За жизнь

Рыбий жир льет фонарь за тяжелой гардиной ,
Тишиной звон в ушах, ночь и выключен свет,
Светлячок сигареты, цветы- георгины,
Я пытаюсь молиться тому, кого нет.

Здравствуй, Бог! Не увидишь в глазах моих влаги,
Нету трепета, пафоса глупых понтов,
Все к тебе обращаются с просьбой о благе,
От здоровья и счастья до новых портков....

Of richest emerald forged,
My soul still rises, longingly
From inferno*s winding caverns,
Through dark air soaring, restlessly
If silence was enough!
No words can grasp my starkest thoughts
No language known to man
Portrays my naked sentiment....

Так вот, жил был один человек. Родился он в обеспеченной семье, во славном городе Москве. Рос без ужимок каких-либо, добрым и справедливым, потому как семья его была не только зажиточной, но и культурной да просвещенной, в Бога верили к тому же....

а в Москве идет дождь… простой, как две капли воды,

гидростатика тянет на майна верхушки деревьев...

завтра будет суббота и влажно, а мне до пизды

все прогнозы на завтра, к полудню уеду в деревню…
***
оборву над околицей ветку сирени и в полночь
эту ветку в окно зашвырну с огоньком,
а Она у лампады с хорьком вдруг зашмыгает томно,
у крыльца белокурый еблет прошмыгнет босиком
***

до овина....

А гроздья сирени роняют на стол
Цветочную белую падь.
Сирени цветок из пяти лепестков
Средь них я хочу отыскать.
Почувствовать вяжущий вкус на губах,
Сиреневый лист теребя,
И путаясь в мыслях, теряясь в словах,
Хочу загадать про тебя....

в Ирландии женщину били прикладом по темечку
в Маниле мозги промывали бухому хирургу
и в это же время из маленькой-маленькой семечки
секвойя пускала стрелу у ворот Магдебурга
.
и зря мы пытались найти фотографию в пропуске
смеялся над нами чувак-невидимка икая
у лампочки Павлова нет выходных или отпуска
и бабочка будет лететь ебанутым Икаром
....

Ну, конечно, я помню тебя, Вера. Повстречавшись с тобой на пыльной улице северной Москвы, я влюбился в твои грустные черные глаза и грудь почти пятого размера. Мне всегда нравились женщины, не похожие на других. Ты тоже была не похожа ни на продавщицу ларька, где я покупал фруктовую воду, ни на случайную прохожую, русую и бледную, такую же, как и все....

А майские ночи теплы и тихи,
В фонтанах вода по края.
Спросила: Вот, Саша, ты пишешь стихи,
А можно спросить на хуя?

Ты мог делать что-то, в чем толк и в чем прок
Водить самолет и трамвай,
Роняла сирень голубой лепесток,
Дремал за скамейками май....

Шатаясь из комнаты в комнату между длинными тенями, я искал себе занятие. Почему же он меня не позвал? А ведь могли бы и вместе. Какая ему разница? В очередной раз подошёл к закрытой двери. Сквозь фанеру магнитофон воет какой — то медляк.
Вот уже сорок минут он её прёт....

«это свобода – сказать понарошку, назвать медвежонка Балтийским морем, что едва умещается в детской ладошке» (с) ИДМГ
.
а мне бы воздуха свободы
хотя б одной ноздрёю рваной
но продан он и перепродан
и расфасован в чемоданы
.
а в том что есть о-два проценты
к нулю стремительным домкратом
не стоят ломанного цента
ни фунта стерлинга, ни лата
....

И для кого-то… не ново,
Существует слово
«никчемна».
А кто-то вот понял
Кто-то кожей, почувствовал
— больно.

Кто-то и не заметил,
Как случилось
«не понимаю».
Как в сознание резко вонзилось
И «не вижу», и просто
«не знаю»....

Привет!
Сначала я сообщу тебе одну сенсационную новость: тебя – нет!
Эта сенсация продержится в твоем сознании не более 3-х минут – таков срок «жизни» любой новости.
Так вот, тебя – нет. Но не спеши щипать себя и звонить знакомым. Это тебе уже не поможет....

На трассе ливень, солнце – на закат,
Педаль на газ – вдогонку за светилом,
И, как всегда, в душе звенит набат,
Как капли по стеклу и по могилам.

И я лечу: я знать хочу – кто прав?
Я не боюсь ни смерти, ни бандитов,
А просто мне себя понять пора,
И я в Москву с очередным визитом!...

Помню, был я щенком
той далекой весной.
Тёплым пил молоко,
был наивный, смешной.

А как видел Луну,
что ласкает ковыль,
пел я всем про Весну.
(А по-вашему — выл)

И никто не хотел
Мою песню понять.
Лишь меня в темноте
все пытылись пинать....

Девочка-киргизочка вышла из вагона,
Сумочка-подъебочка от Луи Виттона.
Вверх по эскалатору, улица, ненастье,
Девочка-киргизочка тоже хочет счастья.
Каждый день до Выхино путь совсем не близкий,
Чтоб на местном рыночке продавать сосиски,
Вкусные, не дорого, булочка из теста,
Есть под солнцем все-таки, хоть такое место....

Сверив адрес, написанный на планшете и на кособокой табличке, прикреплённой к старому обветшалому дому, главный, ну, или, совсем даже может и не главный, а один из тех, кто подъехал автотранспортом к этому дому резюмировал. – Здесь!.. Выгружаемся.
Раскрыв двери микроавтобуса стали выбираться наружу без особого энтузиазма, прям в объятия вечерней прохлады – хотя на улице и месяц май вроде бы, первые его числа, но всё ж вечерами довольно-таки зябко....

Ты сегодня работаешь в сером
В коридорах обитых парчой,
По которым пугливая вера
Чья-то бродит с задутой свечой.

И её, словно пришлую суку,
Скрипом выдаст прогнивший настил
Подле двери, нетронутой стуком,
Той, которую прежде любил....

Спит городок, витает среди снов,
Видения несут его как щепку,
Зажмурены еще глаза домов
Ресницами-циновочками крепко.

Из света в тьму и вновь из тьмы на свет
Трех местных речек сонное журчанье
Несет обрывки памяти-газет
В воде зеленоватой подсознанья....

Семён лежал тихо, не шевелился, чтобы не разбудить жену Зинаиду. Запах газа уже ощущался, но не было никаких других симптомов отравления. Семён закрыл глаза, пытаясь уснуть, но мысль о смерти бодрила похлеще всяких Бернов и Ред Буллов. Уставившись в еле различимый в темноте потолок, он пытался вспомнить прожите годы, но в голову лез весь негатив последних лет – вечно недовольная жена, презирающая дочь, скотина – начальник, изводящий до нервного тика....

Сон разлетается чашкой разбитой под утро.

Я открываю глаза и смотрю на часы:

Стрелки как бабочка с разными крыльями будто,

Жадно припавшая к капле холодной росы.

Чистое небо повисло на кончиках веток.

Тихо на цыпочках я выхожу на балкон....