лишь в углах мятый хлам исписанный словом sale.

Не стучись в пустоту. Видишь лампы ночного света?
Даже эхо засохло кристаллами сдержанных слёз....

В рот ябу.

В рот я – бу?

В рот я бу… лочку кладу.

Детская считалочка.



Дождитесь, когда стает снег, окуните лицо в прохладную листву, примите в клювик спелую вишенку – клянусь, вы почувствуете Ассоль. Там, на сплюснутом горизонте, смотрите, она улыбается, она машет рукой, затерявшись среди белоснежных парусов в красноречивых пятнах дефлорации, Ассоль играет в прятки с огнём, Ассоль балансирует на лезвии пиратского сажала, надрывается издали гортанным воплем кому-то невиди...

декабрь пришёл налегке в кросовках на босу ногу под утро
такой же небрежно небритый, весёлый и рыжий
я проснулась от лёгких его шагов по одеялу как-будто
забились сотни колибри в клетке, в груди и ниже
.
он улыбаясь читал с фонариком книгу сидя на подоконнике
наверное в ней герои – ну копии нас, такие же чудаки
такого ведь не бывает, но мы с тобой оба дальтоники
и переходим улицу на верхний цвет держась за руки
....

Любопытная странность: помнить тактильные ощущения, запахи, тембр голоса, его модуляции. Досконально помнить руки. И абсолютно не помнить лица. Лицо поразительное, особенно глаза. Но это был «убегающий образ», в силу классической однотипной красоты, условной, не способной выражать сильных, а особенно – искренних, — чувств....