Снобизм

Оркестр в зале фешенебельном
играет джаз.

Портьеры в тон роскошной мебели.
Обрывки фраз
кружат. Меня испепеляете
огнем в глазах.

Остановитесь, умоляю я,
ведь так нельзя.

Вы соблазнительно изысканны,
и хороши....

Жизнь сузилась до предела. Ритм сердца, его стук в ушах. Мечты и разочарования. Слова, слова, слова, бесчётные слова без дела. Какие-то подобия стихов, пустой кошель, сума, тюрьма. Ушедший летний день не повторится больше никогда.
Моё восприятие обострилось до предела....

Это странное лето.

Лето, в котором понимаешь, что не умеешь жить, от которого не скрыться в набитых человеческим навозом маршрутках, в душных магазинах низких цен, в толкучке возле расплескавшегося по асфальту самоубийцы.

Сердце, валяющиеся и гниющее возле тела, как остывшая картофелина, которую выгребли из жара костра и оставили на холодной мокрой от росы земле....

Ангел судного дня, в синих джинсах и сером дрянном пиджаке,
Подрабатывает в похоронном оркестре, а вечером перед баром
Жарит джаз для людей. Бог тусуется рядом, с затертой панамой в руке.
Просит помочь музыкантам. Но люди спешат. Музыканты играют за даром....

Да найдет, кто не ищет.
Я пытаюсь быть чище,
Я стараюсь быть проще.

В эвкалиптовой роще
Клок пожухлой травы тощей,
Ветер банно-реликтов,
Словно в сауне липкой,
Духотой эвкалиптов....

Исчеркан буквами листок,
Сомненья гложут непрестанно,
«Гуляка летний ветерок
К ветвям заигрывал каштана».

Хоть рви с досады волоса.
Вы где, гиперболы, литоты?
Через каких-то полчаса
Пила заявится с работы.

Консьержка, дура, нажралась –
В подъезд не пропускала вечность....

Переговоры с сеньором Гуэррой пока ни к чему не вели. Важный господин с пышными усами, сидел в удобном кресле напротив, пыхтя толстой сигарой. Рассеянно слушал, как хозяин кофейной плантации сеньор Гильерме нахваливал урожай кофе. После сытного обеда о деле говорилось еще меньше....

Белое поле листа канет в буквы и смысл завяжется
следом от шага, но к ночи он будет стёрт.
Оле Лукойе придёт и поправит подушку каждому,
выдавив сны из глазниц для своих реторт.
Бледною птицей Луна, на безумное небо выпорхнет,
пересеченье теней наложив крестом,
Оле на страже судьбы и он не оставляет выбора -
ты под прицелом его неземных зонтов....

Из витрин моих глаз убрали все манекены,
Развинтили на части и уложили в ГАЗель.
Опустела. Бездумие. Голые пол и стены,
Лишь в углах мятый хлам исписанный словом sale.

Не стучись в пустоту. Видишь лампы ночного света?
Даже эхо засохло кристаллами сдержанных слёз....

В рот ябу.

В рот я – бу?

В рот я бу… лочку кладу.

Детская считалочка.



Дождитесь, когда стает снег, окуните лицо в прохладную листву, примите в клювик спелую вишенку – клянусь, вы почувствуете Ассоль. Там, на сплюснутом горизонте, смотрите, она улыбается, она машет рукой, затерявшись среди белоснежных парусов в красноречивых пятнах дефлорации, Ассоль играет в прятки с огнём, Ассоль балансирует на лезвии пиратского сажала, надрывается издали гортанным воплем кому-то невиди...

декабрь пришёл налегке в кросовках на босу ногу под утро
такой же небрежно небритый, весёлый и рыжий
я проснулась от лёгких его шагов по одеялу как-будто
забились сотни колибри в клетке, в груди и ниже
.
он улыбаясь читал с фонариком книгу сидя на подоконнике
наверное в ней герои – ну копии нас, такие же чудаки
такого ведь не бывает, но мы с тобой оба дальтоники
и переходим улицу на верхний цвет держась за руки
....

Любопытная странность: помнить тактильные ощущения, запахи, тембр голоса, его модуляции. Досконально помнить руки. И абсолютно не помнить лица. Лицо поразительное, особенно глаза. Но это был «убегающий образ», в силу классической однотипной красоты, условной, не способной выражать сильных, а особенно – искренних, — чувств....

Тридевять тысяч галлонов дыма тому назад ты еще помнил, где спрятан в тебе твой бог.
Ты говорил с ним на равных, когда другие сбивали о доски пола узкие лбы. А тебе без нужды молить Его было о верном пути, ты сам находил дорогу.
Но жег в себе карты по руслам вен кислотой и водил на цепи крокодилов....

У тебя на запястьи – подаренный бывшим – болтается браслет от Сваровски
А еще – идеально-ровный загар: приобретенный вместе с лямблиозом в солярии
Куртуазно ощипанное лоно с двумя симметричными татуировками
Словно створ при входе в безумную бухту для всех желающих, жаждущих, алчущих
А я?...

Мир упадёт именами на титульный лист,
может быть, в этом его ощущение цели…

Смысл поэзии в том, что поэзия — шприц,
тот, на который, мы плотно и жадно подсели.
Всё остальное, по сути, не больше чем финт -
поиски темы, эстетики, китча и драмы....

(1605-1615)

Шестидесятилетняя бумажная пыль, забивающая нос колючим запахом лежалой, что ли, корицы — двухтомное издание Лениздата 1949 года от рождества милостивого господа нашего Христа, Иисуса Христа. Перевод под редакцией Кржевского и Смирнова тех времен, когда положено было писать «во-свояси», «цырюльник» и всегда улыбающее «чорт»....

В центре пОлночи осовелой
Я пера треугольной стелой
На площадке бумаги белой
Свой рисую автопортрет.

Опоясанный силой вышней,
Четырех- или восьмистишный
То вношу, то стираю лишний,
Отягчающий мысль куплет.

От корчмы к караван-сараю
Я пунктиром подошв шагаю,
Разделяю, пересекаю
Горизонта волшебный круг, –

Напрямую, наудалую,
Ног своих под собой не чую,
Справа запад, восток – ошую,
Сзади север, а прямо – юг....

Не любишь ничего, не ненавидишь.
Ни боль, ни страх не трогают тебя,
Не смотришь ни на что, но все ты видишь,
Мир чувствуешь, не чувствуя себя.

Свободы нет – ты слушаться лишь волен.
И люди, что вокруг толпой стоят,
Друг другу шепчут боязливо: «Голем!...

Я пришел в ресторан на звуки саксофона. В полуночном воздухе цвета кофе была растворена мелодия. Окраина Патонга. Ресторан почти закрывался. Я подошел к меню около входа и бессмысленно его листал. Аккомпанемент фортепиано дополнял этот вечер.
Смуглая официантка предложила сесть за столик....

Сквозь неясное небо
оттенка венецианской пыли
просачиваются силуэты самолётов
и их следов линии.
Пальцы помнят токкату,
что уши давно забыли.

В комнате – композитор:
ещё не Вагнер, но почти Россини.
Вспоминает осьмнадцатый век....